Дневные кошмары

      Велиат растревоженным котом метался по кухне: шаги отсчитывали ход времени подобно метроному. Вопреки двум кружкам выпитого горячего какао, Ребекка тряслась. Третья кружка с дымящимся напитком стукалась об отбивающие дробь зубы. Увы, в доме не нашлось рома или, на худой конец, вина, чтобы приложиться к чему-то основательнее и успокоить нервы. Сперва тесную кухню наполняли голоса, но теперь все собравшиеся только ждали, погружённый каждый в свои мысли. Никто не задавал вопросов, не кидался обвинениями, и это было гаже всего. Решись кто нарушить тягостное молчание, она бы тоже заговорила и рассказала обо всём: о едущей крыше, о постели, залитой кровью, о зовущем голосе. Но и Владимир, и Аарон, и Велиат с Рафаэлем молчали, тревожно поглядывая на дверь.       Кто-то напал на Ивана, и только чудом тот выжил. Нет, выжил — громко сказано для того, кто даже говорить не мог, когда ненадолго пришёл в себя. Он только жалобно хрипел: в глубокой ране на горле натужно подёргивались голосовые связки. Ребекка сама не знала, как ей хватило сил помочь донести его до замка, потому что сейчас ноги не держали совсем. Какой там «помочь», самой бы не растечься обморочным желе.       На него напали, и тот, кто это сделал — не прежний убийца. Аарон, изучая след, только зло скрежетнул зубами. У него не вышло определить направление, в котором скрылся нападавший. Отпечаток энергии не был прямой линией, скорее, жирной точкой. Появившийся из ниоткуда и исчезнувший в никуда.       Пока все беспокоились, что неизвестный может подкрасться со стороны, Ребекка всматривалась в себя в поисках зацепок. Они боялись зверя, который явится из тёмного леса, и беспечно поворачивались спинами. Несколько раз она открывала рот, чтобы заговорить, но слова не находились, и тишина продолжалась.       Нарушая её, хлопнула дверь. Вошедший Этан устало потянулся, осмотрел присутствующих и вынес вердикт. — Сделал всё, что мог. Теперь если не сдохнет, то выживет.       На перекрестье укоризненных взоров стало неуютно даже Этану. Он развернул к себе стул и с размаху плюхнулся, продолжив уже менее самоуверенным тоном: — Я не колдун и не могу помахать руками, чтобы всё прошло. Ему дважды повезло: когда солнечные ожоги не дали истечь кровью и когда успел заползти под дерево, прежде чем вырубился. Не сложись первое — нашли бы труп, второе — кучку пепла. — Солнечные ожоги? — Аарон нахмурился. — Выходит, напали до заката. Ты уверен? — Более чем.       Обсуждение прервалось, и вновь слышно, как накрапывает снаружи дождь. Ребекка наблюдала за каплями, ползущими снаружи по окну: если правая сейчас обгонит левую — это знак, что нужно говорить, вклинившись в напряжённые размышления обитателей замка.       Что это за вампир, способный ходить под солнечным светом? Какой силой должен обладать, чтобы исчезнуть без следа?..       Капли, как назло, ползли вровень, а потом, отвлекшись на отражения в стекле, Ребекка потеряла их из виду. Её подозрительно разглядывали: Велиат то и дело косился на Этана, но не задавал вопрос вслух. Как же это бредово — молчать и ждать невесть чего! Ребекка круто развернулась, готовая рассказать о случившемся, но натолкнулась на неожиданный вопрос: — Ты ничего не писала матери?       Тот, кто ходит под солнечным светом, не оставляет энергетического отпечатка, и способен навредить вампиру. Эти кусочки, как элементы китайской головоломки, сложились у неё и остальных в две разные фигуры. Они подумали об охотнике. — Писала, что разбираю вещи на чердаке. Она просила переслать ей отцовские записи, когда закончу. — они всё равно знают о тетрадях. Нет смысла скрывать, особенно учитывая частенько посещающие размышления: от вампиров ли Грегори Шерро прятал свои тайны? Вампир, не пробиваясь через загадки и шифры, предаст огню всю тетрадь целиком. Иногда, когда особенно надоедало переписывать раз за разом, находя в конце лишь очередное бытовое описание или рассуждение о тех, кого величали экзорцистами и специалистами по вампирам в прошлом, Ребекка думала: всё это написали назло ей, чтобы вдоволь посмеяться из гроба. — Не думаю, что мама тут замешана, — предвещая скептичное хмыканье, Ребекка добавила, — Она бы его добила. Не стала бы рисковать и бросать живым.       Беседа длилась ещё полчаса, бессмысленная и совершенно беспредметная. Что толку в болтовне? У них не было на руках ничего, что позволило бы предотвратить новое нападение. Когда под предлогом: «Ивана нельзя надолго оставлять одного», — покинул кухню Аарон, Ребекка вышла вслед за ним. Ещё дважды до того она пыталась рассказать о крови на своей кровати, но получила лишь идиотскую шуточку от Велиата. И от него же — успокоительное:       «Твою энергию я бы ни с чем не перепутал».       Обычно, когда хотят заснуть, считают овец. Лёжа на кровати, застеленной чистым бельём, Ребекка считала мелкие трещинки на потолке. Сосчитав все — начинала заново, каждый раз получая в конце другое число. Назойливо крутилась в голове цитата то ли из фильма, то ли из книги: опаснее всего не те люди, чьи мысли невозможно прочесть, а те, чьи мысли читаются легко — но это ненастоящие мысли.       Абсурд. Она не настолько опытна, чтобы, не просыпаясь, обмануть вампиров, чей опыт насчитывает не одну сотню лет. Можно бы и довериться им, успокоив, наконец, расшалившиеся нервы.       Получалось хреново, в первую очередь потому, что больше Ребекка не верила себе. Тревога нарастала. Скинув одеяло, Ребекка подошла к туалетному столику и метнула злой взгляд в отражение. Жаль, невозможно просунуть руки сквозь стекло, схватить раздражающую девицу и хорошенько встряхнуть. Ничего не изменилось ни в лице, ни в глазах. Ничего, за что можно было бы зацепиться. И всё равно та, из зеркала, была кем угодно, но не частью неё. Мешковатое платье из шкафа как раз сгодилось, чтобы закрыть чужачке обзор. Стало немного легче. Ребекка почти устроилась на кровати, когда с тихим шелестом платье соскользнуло на пол.       Оно из лёгкой ткани. Могло соскользнуть само.       Не пролежав и минуты, она снова вскочила и залезла в сумку. Ага, вот и её спасение — степлер. Обернув платье вокруг зеркала, Ребекка в два щелчка скрепила края и облегчённо вздохнула. Что бы ни случилось теперь, ответ от реальности будет однозначным. Платье останется на месте — это всё паранойя. Упадёт, закреплённое столь надёжно — нужно просить остальных о помощи. Даже если «помощь» будет означать «заприте меня в подвале на цепи».       Подвал… Ключи с биркой «чердак»… Голос…       Ребекка закрыла глаза. Она снова блуждает кругами, сбиваясь с пути. Снова бросает, не завершив, важное дело.       Воспоминание Этана. То, которое не дало найти предыдущее пробуждение. Последний маяк, на свет которого нужно выйти, чтобы сложить паззл. Лёжа с закрытыми глазами, Ребека сжимала и разжимала кулак. Сон был не таким, как всегда: слишком быстрый, рухнувший на голову, точно снег в середине лета. Пальцы разжаты, и зачерпывают вместо матраса воздух, а после, сжатые — деревянное топорище, прильнувшее к ладони. Приходит вкус крови и гниющего мяса, плотно вставший во рту, который не отбить, как ни полощи. Может, это ты гниёшь, а вовсе не те пленники, что утоляли накануне болезненную жажду.       Нарастает звук уже знакомой музыки. Симфония номер сорок, Моцарт. Для того, кто презирает мир людей, Дитрих на удивление привязан к классической музыке. Это, наверное, единственное не извращённое, что способно доставить монстру удовольствие.       Он не услышит шагов. А если и услышит — не обернётся. За два с половиной года он привык к его присутствию. Решил, в своей самоуверенности: раздавленный и растоптанный червяк не посмеет взбунтоваться.       Всё же Дитрих оборачивается, и удивление застывает в его глазах, когда отрубленная голова катится по полу. Топор взмывает и опускается снова, и ещё раз, и ещё, всё лицо, руки, грудь в липких ошмётках, слёзы и кровь застилают глаза мутно-розовым. Выдыхаешь с криком, выпуская следом копившуюся так долго ярость. Музыка стихает, остаётся только потрескивание, а ты всё ещё здесь, сидишь на коленях, погрузив пальцы в изрубленную плоть, и воешь в голос, так, что, будь поблизости волки, непременно откликнулись бы на животный зов. Облегчение? Освобождение? Нет. Давящее, тяжёлое одиночество.       Монстр мёртв. Убит в собственном логове жертвой. Нет… Ты не жертва. Ты сам — чудовище. Ты столько времени потакал ему, столько времени изображал его подобие, что прилипшие куски мяса жгут, как горячие угли. То, что осталось от Дитриха, въедается в кожу, в саму суть. Ты такой же, как он. Освободи остальных. Убей себя. Это будет справедливым финалом.       Ключи от камер звенят в трясущихся руках, но на связке нет ключа от твоих невидимых кандалов. Те, кто ещё может идти, бегут. Они не задают вопросов, только какой-то старик, из тех, что недавно здесь, спрашивает: неужто пришли освобождать «свои»? Не получив ответа, так же идёт на свет. Туда, наружу, где нет спёртого воздуха, где день сменяется ночью. В чистое, прохладное утро.       Стоя на пороге бункера, глядя вслед убегающим пленникам, улыбаешься ветру, и розоватый свет расчерчивает полосами горящие следы. Один шаг, и всё оборвётся, не останется ни боли, ни странной пустоты, словно вместе со смертью чудовища исчезло что-то важное. А оно и исчезло, не так ли? То, что давало силы бороться. Жгучая ненависть, которая выжгла всё дотла, всё ещё не так жжёт, как солнечные лучи. Дверь бункера закрывается перед носом: её закрываешь добровольно.       Там, внизу, в клетке, остались изуродованные и больные, те, кто не смогли бы устремиться к свободе, даже если бы захотели. Для них слишком поздно. Кандалы впиваются в их руки, ноги и шеи. Безглазые, безъязыкие, они останутся во мраке, пока не прибудут на станцию «смерть».       Твоё место — среди них.       Ребекка отшатнулась от дневного солнца и упала с кровати. Рано. Ещё слишком рано. Никакой крови, зеркало замотано, как и раньше. Но в груди сильно ноет, словно что-то засело под рёбрами, и выдрать это что-то наружу, разорвав плоть и сломав кости, не кажется плохой идеей. Ребекка свернулась в клубок, надеясь, что со временем пройдёт. Угораздило же из всех вампиров ткнуть пальцем именно в того, от ментальной связи с которым может быть так дерьмово.       Связь… Этан. Чёрт!       Едва одевшись, Ребекка направилась к комнате Этана. Да, скорей всего, это очередное порождение больной фантазии, но сейчас, как никогда, ей было нужно увидеть его живым, мирно спящим. Хотя «мирно» — это не про него. Сначала она хотела приоткрыть дверь и заглянуть в комнату, но, чуть подумав, постучала.       Нет ответа.       Прежде Ребекка безукоризненно следовала правилу: не вламываться в чужие комнаты. Пыталась остановить себя и сейчас. Да, не откликнулся, но тому есть рациональное объяснение: он устал накануне и потому крепко спит. Ему плохо, но это лишь тяжёлые воспоминания. Воспоминания не могут ранить по-настоящему. Не могут убить. Ребекка упёрлась в дверной косяк, глубоко вдыхая и выдыхая. Мама учила, что, когда страшно, нужно контролировать дыхание. Вдох. Выдох. Вдох.       Затем, решившись, она толкнула дверь. Только бы не увидеть Этана израненным, в крови: ему некому помочь. Для убийцы было бы так разумно напасть именно на него…       За порогом начиналась темнота: плотные занавески не пропускали свет. Застеленная кровать пустовала. А хозяин спальни, не замечая вторжения, стоял на коленях у стены и напряжённо что-то разглядывал. Сгибаясь под тяжестью накатившей беспомощности, Ребекка на миг почти увидела жалобно мычащего мужчину без обеих ног. Этан менял ему повязки и твёрдо повторял: — Терпи. Да, больно, но…       Нет. Они в особняке. Их здесь двое. А руки Этана лихорадочно шевелятся, натягивая несуществующие бинты. Ребекка куснула губу: боль — достаточно тяжёлый якорь, чтобы удержать в реальности. Этому тоже научила некогда мама. А ещё она учила, что вампира нельзя убить в прямом бою, но можно перехитрить, или подкараулить момент слабости. Будь мама рядом, непременно подтолкнула бы в спину и ободряюще улыбнулась.       Давай же, Бекки. Он уязвим, как никогда.       Шёпот — нет, не мамин, чей-то ещё, призывал избавить мир от ещё одного порождения ночи. Разорвать, растоптать чудовище, на чьих руках так много крови. Сколько было жертв — и ради чего? Ради бесцельного выживания. Как животное. — Не смей. Ты выдержишь всё это, до конца, слышишь? Ты будешь держаться, если не сможешь сам — я тебя удержу. Прокляни меня тысячу раз за то, что мучаю, что не даю уйти, ненавидь меня, но живи, ублюдок!       Ему больно.       Этан отчаянно стискивал кулаки, глядя в пол. Отмахнувшись от злых мыслей, Ребекка шагнула в полумрак. Тем временем он принялся трясти невидимого собеседника, щупать воздух, проверяя его пульс, а затем сгорбился и замер. Где бы ни блуждал его разум сейчас, больше всего Ребекка хотела оказаться там же. Да, мрачная глубина будет темнее любого кошмара, но потому ей и нужно быть там. Взять его, за руку или за шкирку, как котёнка, и выволочь обратно на свет. — Этан. Я здесь. С тобой. Вернись!       Он обернулся. — Ты… Тебя сегодня привезли, да? Тише, тише. Он выбирает первыми самых шумных.       Ребекка подошла ещё ближе, не зная, что сделает, если воображаемая картина перед Этаном сменится и в ней он увидит врага. Нынешнее видение, такое хрупкое, было единственной связующей нитью, и она боялась ненароком разорвать её случайным словом или прикосновением. Этан потянулся к ней сам, утешающе похлопал по плечу. — Дай руку, посмотрю, — прикосновение было холодным и липким. — Ох… Не плачь. Палец — это не страшно. Мне тоже ломали, а теперь видишь — снова сгибается.       Он негромко засмеялся и тут же замолчал, пугливо обернувшись через плечо. Больших усилий стоило не дёрнуться, не повернуться в том же направлении. Они в замке. И за спиной у Этана нет ничего, кроме неосвещённого угла.       Такими же холодными, как руки, были объятия. Прижимая её и баюкая, как ребёнка, Этан бормотал что-то на непонятном языке. Судя по тому, как поглаживал по волосам, то и дело сглатывая ком в горле, он извинялся за что-то или о чём-то просил. На лёгкое похлопывание по спине он вздрогнул, сморгнул слезу и виновато прокашлялся: — Ты не понимаешь? Извини, я иногда… Ты мне напомнила… Неважно. Пока можешь терпеть — держись. Если ты будешь сильной, мы выберемся. Ты, я, остальные. Мы уйдём отсюда. Мы вернёмся к семьям. Будь только осторожнее, договорились? Если ему понравится, как ты кричишь, он выберет тебя. И тогда я не успею. Не успею. Не… У тебя есть семья?       В тишине он услышал далёкий, когда-то сказанный ответ. — Да… Есть. Прости. Вас разделили, посадили в разные поезда. А я не успею. Уже не успел. И ты не вернулась. Это моя вина. Если бы я…       Так не могло продолжаться: цепь якоря реальности, удерживавшая Ребекку, натянулась. То, что держало на плаву, оборачивалось жерновом, тянущим на дно. Вспомнив, как это некогда делал Велиат, Ребекка взяла Этана за руки. Вот так, не отворачиваясь, дыша спокойно, даже если захлёбываешься в не своих воспоминаниях. Если пустынная спальня, похожая больше на гостиничный номер, уже почти растворилась, а вместо неё — решётки, серые стены и колыхающаяся масса полуживых тел. Замок — настоящий. Настоящие и они двое, стоящие друг напротив друга, смотрящие в глаза. Что бы Ребекка ни говорила, Этан не откликался, но постепенно его дыхание выравнивалось вслед за её.       Она едва удержала счастливый смех, когда вместо бредовых рыданий услышала: — Заноза, какого чёрта ты впёрлась в мою комнату?..       Лицо Этана было мокрым то ли от пота, то ли от слёз. Ребекка стёрла с щеки мокрую дорожку: — Тебе было плохо.       Он отшатнулся и, покачнувшись, едва не упал. Приступ здорово его ослабил, и не меньше ослабляли ругательства, которыми он принялся щедро сыпать в её адрес. Они проскальзывали мимо слуха так же, как тот незнакомый язык. Ребекка не могла поручиться, видит ли это на самом деле или выдаёт желаемое за действительное, но… Он не хочет, чтобы она уходила.       Когда, затихнув, Этан сел на край кровати, она села рядом. Ни тычка в плечо, ни другого физического сопротивления. — Ты устал. Поспи хоть немного. — Ага. Поспать. Кошмары, несомненно, придадут бодрости. — Я могла видеть те твои воспоминания, на которых сосредотачивалась. Что, если я попробую сделать всё наоборот? Увести тебя в сторону от…       Её прервал глухой невесёлый смех: — Думаешь, ты первая додумалась? Велиат уже пытался. Ещё когда я через пару ночей после знакомства своими воплями пол-квартала разбудил. — Что, с ним тоже пробовал спать в одной кровати?       В другое время Этан бы послал её куда подальше, но сейчас только устало возвёл глаза к потолку и откинулся на подушку. «У меня нет сил с тобой спорить», — читалось без слов. Ребекка пристроилась рядом, поверх одеяла: здесь, как назло, не было даже трещинок на потолке, чтобы отвлечься. — Если так хочешь найти в моей идее корыстный мотив: мне тоже хочется выспаться.       Постепенно усталость и нервное перенапряжение брали своё. На грани между сном и явью она услышала негромкое: — Не перестану удивляться, как настойчиво ты лезешь в бездну.       Показалось, или он беспокоится? Ребекка хотела повернуться к нему, переспросить, но тело уже сковало оцепенение. Она даже не знала, говорит ли он наяву или эти слова — плод её разошедшегося воображения, как и то, что Этан вообще готов принять её помощь.       Держись. Даже если сейчас слишком больно. Ты сам так говорил. — Я падаю так давно, — голос дрогнул, — а дна всё ещё нет.       Сколько раз уже представал перед ней этот агонизирующий мир? Ореолы света, в которых так ярко видны мертвецы, тянущие руки, и рядом с которыми слышнее звуки выстрелов, крики, стоны. Слышнее остального — смех мёртвого Дитриха. Теперь Ребекка осознавала ошибку. Раньше она, как бабочка, летела на свет. Она привыкла спасаться на свету, не видя, что тот способен убивать не хуже клыков.       Свет — боль. Свет — гибель.       Она шла в противоположную сторону, во мрак, туда, где не было влекущих маяков. Шла и с каждым шагом отчётливее ощущала рядом шаги и дыхание Этана. Нет, уход от воспоминаний не избавит его от боли наяву, но, быть может, станет той дозой обезболивающего, которой не хватает, чтобы мучительные воспоминание отступили на полшага назад. Из десятка, из сотни таких шагов сложится путь, выводящий их за границы освещённых ореолов, в спасительное забвение. Несколько раз приходилось менять направление: пожары вспыхивали перед носом, и Ребекка закрывала глаза, чтобы снова не задеть ненароком больное. Так, наверное, идёшь по минному полю, примечая опасность за мгновение до роковой ошибки.       Не искать ничего, не сосредотачиваться на именах и событиях жизни, впустить в себя темноту. И тогда она станет их общим спокойствием. Этан верил ей, повторяя каждый шаг. Они шли так близко, что то и дело задевали друг друга плечами. На очередном случайном прикосновении Ребекка переплела свои пальцы с его и услышала довольный смешок. Не сбавляя шага, Этан поднял её руку к лицу и поцеловал: она застыла, как вкопанная. — Нет, — её притянули к себе и сжали в объятиях, — тебе не показалось.       Далёкие огни погасли. Ребекка стояла, уткнувшись между его плечом и шеей, и пыталась вспомнить, как это — дышать. Все мысли занимала его близость, его доверие. И пульсирующая жила на шее, которую настойчивый голос из глубины требовал немедленно разорвать, приникнуть к кровавому потоку и насладиться болью. — Не хочу, — всхлипнула Ребекка. Зловещее присутствие, вопреки её усилиям, нарастало. Чьи-то ещё шаги в темноте, такие громкие для неё и совершенно незаметные для Этана, поглаживающего её по спине.       Это не я. Это не я. Не я. Нет, только не его…       Единственным спасением было проснуться. Ребекка проморгалась, пытаясь скорее привыкнуть. Вскоре она различила очертания предметов, а следом и лицо Этана, лежащего рядом, и тревога в мгновение ока отступила на второй план. Зрелище действительно завораживало. Этан, всегда то озлобленно-колючий, то потерянный, сейчас расслабленно улыбался. Белые волосы, бледное лицо: издалека он мог показаться совсем холодным. Но от их рук, так же соединённых, как во сне, исходило тепло. Не сдержавшись, она придвинулась ближе и приникла губами к запястью.       Отстранившись, она увидела удивлённый взгляд из-под светлых ресниц, и думала о том, как объяснит своё поведение, ровно секунду, прежде чем Этан запустил пальцы ей в волосы. О прежней усталости намекали только мешки под глазами, в которых теперь плясали озорные искры. Он мог бы одним движением сократить дистанцию, прижать к себе, но право на решение оставлял за ней. Будто подталкивал к краю трамплина, подзуживая прыгнуть.       Она сорвалась в торопливый поцелуй, раня их обоих и тут же слизывая смешавшуюся кровь. Волны тепла захлёстывали с головой. Хорошо, что они уже лежат, иначе ноги бы подкосились. Всё, что вертелось на уме, звучало то ли пошло, то ли глупо, то ли слишком книжно, и потому Ребекка пыталась передать всё, что чувствовала, одними прикосновениями.       Что бы ни желало тебе смерти — я защищу тебя.       И то же, не сказанное вслух, звучало в каждом ответном прикосновении губ, в неловком бодании лбами, в тесных объятиях, от которых внутри становилось жарче. Отдышавшись немного, Ребекка толкнула Этана в плечо и оседлала его бёдра. Немного отрезвила стена, больно царапнувшая локоть: ширины кровати не хватало для подобных манёвров. — Знаешь, у того, серого, был всё-таки один плюс, — пробормотал Этан, дёргая подол узкого платья. От лёгкой хрипотцы в его голосе по спине побежали мурашки: — Да неужели? — Ага. Юбку проще задрать.       Ребекка хмыкнула и запустила руки под его водолазку, провела по груди и впалому животу. В тот момент, когда он потянул заедающую молнию, чтобы устранить один из слоёв ткани между ними, кто-то постучал в дверь. Они замерли, понадеявшись, что незваный гость уйдёт, но стучали настойчиво. Этан с разочарованным стоном отодвинулся: — Ну что ещё?       Нарушил их уединение, как выяснилось, Велиат: — Ты спишь? Аарон просил привести тебя к Ивану. Ему, кажется, лучше. И да, к слову, ты не видел Ребекку? Её нет в спальне, и…       Это было настолько нелепо, что Ребекка невольно засмеялась. Этан зажал ей рот, но поздно: с той стороны многозначительно хмыкнули. — Передай, что буду через пару минут, — пробурчал Этан. На бледных щеках проступил неровный румянец: можно даже подумать, что он смутился, если не видеть раздражённую гримасу. Стараясь не смотреть на Ребекку, Этан накинул пальто: — Для полуинкуба Вел на удивление хорош в обломе кайфа.       Ребекка нехотя одёрнула платье. Здравствуй, реальность и запоздалая неловкость, от которой впору не то провалиться под землю, не то заехать дверью по кое-чьему любопытному носу. — Видно, решил, что весь секс в этом доме должен происходить исключительно с его участием.