Тот, кто погас, будет ярче светить, Чем кометы, пролетающие над планетой. Из пустоты без твоей красоты Не родится юности вольная птица. (Кометы — polnalyubvi)
От беспрерывного жара сводило виски. Мир пред глазами игрался в мутной суете, где-то в глубине густой синевы то и дело мелькал блеклый свет, глухими отголосками прорывавшийся из реальности. Однако дышать было слишком трудно, грудь словно прожигало изнутри тысячами игл. Жар сдавливал сознание, тяжелыми руками своими накрывал веки и заставлял проваливаться в бездонное небытие каждый раз, когда последние потоки разума принимали новые попытки вырваться из этой бесконечной колеи бессознательного. В горле комом застыл отвратительный привкус горечи, пробирающий до хрипоты. И казалось, словно время вокруг остановилось, но одновременно с тем бежит непозволительно быстро. Сакура не знала, сколько часов прошло с минуты ее последнего свободного вздоха. Не покидало чувство, словно все это длится бесконечно, а вокруг лишь мутный отравленный воздух, пробирающий изнутри. Она пыталась проснуться, но от этих попыток становилось только хуже — острая боль вновь оглушала ее и заставляла упасть в душный океан темноты. Осколки разума рисовали причудливые формы, откуда-то извне звучали обрывки слов, и не ясно было, воспоминания это накатывали вновь или кто-то рядом говорил. Кто-то из внешнего мира, скрытого теперь за непрозрачным стеклом смерти, сквозь которое не проходил ее голос туда, где ее ждали. Очередной сон. Кошмар, воспоминание или бессмысленный набор лиц и фраз, составленный болезненным рассудком. Окутанная блеклой дымкой, пред ней стояла знакомая фигура. Сакура всмотрелась. Глаза резал густой туман. В начале показалась, что тень впереди была знакомая, однако девушка долго не могла разобрать, откуда лицо этого человека кажется ей столь привычным. Он смотрел пристально, и от этого взгляда становилось неприятно, хотя человек не произносил ни слова. Что-то в нем она определенно узнавала, и странная тревожность накрывала от этих знакомых черт. Сакура не видела себя в том сне, не слышала и голоса и, казалось, не могла ничего произнести, словно человек тоже смотрел на нее откуда-то из иного пространства. Веяло холодом. — Чего же ты спишь? — отчеканил с загадочной усмешкой знакомый голос. Теперь только она вспомнила глаза этого холодного человека. Черные, непонятные никому и сверкающие хищным блеском глаза. И волосы, она их тоже видела, такие же черные, как и глаза. Только вот лицо его ей довелось встретить впервые. Тяжелый воздух вокруг оглушал, Сакура хотела попятиться, крикнуть что-то или хотя бы сказать что-нибудь этому человеку. Но он, казалось, и слушать ее не желал. Вместо этого он с некоторой суетливостью обернулся, глянул назад, словно куда-то ужасно торопился и оказался здесь лишь на минуту для очень важного дела. — Меня ждут, — уже чуть строже проговорил он, — как и тебя. Нас ждут по разным сторонам, так что проснись наконец! Горло прорезал жадный глоток воздуха. Ужасно хотелось воды. Сакура порывисто кидала руки всюду вокруг себя, отчего-то у нее в голове крутилась уверенная мысль, что где-то рядом стоит бокал с водой. Предметы вокруг расплывались в пелене ночной дымки, и лишь слабенький теплый свет, источник которого она обнаружить не могла, освещал комнату. Жуткая тревога дошла в ней до грани, в полубреду она шарила рукой по кровати и маленькому столику у изголовья, словно не сознавая, что на этот раз мир вокруг действительно реален. Ее вытолкнуло из небытия столь резким рывком, что разум еще не успел приспособиться к этой внезапной перемене. — Сакура? — знакомый голос прервал кипящий ворох мыслей в голове. Девушка повела головой в поисках источника звука. Наспех подвязав шарф вокруг лица, гвардеец подлетел к ней в одно мгновение и крепко сжал трясущиеся в болезненном ознобе руки. — Воды? — суетливо прочитал он ее жест, — минуту. Какаши отошел куда-то в угол комнаты, затем быстро вернулся со стеклянным стаканом воды в руках. Ему все еще с трудом верилось в происходящее. — Сколько прошло? — рассеянно произнесла Сакура, с жадностью опустошив стакан. Голова ее кружилась, и все тело не покидало лихорадочное оцепенение. Но теперь, после пробуждения, она словно вырвалась из душной тюрьмы, и столь чуткий взгляд напротив успокаивал ее. — Чуть больше недели. — с деланным спокойствием проговорил Какаши. На дворе стоял третий час утра, и все домашние еще спали, да и сам он с четверть часа назад задремал в кресле неподалеку. Одна идея все это время не покидала его: если она очнется совершенно одна, то непременно ужасно испугается. Прислугу подпускать он не желал. В целом в последние дни гвардеец стал непозволительно мнителен и оберегал сон Сакуры, пожалуй, не меньше, чем покои Императрицы во дворце. — Зачем вы здесь? — внезапно произнесла Сакура в некотором замешательстве. Сознание все еще не хотело слушаться ее, и с большим трудом удавалось выстроить какие-либо логические связи. Комната, погруженная в ночной полумрак, была ей знакома. Это были ее покои. Однако в голове не складывалось, чего в столь поздний час дожидается здесь гвардеец. — Не беспокоитесь, — суетливо заговорил Какаши. Не зная, куда деть себя, он опустился близ края ее постели, все так же крепко сжимая тонкие руки, — вы были больны, очень больны. Я помогал вашей семье, нельзя же, чтобы вы ненароком проснулись здесь одни. — Он отравил меня? — догадалась Сакура, пустым взглядом рассматривая темноту пред собой, — Я поступила глупо. — Вы поступили смело. Благодаря вам мы уже на полпути к поимке оппозиции. Впрочем, давайте об этом позже, вы все еще слабы. Какаши принял попытку подняться, чтобы позвать кого-нибудь из прислуги, однако девушка с внезапной твердостью удержала его руки. — Постойте. Оставите меня здесь одну? — Вы едва проснулись, а уже играете со мной, — под плотной тканью не было видно лица, однако глаза его улыбались. В одно мгновение Сакура приметила, как мокрая пелена блеснула в его глазах. В миг, когда, казалось, абсолютно все было потеряно навсегда, жизнь все-таки вновь подарила ему шанс, в который Какаши и сам переставал верить в иные минуты. Фельдшеры разводили руками, и последняя надежда оставалась лишь на внутреннюю силу Сакуры. Благодаря мгновенно оказанной помощи этот шанс на жизнь не переставал теплиться в ней, до того спасительного момента когда, наконец, в один миг маленькая искра вспыхнула и пробежала по всему телу, взбудоражив каждую его часть. Какаши мягко провел по ее пальцам своими: — Сакура, больше никаких недомолвок. Второй шанс нам потерять нельзя. Едва не утратив последнее, что было в моей жизни, я хорошо усвоил эту грамоту и теперь совершенно точно готов разорвать с любым прошлым, только чтобы ты была счастлива. Я больше не уйду от тебя, никогда. Судя по всему, он о многом успел подумать в бесконечно тягостные дни своего созидания. Каждый раз, всматриваясь в бледное лицо, потерявшее краску, и сухие, белые от слабости губы, Какаши все больше сознавал, что не готов потерять вновь. Несмотря ни на какие преграды и, быть может, чужие взгляды, глупые слухи и любое множество испытаний, оставить ее он не смел. Не простил бы себе потерю этого шанса, авансом подаренного ему. И без того слишком много оказалось утрачено в этой жизни из-за каких-то дурных человеческих ошибок. Наконец они были вдвоем. Девушка глядела с искренной и трепетной радостью, не скрывая ее и от слабости не способная проговорить что-либо в ответ. Мягкие руки ее не хотелось выпускать, Какаши с полминуты рассматривал этот по-детски счастливый и нежный взгляд, после чего одной рукой стянул с носа темно-синюю ткань шарфа и аккуратно, словно опасаясь испугать, поцеловал ее руки. Все те же глаза и маленькая неприметная родинка под нижней губой. Сакура тихо улыбнулась тому, что он все это время скрывал под своей маской, и уже более решительно провела руками по пепельным волосам, неряшливо убранным на голове, затем успокаивающим и теплым жестом обняла его лицо. Впервые за столько лет беспросветной тоски и отрешенного безразличия ко всему окружающему Какаши наконец снял свою маску. Они с Обито были слишком похожи до самых мелочей, хоть и очень отличались друг от друга. Всю жизнь носили маски, крепко приставшие к лицу. Маски, созданные для утехи общественности, состоящие при том из чистого страха и презрения к себе. Не лицо они прятали под собой, а саму душу, и расколоть такую маску могло лишь сильное и настоящее чувство, с жестокостью отобранное у них когда-то. Обито снял маску перед смертью, Какаши удалось сделать это перед началом новой жизни.***
К высоким воротам особняка подъехала заранее сложенная карета, запряженная двумя статными белыми лошадьми. Кучером в ней сидел один из крепостных дома Узумаки, специально переданный князем для сопровождения в столь далекую дорогу. Когда экипаж остановился, из него вышел Конохамару, радостный уже от того, что едва ли не впервые в жизни он сидел в карете, как барин, а не за поводьями. С задней части был прикреплен один из немногочисленных деревянных сундуков баронессы и несколько скромных свертков, содержащих в себе самые нужные вещи молодого лакея, который лакеем уже несколько часов как не был. Многим в этой авантюре поспособствовала искренняя помощь Наруто, который не только добровольно отпустил своего лакея, но и отписал ему приличную плату сверху и помог со спешными сборами. — Надеюсь, года чрез два прочитаю про твои успехи в какой-нибудь столичной газетке, Конохамару. — улыбнулся ему на прощанье Наруто, по-свойски похлопав по плечу. — Приезжайте к нам, князь, совсем скоро мы в старой столице попривыкнем, да я вам адрес письмом вышлю, непременно приезжайте. — Конохамару с вдохновленным блеском в глазах пожимал руку своему бывшему барину. Он не умел выразить словами всю ту признательность, что переполняла его в эту минуту. Действительно, таких людей, как Наруто, во всю жизнь он не встречал, да и встретить оказалось большой удачей — какой еще князь станет своему лакею добрым другом, так еще и поможет сбежать из столицы вместе с прекрасной баронессой? — Свидимся, — кивнул Наруто, — Ханаби от меня поклон передавай, вместе вы весь свет белокаменной сразите. — Вы тоже своему графу от меня большую благодарность передайте, — засмеялся юноша, запрыгивая в карету под шутливые возмущения князя. Одному в этом расставании Наруто был рад — прекратятся наконец анекдоты юного лакея по поводу барской личной жизни. Погода вышла далеко не декабрьская. Это был, пожалуй, один из последних солнечных дней той зимы. Из-за внезапного повышения температуры снег на дорогах понемногу оттаивал и превращался в мелкие ручейки, от влажных листьев и свежести в воздухе веяло весной. Конохамару радовался такому раскладу — не хотелось, чтобы дорога приходилась на лютые морозы. Одно из окон особняка на верхних этажах распахнуло свои створки, из глубины комнаты блеснуло две пары чудесных, как лунный свет, глаз. Юноша махнул рукой и остановился близ кареты в трепетном ожидании. Мягкое солнце ласкало лицо и руки, прохладная свежесть стыла в воздухе, а над головой в странном танце сплелись тонкие ветки молодых деревьев, закутанные в полупрозрачные снежные вуали. От дневной ясности все в душе трепетало и кружило в благоговейном волнении. Дело уж давно было решено, однако увлеченное предчувствие не давало сердцу успокоиться ни на минуту. Барон Хьюга отсутствовал на очередном съезде Совета Министров, что пришлось весьма кстати. Этот день все остальные домашние ждали с особенным нетерпением. В доме происходила волнующая суета. Бывает суета радостная, которая происходит зачастую пред важным событием, но событием таким, которое за собой непременно открывает что-то новое, неизведанное и до жути интригующее. Оттого и суета происходила радостная. Шуршали платья, в спешке укладывались последние украшения и несколько маленьких книг в дорогу. Стоя перед зеркалом, Ханаби с кокетливой придирчивостью поправляла передние локоны своей небрежной прически, скрепленной заколкой в виде белоснежного цветка с жемчужной инкрустацией. — Прислуга переносит все в карету, — тихо подплыла к ней сзади Хината. Она поглядела на свою сестру в зеркало: казалось, словно за несколько дней Ханаби переменилась, перестала уже совсем быть ребенком. Несколько печальным и кротким взглядом старшая баронесса оглядывала ее все такое же приветливое и ласковое, но по-новому улыбающееся лицо, тонкие руки в кружевных перчатках и строгое дорожное платье со скромной юбкой и маленькими цветами у корсета. — Не грусти, — обернулась к ней Ханаби, закончив свое незатейливое занятие, — вскоре все образуется. Нам будет лучше там, начать новую жизнь и заново явиться в обществе. — Знаю, — Хината улыбалась краешками губ, однако в голосе ее слышалась тихая тоска. Много сил понадобилось старшей баронессе, чтобы принять для себя то, что теперь в этом доме она останется совсем одна под надзором отца, — поэтому и отпускаю. Я люблю тебя, а твое счастье там. Ты давно силилась вырваться отсюда, тебе как воздух нужна свобода. — баронесса мягко обняла сестру за плечи, — Я даю вам свое благословение, и будет вам счастье, оттого что оба вы любите искренно и готовы на все друг для друга ступить. Главное, пиши мне почаще, как делала дома, хорошо? — Непременно, — улыбнулась Ханаби. Отчего-то к глазам ее подступили невольные слезы. Возможно, от смешения столь невероятного множества резких и еще незнакомых ей чувств, — Хината, только не будь одна. У тебя есть князь, гимназисты, Сакура и Темари. — Верно. Не беспокойся обо мне, рано или поздно это должно было случиться, и я к тому готовилась. Даже подумать не могла, что на самом-то деле никогда и не буду одна. У меня есть ты и друзья, и, главное, у меня есть любовь, а от любви ко всем вам я никогда не чувствую одиночества. — Ты приедешь к нам? Потом, когда кончится вся эта суета, обязательно приезжай! — Ханаби с веселой надеждой глядела на нее. Хината лишь молча кивнула и тепло улыбнулась, не поднимая на нее своих больших полупрозрачных глаз, потому что не хотела отягощать сестру своими переживаниями перед дорогой. В предшествующую ночь она лишь тихо молилась у себя, чтобы в этот долгожданный день все сложилось хорошо. Однако, несмотря на кротость, чувств своих Хината сдерживать не умела: на блестящей глади ее жемчужных глаз тоже совсем скоро заиграли мелкие бусинки слез. О себе она совсем скоро совсем забыла — баронессу переполняла гордость за сестру. Ханаби решилась на свое счастье, решилась даже пойти против отца, который ни о какой женитьбе с выходцем из непривилегированного сословия и слышать не желал. Они с Конохамару задумали уехать в старую столицу, начать все заново, заново выйти в свет, где к ним непременно будет проявлено много интереса, и наконец жить в полной свободе от прежних оков всяким правилом, придуманным дворянскими нравами. — Я уговорю отца оставить тебя и сделаю все, чтобы вы смогли там жить спокойно, — спустя несколько времени вновь произнесла Хината, пока сестра собирала последние свои книги. Ее комната опустела и едва ли стала походить на прежний свой вид: все было прибрано или уложено в сундучки с одеждой. — Быть может, мне удастся договориться, чтобы он дал согласие вам жить в нашей квартире на Т-ком бульваре. — Merci, Hinata. Мы обязательно найдем свой дом. — Еще, — девушка в некоторой суетливости достала из-под тонкой ткани перчатки маленький предмет и протянула его сестре, словно очень боялась не успеть, — это образок. Возьми. Вам от меня, в дорогу. Помни самое главное — люби и верь. Люби людей, не бойся ничего, верь в себя и, главное, будь осторожна. Ханаби аккуратно накрыла ее ладони своими и взяла в руки образок. Они обнялись, снаружи тихо постучала служанка в знак того, что все уже уложено и готово к отъезду. Младшая баронесса в последний раз глянула на полупустую комнату, в которой провела почти всю свою жизнь, и с особенной легкостью в сердце закрыла за собою дверь. У ворот, окутанные мягкой тишиной, они распрощались. Конохамару поцеловал руку Хинаты и с искреннем блеском в глазах обещался приглядывать за ее сестрой, как за самым ценным подарком, который однажды преподнесла ему жизнь. — Я буду верить в вас, как верю всегда, — улыбнулась Хината, — и ни на миг не усомнюсь, обещаю. Спасибо, Конохамару. Ты подарил моей сестре свободу. Баронесса вернулась в особняк, наполненный теперь лишь тихим топотом прислуги. Слышно было, как шуршит по коврам пышная юбка ее, покрытая ажурной сеточкой белоснежного кружева. Оставив в передней меховую тальму, Хината мягко опустилась в кресло и все думала, что теперь уже только ей одной вверено продолжать семейный путь, и нет больше для нее права быть слабой. Успокаивающим теплом грело счастье Ханаби, наконец найденное вместе с тем смешливым и добрым юношей, чем-то очень напоминающим князя Узумаки. Уже вторая комната в огромном особняке семьи Хьюга безвозвратно опустела.***
— Стой, лови, хм! — Там в гостиной собрание, я тоже хочу! — смеялся Наруто. В креслах в большой комнате сидело множество людей, лица которых вспоминались с трудом. Среди них, с маленькой чашкой чая в руках, улыбаясь, сидела княгиня и о чем-то вполголоса разговаривала со своими молодыми друзьями. В центре комнаты, неподалеку от мраморного камина, стоял высокий черноволосый юноша и под веселый смех остальных поэтично излагал рифмованные строчки, сложенные в нестройном ритме. Позади него висел небольшой портрет генерала Минато и княгини. Масляная картина едва заметно потемнела от времени, на ней еще совсем юная девушка с огненно-рыжими волосами, струящимися локонами ласкавшими плечи, сидела в скромном, но невероятно красивом аристократическом платье моды начала столетия. На правом плече ее лежала рука мужа в новеньком гвардейском мундире, выдававшем в нем еще только рядового Измайловского полка. За портьерой, уводящей в комнату, где собрались взрослые, раздавались загадочные для детей голоса, звучал смех матери, стучали в угли в камине. Что-то оживленно обсуждали, многие слова из этих речей князья совсем не понимали, однако невероятно любили слушать и создавать участливый вид, словно они тоже взрослые, совсем как эти люди, и тоже все понимают. Наруто забежал в гостиную первым, едва не споткнувшись на ковре, за ним бежал Дейдара, что-то неразборчиво рассказывая на ходу. Белесые головы мелькали среди гостей, дети бегали друг за другом и тоже отчего-то смеялись. — Эй-ей, не сбивай меня с ног, юный князь! — воскликнул черноволосый юноша, мимо которого в один миг пролетел Дейдара. — Прости их, Обито, — улыбнулась Кушина, — они все играют, — она чуть строже обратилась к сыновьям, — Наруто, будь аккуратнее, тебе нельзя столько бегать. Дейдара, что за вид в приличном обществе? Волосы старшего князя, едва доходящие до плеч, растрепались в суетливом беге по комнатам и неряшливо выбивались из завязанного матерью короткого хвоста за спиной. На рубашке, чуть большей по размеру его самого, пестрели маленькие пятна лазурной краски. — Маменька, он хотел измазать меня! — пожаловался Наруто, с хитрым прищуром поглядывая на брата. Княгиня метнула деланно суровый взгляд на старшего сына: — Дейдара, будь аккуратнее с братом. Ты старший, а ведешь себя, словно совсем ребенок. — Разве же он не ребенок? — смеясь, заступился Обито, — Вы столь строги с ними, княгиня. Глядите на него, тут ведь талант растет. — Как бы этот талант нам шуму не учинил, — улыбнулась Кушина, аккуратно поправляя закрученные огненно-рыжие волосы у висков. Младший князь крутился рядом с матерью, опасаясь очередной шутки со стороны брата. Он совсем не понимал, о чем говорят старшие, да и не мог понимать — в силу болезни своей ему было трудно долго сохранять внимание на одной мысли, а потому мальчик лишь рассеянно оглядывал гостей. Они выглядели красиво. Статные юноши в гвардейских мундирах, один из которых был ему хорошо знаком — Какаши, бывало, возился и много говорил с юным князем, терпеливо обучая его речи. Как бы не пытался скрыть свое восхищение детьми спокойный и всегда собранный гвардеец, истинное чувство его всегда блестело в глазах, когда тот с расстановкой и тактом играл в солдатиков с младшим сыном Минато. Что-то в этом ребенке очень напоминало ему генерала и, даже несмотря на болезнь его, Какаши не покидала странная мысль, что однажды именно младший князь станет весьма уважаемым в обществе человеком. Даже в самом раннем детстве определенными чертами и даже манерой он отличался от старшего брата, всегда чуть более суетливого и одержимого идеей великого творчества. — Пойдем ко мне. — улыбнулась Наруто молодая дворянка. Ее лицо ему очень нравилось, в ней не было и тени чинности и высокомерия, столь свойственным многим представителям высших сословий, — Хочешь ко мне? Не успев даже сообразить, что к чему, младший князь был приподнят и посажен на колени к девушке, которая в ходе вдохновенных речей своего друга то и дело покачивала его и показывала какие-то причудливые детские игры в ладоши. — Ты столь добра к нему, Рин, — обратилась к ней княгиня, — ты стала бы отличной матерью. — Сначала страна, а потом уж личное, — рассмеялась Рин. — Верно, страна, страна! Еще столь многое нам сулит, — оживленно подхватил ее слова Обито. — Тебе бы сначала в службе преуспеть, а уж потом стишки слагать, — проговорил Какаши, — да и что вам эти стишки? Действовать надо, а чтобы действовать, нужно хорошее понимание. Предложим Императору наш план по раскрепощению только тогда, когда он будет идеальнейшим образом собран и выстроен, и в том случае Его Величество непременно к нам прислушается. — Я слышала, крестьянский вопрос уж разбирают при дворе, — отозвалась Кушина, — вопрос крайне сложный, вам известно. Не каждый дворянин способен со своим крепостным расстаться, много убытков предстоит и, не дай Бог, смута. — Смуты наш Император не допустит. Все решаемо, если только взяться. — А что такое «крестьянский вопрос»? — старший князь неловко дернул мать за край домашней юбки. — О, а старшенький, я вижу, уж сообразителен! — засмеялся Обито, — Это, друг мой, реформа. Вырастешь, будешь знать, что такое «реформа», там и поговорим. Я тебе многое расскажу, когда ты подрастешь. Уговор? — Вы, дядя, только не забудьте про уговор-то этот, когда я вырасту, хм, — горделиво ответил ему Дейдара. Кушина рассмеялась: — Не пытайся, Обито. Ему одно рисование подавай. Мы все гадали, в кого у нас творец получился, глядите, опять испачкался. — Это Наруто меня испачкал, — обиделся князь. — А ты на брата не наговаривай, Дейдара. То были столь любимые княгиней вечерние посиделки в кругу молодых и весьма амбициозных представителей дворянства, большинство из которых служило в гвардии под начальством ее мужа. О многом они говорили в те тихие уютные вечера, и, бывало, слушали их юные князья, которые, впрочем, тоже были частыми гостями этих встреч, если они, конечно, не затягивались до позднего вечера, что тоже происходило весьма часто. Гвардейцы узнавали в детях своего генерала, проявлялись в них и черты княгини, всегда на редкость уверенной в себе и умеющей затянувшийся разговор разбавить нужным словом. «Значит, это был он тогда, — подумал Дейдара, — не забыл уговор, хитрец». Сквозь мутные стекла под потолком едва различался стук копыт редкого экипажа, проезжающего мимо. В комнате было темно, однако сон никак не шел. Дейдара уже свыкся с извечным запахом воска и каких-то трав. Совсем рядом, на тонкой подушке тихо спал Сасори, скрестно сложив руки у груди, и лишь изредка вздрагивал во сне, но уже почти незаметно. Князь давно понял, что он врет, когда говорит, что снов не видит. Этот человек, казалось, всегда отчего-то врал, но по-иному не умел. Чтобы стать писателем, требуется познать полноту жизни во всех ее проявлениях. Чтобы стать художником, необходимо тоже самое, необходимо различить красоту в отвратительном, уметь составлять и дарить образ так, чтобы творчество потрясало, и мимолетная эмоция творца становилась ощутима даже сквозь плоское полотно изображаемого. Сасори знал жизнь и знал, о чем он говорит своим искусством. То было необузданное чувство, ищущее несуществующей справедливости и спрятанное в вечных созидательных образах. «Познал ли я достаточно для того, чтобы говорить искусством?» Дейдара не знал. В последние дни ему отчего-то было ужасно трудно рисовать как прежде. Яд лжи и порока глубоко проник в его душу. Казалось, словно какой-то важной детали не доставало для того, чтобы прежнее вспыхнуло в нем с новой силой так, как горело однажды. В суете страстей совершенно забылся тот исток, о котором некогда кричал князь в своем искусстве. Он уверял себя, что здесь, в нынешнем его положении в этой сети жизни, заключено настоящее чувственное начало, столь важное для творца, в то время как там, в том мире, что он оставил, там правят глупые рационалисты, неспособные к познанию истинного духовного буйства. Свобода. Верна ли та свобода, к которой стремится он теперь? Она была освобождением для других, но что будет после восстания, что будет дальше — никто из тайного круга по правде и не знал. Слишком дорого выходила эта призрачная свобода. От обиды и страшной ненависти к собственной судьбе они стремились переменить нынешние обстоятельства, однако совсем не понимали, в какую сторону их требуется перевернуть, чтобы наконец иссякла боль в их сердцах. Но оставалось лишь верить в то, что за этими переменами в действительности последует что-то, что сможет исцелить их испачканные пеплом души, и вместе с тем и всю страну, погрязшую во мраке молчания и страха пред властителями. К тому же граф. В сотни раз было проще вновь и вновь повторять себе, сколь этот человек ненавистен, сколь ужасной болью прожигает его холодный, безучастливый взгляд, чем принять то, что никакой силой не удается погасить то чувство, которое вспыхивало из раза в раз при встрече с ним. Оно заставляло сомневаться, со скрежетом шевелило мысли, ставило лицом к лицу с чрезвычайно неприятной истиной — Дейдара хотел зажмуриться от боли и выкинуть его, чтобы и следа не оставалось, но одолевающая тяжесть вновь и вновь била изнутри. Как губительна и сложна была искренняя любовь, в то время как сладостной и легкой казалась в сравнении с ней притворная, животная страсть. — Чего не спишь? — сквозь сон проговорил Сасори, заметив на себе странный взгляд князя. — Сасори, я написал донос на Орочимару, — сухо проговорил тот. — Твоя воля, — мастер отвернулся и вновь закрыл глаза, — одним больше, одним меньше. В любом случае, Мадара все дело в нашу пользу провернет. Не раздражай гляделками, дай мне выспаться, пока нам это можно. В последнее время князю стало как-то ужасно противно прикидывать свои истинные мысли, стоящие вне тех, что он смел себе внушить. Ни поступки, ни разум его не подходили уже к какой бы то ни было нравственной мерке. Здесь управляло другое.***
Извозчик подвез экипаж с графом к назначенному адресу, где его уже ожидали остальные гимназисты. В этот раз архив находился неподалеку от центра города, близ столичной канцелярии. После нескольких дней разговоров с отцом, порой даже переходящих в споры и уговоры (во многом несговорчивости отца поспособствовало внезапное бегство младшей баронессы) пропуск в архив был найден и, вместе с письмом от министра, пробраться в это место, скрытое от глаз обычных работников канцелярии, оказалось куда проще, чем предполагалось. Много времени отняли перемены, происходившие в компании в последние дни — помимо отъезда Ханаби всеобщий ажиотаж и волнение вызвало выздоровление Сакуры. Впрочем, нынешнее ее состояние все еще с трудом можно было назвать полным выздоровлением, однако первый шаг к тому был уже положен. Многие успели повидать девушку и порадовать ее своей компанией, и из-за этих визитов и суеты посещение архива состоялось лишь в десятых числах декабря. Гимназисты встретили подъехавшего последним Саске близ ворот главного входа в канцелярию, после чего, наконец, все окончательно готовы были выступать. Впереди всех следовали Наруто и Хината, уверенно сжимавшая в руках документ, дозволяющий им вход в это место. Чуть позади шагали Киба и Ли, оживленно беседовавшие о недавно прошедших осенних экзаменах в гимназии с французами. — Саске едва вернулся в класс, так уже всех нас обставил, — деланно возмущался Киба. — Мы столько времени провели с Канкуро и Гаарой, а ты все равно провалил историю Франции, — рассмеялся на него Ли. — Он верно говорит, Киба? — с усмешкой подхватил старший француз и с иронией добавил, — Не ожидал от тебя такого. — Кто вас поймет с вашими монархами, у них же имена хуже всякой скороговорки! — Мы такого же мнения о вашем языке, — проговорил Гаара. — Саске сдал только благодаря тому, что весь тот месяц Бонапарте изучал, — не унимался Киба, за что поймал на себе испепеляющий взгляд графа, — так или иначе, ваша страна все время в войны ввязывается, почем мне их все помнить? — Неправильно ты говоришь, — усмехнулся Канкуро, — да и нынешняя война почти уж кончена. — Верно? Не слыхал. — Нам отец все новости письмами присылает, вот мы и извещены раньше даже ваших газет. Тут дело такое, весьма странное… Одно время шли на немцев, затем отступали, потом снова осадили крепости, почти уж Дрезден взяли, а теперь их войска одним скопом наших окружили. Все à Paris говорят, что кончится скоро война, обе армии уж на исходе сил. Тут два конца: или мир подпишут, или источат друг друга до смерти, да так и отступят, ничего из этой войны не получив. Нам, гражданским, остается только ждать да наблюдать. — Il y a peu de diplomates dans notre pays.– (фр. — В нашей стране дипломатов мало.) заключил Гаара. — Tu veux devenir diplomate? — (фр. — Что, сам дипломатом хочешь сделаться?) усмехнулся старший француз. В ответ Гаара лишь многозначительно повел головой. Мысль о том, что младший брат может занять какую-нибудь политическую должность подобного рода, у Канкуро не укладывалась в голове, уж слишком много противоречий тут же рисовалось. Гаара сильно переменился за время их пребывания в северной стране. — Что ж, как только эта мелкая война с немцами кончится, придет время и нам честь знать, — продолжил Канкуро. — Но не станете же вы оставлять нас, пока дело наше общее еще не раскрыто! — возмутился Ли. — О, никак нет. Эту постановку мы еще досмотрим, уж больно интересные выходят повороты. К тому же, — он мельком обернулся на позади идущих, — страшное предчувствие у меня складывается, что на родину мы вернемся не полной нашей семьей. Верно, Гаара? — Соглашусь, — улыбнулся француз. Позади них, чуть отставая от всех остальных, шли Темари и Шикамару, что-то увлеченно обсуждающие между собой. За этой тихой беседой они не заметили даже всеобщих беглых взглядов, в одну минуту испытующе направленных на них. Несколько раз француженка споткнулась о неровную уличную кладку, местами обледеневшую и скользкую. Шикамару быстро подхватывал ее за руки, спрятанные в меховой муфте, после чего неловко отстранялся, как бы опасаясь в очередной раз получить укоризненный взгляд в свою сторону, однако Темари делала вид, что не замечала того, после чего, спустя минуту, мелко спотыкалась вновь. Даже на ровной кладке. — Хитрая дама все-таки, — с усмешкой шепнул Канкуро брату. — Ему под стать, с иной не сладит, — так же вполголоса ответил Гаара. — Ты был у Сакуры, князь? — Саске подошел чуть ближе к Наруто, — Я слыхал, что она пришла в себя. — Был, — во весь рот улыбнулся Наруто, — обещался, что и сегодня все вместе к ней приедем да расскажем, что нашли. Я более чем уверен, что в этом архиве мы обязаны что-нибудь отыскать. Сакура вопросом расследования ужасно заинтересована, даже из постели не унимается, все спрашивала меня, как дело идет. А я что же ей отвечу? «Дорогая Сакура, пока ты спала, мы сдавали экзамены да все вокруг тебя крутились, а потому дело и не расследовалось толком… Точно, а еще тот черт, что тебя отравил, изволил на тот свет отбыть без суда и следствия, а потому теперь вся столица о жандармах грязи еще больше распускает, да не переубедить никого, оттого что любит наш человек слепо сплетням верить…» — Не забыл бы еще упомянуть, как сам вместо расследования… — Саске, пожалуйста! — засмеялся князь, — Побойся Бога или, хотя бы, Хинаты. Однако Хината не считала нужным слушать чужие разговоры, а потому лишь молча следовала чуть впереди, по направлению к нужному входу, размышляя про себя о других, несколько отвлеченных событиях. Давеча она получила письмо от сестры, где та мелким почерком в три листа рассказала о том, как они доехали до старой столицы и где обосновались. Квартирку нашли приличную, а местные дамы новыми личностями в городе весьма заинтересовались, особенно всем пришлась по вкусу история о благородном происхождении баронессы. Впрочем, Конохамару совсем скоро устроился в какую-то библиотеку, больше не ради платы, а ради просвещения, и уже готовы были планы по поступлению в университет, даже, быть может, на год раньше положенного. Многие знатные дамы уже приглашали Ханаби вместе с кавалером на вечера и приемы, и, несмотря на все преждевременные опасения, старая столица оказала весьма радушный прием. Люди там открылись юной баронессе с совсем новой стороны, нежели о них рассказывали в столичных салонах — да, местами они отставали от последней моды и не знали самых новых слухов из жизни дворца, однако какой-то новый и по-своему красивый мир предстал в этом городе. В больших, переполненных прохожими бульварах и улицах хранилась древняя и местами сказочная история, которую рассказывали весьма интересные и образованнейшие личности старого света. Хината, в свою очередь, уже мечтала, что в скором времени ей удастся вновь повидать сестру, однако для этого прежде всего требовалось закончить все дела дома. Этот архив оказался куда теснее предыдущего. Однако, благодаря тому, что был он намного менее посещаем, беспорядка среди полок и низеньких столов почти не оказалось. Вопрос состоял лишь в том, чтобы отыскать нужное дело, давно закрытое и, возможно, сожжённое в каком-нибудь дворянском камине, имея на руках лишь имя и данные судьи-бюрократа, похищенного несколько месяцев назад. Местные служащие наотрез отказывались оказывать какую-либо помощь молодым людям, вместо этого кидали лишь косые взгляды в их сторону. Никто не хотел, чтобы нарушался покой этого в некотором роде «священного» места, столько лет молча хранящего в себе тайны и нелицеприятные секреты дворцовых служащих — многие документы с гербовыми печатями, оставленные здесь для должного сохранения, без труда могли быть использованы против дворцовых чиновников, попади они в нужные руки. Именно поэтому, быть может, гимназистов долгое время не хотели пускать и не желали даже глядеть ни на какие записки и пропуска от министров. Подобное проникновение было в действительности смелым и безрассудным, а потому, когда Хината отвернулась в поисках Шикамару, Саске незаметно всучил сидящему в секретарской мелкому чиновнику маленький конвертик, набитый вполне приличной суммой. Он и сам не горел желанием совершать подобного, однако все же приготовился заранее, потому что прекрасно понимал, каким образом в столице можно договориться с большинством государственных служащих. Князь презрительно фыркнул на друга, однако тот лишь развел руками — в конце концов, им все же предоставили доступ к архивным судебным делам. Юноши собрались в небольшие группы по нескольку человек и, поддерживая дело вполне привычными своими разговорами, неспешно разбрелись среди полок. Хината и Наруто ушли чуть дальше остальных, к самым запыленным шкафам, где стопки бумаг были свалены друг на друга так, что при любом неловком движении могли с шумом обрушиться на голову. Впрочем, найдено было множество интереснейших документов: судебные дела пятидесятилетней давности, старые протоколы по следствию над кавалерийскими солдатами гвардейского Измайловского полка, взбунтовавшимися много лет назад, списки погибших в ходе Великой Войны, собранные по именам и должностям, списки орденов, в том числе присужденных посмертно и многое, многое другое. В большинстве своем жуткие заголовки документов не предвещали ничего хорошего, а потому совсем скоро и веселые разговоры гимназистов всюду поутихли, оставались лишь тихие перешептывания, иногда проскальзывающие меж громоздких пыльных полок. Гаару было решено оставить неподалеку от громоздких стеллажей. Более для сохранности, однако, по словам друзей, для надзора над тем, чтобы никто посторонний им не помешал, француз оставался подле небольшого лакированного столика у входа и, чтобы занять себя делом, вслух читал некоторые фрагменты судебных дел, пока Канкуро выискивал следующие. Находиться в самой гуще духоты и пыли французу уже никто не позволил, и даже хотели в компанию ему выудить из дебрей архива Наруто, чтобы оградить обоих от опасности очередного приступа падучей, однако князь выходить наотрез отказался и остался подле Хинаты. — Киба, достань тот, что сверху, криво лежит, да и вон, печать гербовая, — слышались приглушенные голоса гимназистов. — Этот? — Нет же, рядом. Нет, нет… Дай я вот здесь подтянусь и сам достану, от тебя проку нет. — Дело, дати’рованное началом столетия. Быть может, это? Что написано? Пе’реведи мне. — «Верховный уголовный суд…» Сейчас поглядим. Хината расположилась на стареньком деревянном стуле с тонкими скрипучими ножками и аккуратно перелистывала истончившиеся от времени странички, вглядываясь в каждое слово на бумаге, лежащей перед ее глазами. Однако с каждой новой папкой, принесенной князем, баронесса все больше печалилась — ни слова о нужном судье найдено не было, словно его и не существовало вовсе, или весь мир в один момент решил стереть этого человека из своей истории, оставив о нем лишь разного рода обличительные слухи, все еще витающие среди гостей столичных салонов. Неподалеку от баронессы, неловко присев у нижних полок, что-то выискивал князь. Рукава его рубашки испачкались в пыли и вековой грязи, однако он все же сам доставал по порядку папки с судебными делами нужных лет и приносил их Хинате, оберегая ее светло-синее платье с белоснежными кружевными вставками от вороха пыли, скопившегося на узеньких полках. От старой бумаги пахло чем-то по-особенному приятным, как от любой старой книги. Хината любила этот запах. Очередная папка оказалась полупустой, а на имеющихся страницах хранились лишь следствия по мелким кражам. Не вытерпев этих затянувшихся слепых раскопок, баронесса поднялась со своего места и подошла к шкафу с документацией, стоявшему в самом углу комнаты. Она давно глядела на него, и ей казалось, что этот большой, грузный шкаф, более похожий на предмет домашней мебели, приходится в этом архиве совершенно не к месту, словно его здесь и не должно было быть, однако кто-то распорядился, чтобы поставили. Хината мельком оглядела ворох бумаг и старых тоненьких книг в ветхом переплете: при первом осмотре ничего необычного для себя девушка не отметила. На верхней полке выглядывала алая сургучная печать с царским гербом, прикрепленная за тонкую плетеную веревочку к корешку толстой связки бумаг. Чуть привстав на цыпочки, Хината одной рукой придерживала подол юбки, чтобы ненароком не задеть ею полки, а другой — потянулась наверх, к месту, где блеснул алый сургуч. Полминуты она балансировала на носках, подцепила кончиком пальца бумаги, однако в одно неловкое мгновение нужная связка листов увела за собой другую, и еще несколько архивных дел посыпались с полки, едва не задев голову баронессы. — Хината, все в порядке? — подскочил к ней князь. — Да, — смущенно ответила девушка. В ее руках Наруто обнаружил заветную связку, которую та от неожиданности обхватила руками так, словно кто-то пытался ее отобрать, — князь, погляди. Наруто принял из ее рук бумаги. Это была связка документов по судебным делам начала столетия, аккуратно сшитых между собой. Прищурившись, князь бегло пролистал связку в руках, после чего многозначительным жестом вновь передал ее Хинате: — Это «наш» судья? — Кажется, да. — пробежала глазами баронесса по раскрытому развороту, — «Дело, рассматриваемое столичным судом без участия присяжных заседателей. Обвиненный в неумышленном убийстве в ходе домашней потасовки…» Фамилии убийцы и судьи сошлись. — Это оно? — на одном дыхании проговорил князь. — Оно, мы нашли! — чуть громче ответила Хината, привлекая всеобщее внимание, — Нашли, вот, здесь личность убитого! Шикамару!***
Гимназисты столпились в комнате Сакуры, взбудоражено пересказывая девушке все произошедшее. Она слушала каждое их слово, не веря тому, что наконец удалось отыскать долгожданный ключ. Неподалеку, в кресле, сидел Какаши и внимательно рассматривал принесенные бумаги. — И кто же убитый? — увлеченно интересовалась Сакура, чуть привставая над подушкой. В голосе ее еще различалась болезненная хриплость, однако глаза горели изумрудным пламенем. — Забыл фамилию… — неловко улыбаясь, проговорил князь, — Нам еще предстоит разузнать, кто был этот человек, сама фамилия мало чего рассказала. — Требуется непременно найти все, что есть о нем: родственники, друзья, знакомые, кто угодно, — процедил Шикамару. Он взял у Какаши бумаги, которые, пожалуй, успели уже побывать в руках у всех гимназистов, и передал их Сакуре, пальцем указав на нужное место в документе, — погляди здесь, тут имя и фамилия подсудимого, а за ним и убитый. Девушка внимательно прищурилась в попытке вчитаться в мелкий неразборчивый почерк. Местами чернила были с трудом различимы, а уголки листов стерлись от времени. — Акасуна? — с каким-то странным восклицанием озвучила вслух Сакура. — Французская фамилия, очевидно, — добавил Шикамару, не понимая ее волнения. — Я знаю, знаю, — Сакура вдруг заговорила быстро и отрывисто, с несвойственным ею волнением, — моя няня носила эту фамилию, она уже умерла, она была стара. У нее был сын, это он, это его убили! Есть еще внук, я виделась с ним, это тот актер. Акасуна но Сасори. — Черт, — Шикамару обессиленно упал в кресло неподалеку, — он все это время ходил у нас под носом. Дьявол. Теперь-то сложилась загадка, этот человек похищает людей из мести. Верно, играть ему на сцене не пришлось — себя играл. Глядите: судья, прокурор, адвокат, которые замяли дело об убийстве его отца; дворянин-убийца, за откат вышедший на свободу — все похищены. Должно быть, и в кровавых расправах над государственными лицами он замешан. Все это — оппозиция. — Ремесленник, над которым была жестокая расправа, — добавила Темари. — Он ремесленником работает, этот актер, — проговорила Сакура. Руки ее мелко затряслись. Стало жутко от того, что она, ее друзья и еще множество людей, ничего все это время не сознававших, ходили на вечера и преспокойно вели светские беседы с убийцей. — Этот человек куда страшнее, чем кажется, — процедил князь, — все бесы носят маски и играют в своем лживом театре теней. И Обито, и этот… Теперь-то у нас есть доказательства того, что в театре заключен тайный круг. Вот оно, ядро всей копоти столицы. — Наруто внезапно запнулся, словно еще более жуткая мысль напала на него, — Если этот актер… Дайте мне дело, я бегу к жандармам сейчас же! Времени нет, там мой брат. — Думаешь, он знал обо всем этом? — осадил его Саске. — Нет, он не мог. Его дурачат, без сомнений. Мой брат никогда бы не стал водиться с такими людьми, знай он истинную их сущность. — Бесы, — гневно процедил граф, — настоящие бесы. Прячутся под своими лицемерными масками и разрушают общественность. Они вертелись вокруг Итачи, они наводят смуту в обществе! Наруто, я с тобой. Сейчас же, к жандармам! — «И они просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло». — не поднимая глаз, печально проговорила Хината, когда юноши выбежали из комнаты с документами в руках, — Это о стране нашей. Скопилось в ней за все эти годы столько порочности, что явилась она ими, людьми, жаждущими правды и добивающимися ее греховными путями. Вышла вся нечистота и вселилась в свиней, вот и бросаются они, безумные, с крутизны в обрыв, ищут спасения, бьются и из черни выкарабкаться не могут, потому что месть и ненависть… поглощают души.***
За несколько дней до происшествия в архиве некоторые перемены случились и среди дворовой свиты. — Не беспокойтесь, Ваше Высочество, все будет сделано в наилучшем виде. В скором времени нам потребуется созвать Совет Министров для обсуждения вопросов народных волнений. — Этим уже занимается барон Хьюга, — проговорила Цунаде, не отходя от окна, — твое дело — просвещение. Сделай так, чтобы в умы подрастающего дворянства не были допущены эти мерзкие идеи. Я слышала, в твоей Гимназии дозволяется и даже поощряется вольнодумие. Пресечь это. — Но свобода мысли важна для юных умов как воздух. — прошелестел Орочимару, — Нам требуется растить образованное поколение, которое однажды заместит нас самих. — Нынешнее положение не допускает свободы даже нам, — Императрица резко обернулась и метнула на него строгий взгляд, — пока мы не искореним оппозицию, требуется сохранять осторожность. И вопросов просвещения это тоже касается. Пригляди за Учихами. Я не доверяю Мадаре, должно быть, и родственников своих он привлек к этой разрухе. Все столь просто, как я не замечала раньше? — Пока власть над народом в их руках, они смогут продолжать творить смуту. — Как наивен был мой отец в своем доверии этому проклятому роду, — вздохнула Цунаде, — ступай. Займись своим делом. Манерно откланявшись, Орочимару вышел из кабинета. У высокой двери его уже поджидала Конан. Девушка подскочила к министру и быстро проговорила: — Не покидай дворец. Жандармы у ворот. — после этих слов она так же быстро отвернулась, словно ничего и не говорила, и направилась в кабинет Ее Величества. Орочимару замедлился. Он хотел было развернуться, однако из-за лестницы в одно мгновение метнулось несколько жандармов в строгих серых мундирах. Рядовые в два шага подбежали к министру, окружили его, однако уводить не решались. Несвойственная ситуации уверенность сверкала в глазах мужчины, без тени испуга он твердо проговорил: — По какому делу изволите, господа? — Господин министр, вы арестованы по анонимному доносу. — вслед за рядовыми поднялся граф Учиха в темно-синем, почти черном офицерском сюртуке с серебряным аксельбантом на правом плече. — Что ж, меня действительно развлекает, как вы беситесь. Позвольте поинтересоваться, — Орочимару расплылся в деланной острой улыбке, — по какой именно статье меня арестовывают? — Вам перечислить? — строго вскинул бровь Итачи. — Было бы прекрасно, граф Учиха, если вас не затруднит. — За причастность к тайному революционному кругу и вольнодумие. — металлическим голосом отчеканил граф и кивнул рядовым, — в отделение сыска. В ответ Орочимару лишь брезгливо повел взглядом, однако без лишних сопротивлений прошел вслед за Итачи.