***
Эмили очередной раз проверила бумаги и, удостоверившись, что она опять не сильно понимает, как они попали в одну папку, отложила их в сторону, после устало откинувшись на спинку стула. Без Марка было трудно разбираться в этом, какими бы обширными знаниями в этом плане она ни обладала бы. Последние дни здесь, на базе были довольно напряженные, и, возможно, именно это мешало Шерроу — она с трудом концентрировалась, ощущая странные взгляды на своей спине, и тихие шепотки детей, едва она появлялась в поле их зрения. Из комнаты она старалась не выходить вовсе — ей не хотелось лишний раз трепать нервы себе и другим. Да и ей казалось, что так будет гораздо лучше — хотя бы для нее самой. Она предупредила Сэм, сразу как вернулась к себе в комнату, что застряла здесь надолго. Мол, все все узнали, как долго Эмили здесь просидит, пока все не утихнет, она сама не знает, так что все остается в прежнем режиме за исключением ее отсутствия. Появилась куча свободного времени, которое она не знала, на что потратить — документы уже осточертели настолько, что силы были лишь на пустое перекладывание папок, даже не открывая их. А уйти с базы, даже чтобы просто прокатиться на байке, развеять мысли, было бы как-то страшно. По-хорошему, надо было связаться с Марком: он должен был найти хоть что-то насчет Вайолет. Любые упоминания о ней, которые могли бы всплыть и дать понять, где и как она проводила все эти годы, — а всплыть должно было многое. Семнадцатая просто не могла не наследить в истории из-за своей нарциссической натуры, и интуиция подсказывала Эмили, что это так и есть. Они все наследили в истории даже после войны, сами того не желая. Марк стал известным профессором, Эмили, пролежавшая в бункере в криокапсуле больше двадцати лет, сама того не желая, осталась в хрониках Чернобыльской аварии на нескольких журналистских фотографиях и в секретных досье КГБ, недавно рассекреченных государством. Если уж они наследили, то и Вайолет должна была где-то отметиться. Возможно, и остальные тоже. Шерроу продолжила бы уходить все дальше в свои дебри мыслей, если бы не непривычный стук в дверь. Обычно к ней стучались всего трое — Сэм, Фоулер или Ретчет. Стук каждого она знала наизусть: Фоулер бил ладонью плашмя, Сэм аккуратно стучала три раза, а Ретчет бил по бетонной стене близ двери, боясь вынести ее одним толчком пальца. В этот раз стук был неуверенным и слабым, словно тот, кто стоял за дверью, боялся реакции Эмили. Это даже позабавило женщину, и она, заинтригованная гостем, встала и открыла дверь. Сначала она не поняла, кто стоит, — на уровне ее лица никого не было. Лишь после секундного замешательства она наклонила голову вниз и встретилась взглядом с Рафаэлем. Вид мальчика заставил ее улыбнуться. Раф всеми силами старался показать, что его не трясет от неизвестной ему реакции Шерроу. И женщину это забавляло бы, если бы не тот факт, что теперь они считают ее опасной. — Если честно, я ожидала, что Мико будет первой, кто посетит меня из вашей троицы, — протянула Эмили, разглядывая Рафа, — Оказалось, что я ее переоценила и недооценила тебя. — Можно? — Заходи, я не кусаюсь. И не царапаюсь, если уж на то пошло, — Эмили отошла в сторону, пропуская мальчика в комнату, и, едва он оказался внутри, закрыла дверь и прислонилась к ней плечом, — Так… Что тебя ко мне привело? — Любопытство, — тихо бросил Раф, остановившись в центре комнаты, с удивлением разглядывая гору макулатуры, — Это те документы? — Любопытство сгубило кошку, слышал? — Раф осторожно кивнул, ничего не сказав насчет проигнорированного женщиной вопроса, — Так вот тебя сюда привело не любопытство, не надо мне врать. — Ретчет и остальные беспокоятся, — он, наконец, сдался, — Они думают, что ты думаешь… — О, Праймус, — вымученно простонала Эмили, перебивая Рафа, издавая нервный смешок, — Дай угадаю — вы надумали, что я теперь боюсь вас? — Что-то вроде того, — мнется Эсквайвл, — Они бы хотели тебя увидеть. — Мне нужно снова поднять градус подозрительности к себе? — Раф посмотрел на нее, не скрывая удивления на лице, — Что-то не так? — Тебя никто не подозревал ни в чем. Просто все было неожиданно, да и… — Не надо оправданий, Раф. Я прекрасно все понимаю. Если тебя послали вытащить меня из комнаты — хорошо, я выйду, без проблем. Если всех это успокоит, конечно. Мальчик чуть улыбнулся, но все еще не спешил выходить. Что-то еще он не договаривал — это было видно по его покрасневшим от смущения ушам. Видимо, про любопытство он не соврал. — Что еще тебя интересует? Могу по дороге рассказать, — Эмили приоткрыла дверь, намекая, что пора идти. Рафаэль вышел и встал, ожидая Шерроу, и та постаралась не отставать. Какое-то время они прошли молча, каждый был погружен в собственные мысли. То ли Раф никак не мог собраться с мыслями, то ли просто боялся. Хоть и утверждал, что не боится. — Документы… Они из национального архива? — Ты наблюдательный, — Эмили не могла не улыбнуться. Раф точно гений, несмотря на свой возраст, — Что-то конкретное интересует? — Они все о мутантах? — Нет. Больше обыденные записи: о дислокациях армий, важные указы, что-то из довоенного и послевоенного времени. Они здесь из-за возможных намеков на дезертировавших мутантов, их дальнейший маршрут и возможный поиск. Многие под конец войны бежали или сдавались в плен. Кого-то расстреливали, не желая отдавать врагу. Не всем повезло как мне оказаться в длительной заморозке. Кто-то, может, и до сих пор в ней… Они уже вошли в большое просторное помещение, где обитатели базы проводили почти все свое время. Рафаэль вдруг резко нахмурился и встал, словно не понимая какой-то мысли, промелькнувшей у него в голове. Эмили встала тоже, вопросительно глянув на мальчишку, чуть повернув корпус. Где-то в подсознании она уже догадывалась о вопросе. — Как ты оказалась заморожена? — Я думала, ты спросишь что-то поинтереснее, — как-то разочарованно сказала Эмили и, наконец, продолжила двигаться в сторону любимого дивана, еще частично свободного. — И все же многое не сходится, — настаивал Раф, — Я перерыл электронный архив, и Объект Сорок Два там был чуть ли ни на каждой передовой на восточном фронте. Однако после Сталинграда ты словно испарилась. — Да, есть такое, — не стала отнекиваться Шерроу и села на диван, уже готовая рассказывать. Краем глаза она заметила заинтересованные взгляды остальных присутствующих: и автоботов, и детей, — Когда в конце сорок второго года меня отправили на помощь фельдмаршалу Паулюсу, который вместе с шестой армией уже практически попал в окружение. Я успела к ним за пару дней, до того как замкнулось кольцо, а через месяц меня и еще около двухсот человек отправили пробиваться через кольцо. Мы вышли где-то через месяц, уже когда Паулюс сдал свои позиции, я и еще два солдата. Манштейн рвал и метал тогда, — Эмили хохотнула и как-то кисло улыбнулась, — Потом меня отправили в Берлин как и множество остальных мутантов. Как в дальнейшем оказалось, на демонстрацию результатов проекта, по которому мы проходили подопытными…***
Выйдя из машины у здания Рейхсканцелярии, девушка, наконец, размяла затекшие плечи. Тридцать Пятый, ехавший с ней, что-то пробубнил про неудобные кресла, но замолчал, едва встретился взглядом с эсэсовцем, стоящим у входа. Из дверей четвертого подъезда под охраной еще пары солдат вышли двое знакомых мутантов. Сорок Вторая пихнула локтем стоявшего чуть позади нее Тридцать Пятого и кивком головы указала на вышедшую встречать их парочку. Парень обернулся, недоуменно посмотрел сначала на девушку и потом в ту же сторону, что и она. Его глаза расширились от удивления. — И что, по-твоему, мы делаем здесь? — Где твой хваленый гениальный мозг? — прошипела Сорок Вторая, — Провести логическую цепочку не так-то трудно. — Хорош болтать, — дуло винтовки уперлось в спину девушки, — Пошла. Ее подозрения подтвердились. Двое старших мутантов из первой десятки подопытных — Эрика и Хорст. Лучшие из лучших, Четвертый и Седьмая, получившие собственные имена лично от фюрера. Странно, что Тридцать Пятый не узнал их — его гениальный мозг, способный высчитать вероятность прорыва фронта, явно давал сбои. Кивнув в качестве приветствия и получив такой же кивок в ответ, они молча прошли внутрь, в приемную, где уже стояли больше десятка мутантов, в компании чуть меньшего количества охраны. С первого раза Сорок Вторая смогла определить Семнадцатую и того противного русского, недавно обращенного, с промытыми мозгами. Так уж повелось, телепаты в Третьем Рейхе были на вес золота, потому что их было только два, и те двое были не лучшими: либо промывали мозги настолько, что жертва пускала слюни в подушку всю оставшуюся жизнь, либо помнила что-то, но это что-то было настолько размытым, что пропаганда отлично справлялась с зомбированием. Вот и этот русский парень, Пятьдесят Четвертый, теперь был с ними. Ему еще повезло — судя по рассказам среди солдат из того концлагеря, перед ним был француз, который после попытки внушения разбил голову о камень так, что она раскололась ровно пополам. Хотя чисто физически это невозможно. — Смотр лучших, — шепнул ей на ухо Тридцать Пятый, — Видимо, ситуация настолько плоха, что нужно поднять дух среди партийных руководителей. Мы здесь словно зверушки в зоопарке. — Ты что-то сегодня медлишь, — не осталась в долгу девушка, — Что, мозг гнить начал? Или ты лишнего принял вчера? — В отличие от тебя, я не логическими выводами занимаюсь, а анализирую стратегию и планирую возможные варианты исхода. — И какова вероятность того, что смотр пройдет не по плану? — Меньше процента. Девяносто пять процентов, что все будет хорошо. — А остальные четыре с хвостом? — Незначительные проблемы: кто-то из вышестоящих не появится, или кого-то срочно отправят на фронт. — Сорок Вторая! — рыжая макушка Семнадцатой мелькнула в толпе, и через секунду девочка оказалась напротив нее, — Не ожидала тебя здесь увидеть. Что, опять себе почки отморозила в России? — девочка хищно улыбнулась, словно почувствовала шанс подставить старшую. — Взаимно, Семнадцатая. И нет, не отморозила. — Семнадцатая, рад тебя видеть, — Тридцать Пятый моментально расцвел. Сорок Вторая закатила глаза и отошла в сторону, оставляя рыжую на растерзание влюбленным гением. Задеть словами эту маленькую стерву у нее никогда не получалось, так что разговор с влюбленным в нее по уши Тридцать Пятым — лучшее, что она может себе позволить. Красный мрамор приемной раздражал так же, как и знакомые лица высшего командования. Отъевшиеся досыта, жирные, самоуверенные и богатые — тот же Геринг. Самомнения много, а мнение об окружающих невелико. Особенно о тех, кто ниже его по чину, в том числе и о мутантах. Сорок Вторая не должна так думать: она оружие великого рейха, она несет истину и благодетель. По крайней мере, должна нести — хоть она и частично еврейка и не относится к великой арийской расе, но она служит ей, что должно было принести счастье в ее душу… Но его нет. Все, что им говорили, все, что они знали, что в них вдалбливали во время тренировок, — все это ложь. И вся эта ложь, выстроенная почти идеально, посыпалась до, после и во время битвы за Сталинград. Кому теперь верить, она не знала. Штурмбанфюреру, которому она непосредственно подчиняется? Себе? Партийному руководству? Плыть по течению, наблюдая, куда оно ее унесет? Сорок Вторая не знала. Она вообще перестала что-то понимать после той встречи с советским командующим. Да и было заметно, как резко все поменялось — записка фельдмаршала Паулюса, что бы она в себе ни содержала, изменила все. Почему именно она, Сорок Вторая догадывалась об этом на интуитивном уровне, а не на уровне логики. И весь этот фарс со смотром был явно неспроста. Поиск диверсанта или же того, кто в недостаточной степени проникся идеологией Вермахта, — это больше походило на правду, нежели поднятие боевого духа, как предположил Тридцать Пятый. Но тогда должен быть триггер, который спровоцирует психику настолько, что… — Сорок Вторая, верно? — девушка вынырнула из своих мыслей, так и не закончив рассуждения. Она обернулась и встретилась взглядом с едва заметно обеспокоенной Эрикой, — Знаю, что верно тебя определила. Мы виделись с тобой раньше, но не говорили. В лаборатории в тридцать восьмом, помнишь? — Нет. — Неважно, — Эрика быстро осмотрелась и, подхватив Сорок Вторую под руку, отвела в сторону от толпы, — Запомни, что бы ты ни услышала или ни увидела, ничего не делай. Стой смирно и держи эмоции при себе. Если все пройдет хорошо, мы с тобой потом еще поговорим. Поняла? Девушка кивнула. Ей не нужно было додумывать дальше — ее пытались вывести на чистую воду. Тогда возникает вопрос: если старшие знают, что она сомневается, почему они ее предупредили? Возможно, они на ее стороне и точно так же сомневаются в действиях командования. Эрика чуть улыбнулась и так же быстро отошла в сторону, как и пришла. Конспирация была просто необходима при таком наличии солдат — они и так косо поглядывали на Сорок Вторую последние несколько недель. — Что на этот раз? — из-за спины девушки выглянул беловолосый мальчишка и дернул ее за руку, привлекая внимание. Сорок Вторая вздрогнула от неожиданности и недовольно посмотрела на него, — Что такое должно было заставить Эрику подойти к тебе, Белоснежка с коготками? — Слушай, альбинос-малолетка, не лезь не в свои дела, — резко выплюнула Сорок Вторая и пошла прямиком прочь от него. Настроение, и так находящееся ниже плинтуса, опустилось еще ниже. — Ладно малолетка, но я не альбинос! — раздалось позади — он двигался прямо за ней, — У меня депигментация, а не альбинизм. — Разницы не вижу, Двадцать Второй. — Стройся! Мутанты засуетились. Сорок Вторая резко повернулась, схватила идущего позади мальчишку за руку и притянула ближе к себе. Она успела заметить, как тот растерялся от неожиданности, и она, считай, спасла его от наказания. Едва они успели выровняться в одну линию, двери в мраморный зал открылись, и раздавшееся громко и четко: «Кругом! Шагом марш!» — отразилось от каменных стен. Они вошли в Мраморный зал. Эрика и Хорст прошли вслед за Герингом — у них были кое-какие привилегии за счет своих боевых заслуг и наличия имен. Они встали рядом с основным командованием армии Вермахта, когда все остальные мутанты стояли напротив как на параде. Правда, одетые кое-как и во что попало — многих привезли сюда почти прямо с фронта. Сорок Вторая поверхностно пробежалась по присутствующим: Менгеле, Геринг, Геббельс, Йодль, Канарис, Рейнеке и, наконец, сам Гитлер. Она перевела взгляд на Эрику — та ободряюще улыбнулась ей уголками губ. Мимо них прошли несколько командиров, внимательно оглядывая каждого мутанта в шеренге. Когда мимо Сорок Второй прошел подтянутый чуть седой блондин с голубыми глазами — Франц Гарденберг, — что-то в голове Сорок Второй щелкнуло. Маленькая девочка, крепко, но аккуратно прижимая к себе маленького зверька, бежит навстречу мужчине. Очертания его лица расплывчаты, но блондинистые волосы и красивые голубые глаза видны четко и ясно — папа, наконец, вернулся с работы. Девочку не волнуют сейчас ни лужи на дороге, ни ссадины на коленках, ни синяки на спине — она бежит рассказать папе, как буквально пару часов назад вырвала из рук злых мальчишек крохотного беленького котенка, которому кто-то уже успел порвать ухо. И неважно, что платье, которое мама достала с таким трудом, теперь грязное и рваное в нескольких местах. Девочку волнует лишь жизнь маленького беззащитного существа в ее руках и папа, который будет сначала ругаться, а потом вместе с ней соорудит для их нового члена семьи несколько игрушек. И снова папа, стоящий у окна. На висках уже видна седина, в уголках глаз, рта и на лбу заметны морщины. Он стоит боком, общаясь с человеком в черной форме и нашивкой СС на плече. Темноволосая девушка лежит на полу с заломленными за спину руками и тихо плачет, смотря на мертвое тело белого кота с рваным ухом в двух метрах от нее. Где-то позади кричит ее сестра и мать, которых уводят из собственного дома силком. Брат не сопротивляется совсем: он стоит рядом с солдатами, один из которых держит его за плечо, с широко распахнутыми от шока и ужаса глазами. Когда отец поворачивается к ней, она смотрит на него с болью и молчаливым обвинением в глазах. В силу возраста, она, как и ее мать, понимает — ее продали. Ее, сестру, брата и мать отдали за место в партийной верхушке. И ей противно считать этого человека отцом. Но не попросить она не может. — Пожалуйста, Герр Гарденберг, — больше нет папы. Нет того человека, что она знала раньше, — она не может его так называть теперь, — Я прошу вас, дайте проститься, — она переводит взгляд с человека, которого считала отцом, на мертвого кота. — Пустите ее. Хватка ослабевает: ее все еще держат, но девушка и не хочет сопротивляться. Она подползает к коту — встать ей просто не дают — и чешет его за ухом, прощаясь с единственным другом. Ее резко оттаскивают, и она мертвым взглядом смотрит в пустоту — ее прошлая жизнь закончилась. Сорок Вторая осознает, что ее прижали к полу, заломив руки. Гарденберг лежит рядом, хрипя и кашляя, — девушка, наконец, осознает, что ее руки липкие от крови. Крови Гарденберга. Мозг плохо соображает, словно сопротивляется реальности. Кто-то кричит, и Сорок Вторая начинает кричать в ответ, не контролируя этого. От боли вернувшихся воспоминаний, пусть и размытых настолько, что она не воспринимает их как свои, от ненависти к человеку, которого она в прошлой жизни считала отцом. Она понимает, что выкрикивает в его сторону всевозможные проклятья — даже на русском, который знала совсем плохо, — и, наконец, обретая контроль над телом, замолкает. Ее тащат куда-то вниз и бросают в каком-то подвальном помещении. Пинают по ребрам — так долго, как только могут, и так сильно, как только это возможно, — вымещая злость на предателя идеологии. Щелкает замок, оставляя ее одну в темноте на голом бетонном полу.***
— То есть твой отец отдал вас за место в партии? — Тебя этот момент удивил больше, чем моя попытка убить партийного руководителя? — Нет, но… — Но все же удивил больше, не отрицай, Джек, — Эмили не могла не умиляться наивности ребят, — Тогда это было в порядке вещей. Пропаганда работала на всю катушку. — Но ведь не до такой же степени! Эмили молча посмотрела на Арси и криво улыбнулась. Ее больше всего поразило — ладно дети, они, в силу юного возраста, не могут это понять. Но трансформеры, много миллионов лет сражающиеся в гражданской войне… Да нет, Шерроу в это не поверит. Но если это действительно так, истерический хохот, пока что тщательно сдерживаемый, знатно ее повеселит. — Я поражаюсь вашей наивности — вы что, не сталкивались с пропагандой? — Что это такое? Попытки сдержать себя оказались провальными. На лице женщины сначала появился лишь намек на улыбку, а затем короткий смешок. И тогда ее прорвало — она затряслась от прорвавшегося смеха и согнулась пополам, смаргивая невольно выступившие слезы. — Я… Ох, entschuldigung Sie mich dafür, — прохрипела Шерроу, постепенно успокаиваясь, — Это неожиданно узнать, что вы никогда не сталкивались с пропагандой за миллионы… Звонок телефона прервал ее на полуслове и, повторно извинившись, она ответила. Встревоженный голос Сэм, раздавшийся из трубки телефона, настораживал — она говорила резко, с прерываниями, стараясь донести мысль, но постоянно путалась и отвлекалась. — Сэм, успокойся. Вдох-выдох, — на том конце трубки замолчали на несколько секунд, — А теперь еще раз, что произошло, коротко и четко. — Резня в Национальном архиве. Профессор Баттлер пропал, убита девушка. И надписи на немецком, зашифрованные, — Эмили нахмурилась и встала, отойдя к компьютеру, не замечая настороженных взглядов, — Я переслала фотку шифра на твою почту, проверь. — Уже, — Шерроу открыла файл. Знакомый наклон букв, знакомый шифр — ошибки быть не могло, — Ты сейчас где? — Дома. — Оставайся там, я скоро буду. Ребят не отвлекай, сами разберемся. До связи. — Что-то случилось? Шерроу тяжело выдохнула и потерла переносицу. Глупый вопрос, Ретчет. Конечно, случилось, и при этом то, чего она не ожидала. Как бы она не могла терпеть этого зазнайку, Тридцать Пятого, без него поиски остальных затянутся надолго. Оставалось надеяться на то, что она еще помнит, как расшифровать этот шифр и Вайолет не убила Марка. Ведь, если бы убила, не было бы послания, верно? — Ничего из того, о чем вам нужно беспокоиться. Пока что, — коротко бросила Эмили. Сейчас говорить все, что известно, не имея достоверной информации, не хотелось — навяжут еще свою помощь, которая только помешает скрытности. Да и пока не их это дело, — Мне нужно уехать, возможно, на пару дней. И держите резервный канал связи свободным на всякий случай.