Мужской интернат

С моего первого дня в этом интернате прошло уже две недели. Одноклассники привыкли ко мне. Тео называл меня уже не иначе как "рыжий дьяволенок" за мои способности в точных и общественных науках. Для Оноре я был "рыжим ангелом" за мою невинность в некоторых аспектах жизни. Дон постоянно смеялся над моей криворукостью, но совместные посиделки за чашкой чая за обсуждением чего-нибудь вроде теории струн - это просто нечто. С Габеном мы часто сидели на балконе и пели песни, которых он, к слову, знал огромное количество. Он открыл мне страшную тайну, которую скрывал ото всех, - он был смертельно болен раком легких. Так я стал "хранителем тайны". Для Есенина и Жукова я стал эдаким "другом семьи". Сначала меня коробило это звание - все-таки называть их семьей язык не поворачивался. Но совместные потанцульки под "Короля и Шута" и литературные вечера высокой поэзии в компании этих двоих создавали атмосферу семейного круга... Вот и все, кого я мог назвать друзьями. Были и те, кто относился ко мне отрицательно. Наполеон откровенно ревновал Бальзака, что не могло не сказываться на его отношении ко мне. Гексли ворчал, что я заставляю Жана напрягать горло и его болезнь от этого прогрессирует. Дюма меня просто не понимал, а потому в те вечера, когда я приходил к Дону на глубоко научную дискуссию, он старался побыстрее свалить. Гюго и Робеспьер просто меня не замечали. Штирлиц регулярно возмущался моим неопрятным видом, а Достоевский при этом скромно помалкивал, сочувственно глядя на меня из-за его плеча. Сам он меня немного боялся. Я же, откровенно говоря, безумно боялся Максима Горького с его садистскими наклонностями и импульсивным рукоприкладством. С Гамлетом все было непонятно. Вроде бы мы и не враждовали. Но Бальзак своими рассказами сформировал во мне предвзятое отношение к этому парню. И еще боялся подходить к нему в присутствии Макса. Но эта непонятность должна была разрешиться. И скоро разрешилась. Я застал его курящим на балконе в гордом одиночестве. Дело было вечером, делать было нечего, как говорится. - Добрый вечер, Гам, - я расположился на диванчике у барьера, разделяющего наши балконы. - А, это ты, Джек, - он перелез через ограду и сел рядом. - Добрый вечер. У него были покусанные припухшие губы, осторожно прикладывающиеся к тонкой сигарете. Глаза его были слегка красными. - Ты плакал? - после всего, что я об этом узнал, меня бы это не удивило. - Это заметно? - он улыбнулся странной улыбкой. - Да. С Максом по-другому не выходит. - Это от боли? - Нет, - он рассмеялся. - От возбуждения, - в ответ на мой вопросительный взгляд актер продолжил. - Он всегда так делает. Сначала мучает своей неспешностью, а потом... - Гамлет сглотнул. - А потом подавляет своей яростью. - И тебе это нравится? - этого я в нем никогда не понимал. - Да, - он улыбнулся с некоторой снисходительностью, как улыбаются детям. - Может, когда-нибудь поймешь. Тео в этом смысле несильно отличается от него. - Ты тоже называешь его так? Не знал, - я пропустил мимо ушей очередной неприличный намек. - Вообще, он мне запретил так к нему обращаться, - пожал плечами Гамлет, - но кто мешает мне называть его так за спиной? - Совесть? - предположил я. - Если верить Тео, то у меня ее нет, - хмыкнул он. - Я всего лишь соответствую его взгляду, ничего особенного. - Но она у тебя есть? - Не уверен, - Гам погрустнел. - Мое воспитание категорически не способствовало ее формированию. - Что ты имеешь ввиду? - ой, чую историю. - Ну как тебе сказать, - Гамлет покачал головой. - Родители забили на меня, когда мне было три. Маленький мальчик смотрел на соседских детей, которые имели все, а он не имел ничего. И когда пришло это осознание, он пошел к родителям и потребовал внимания. Его отдали в детский дом. - Боже, - я хотел его прервать, но он, похоже, вообще забыл о моем существовании. - Он прожил там десять лет, смотрел и не понимал, почему и зачем сюда приходят эти странные взрослые и смотрят на него, словно выбирают товар. А потом, - тут раздался всхлип, и я увидел слезы, настоящие, мать его, слезы. - Потом он умер. - Почему? - Почему? - Гамлет вытер слезы и продолжил, надменно и сухо. - Один из "родителей", - здесь я впервые услышал презрение в его голосе. - Решил, так сказать, взять товар, не отходя от кассы. Уголовный кодекс определяет это как "насильственные действия сексуального характера". Я определяю как "изнасилование". Больше я не хотел новую семью. - Но ведь не все отцы такие, - попытался я его успокоить. - Знаю, - он кивнул, скрывая глаза за длинной челкой. - Но я боялся. И тогда надежда умерла. Вместе с ним. И родился я. В тот день меня перевели в отделение для трудных детей. Мой сосед в начале показался мне уменьшенной копией моего насильника, и я забился в угол, трясясь от страха. Он долго смотрел на меня, не понимая, что со мной, а потом заговорил. Первая его фраза была: "Ну чего ты жмешься, как девственница после изнасилования?". Я не удержался и прыснул. Эпичность и, главное, актуальность этой фразы зашкаливала. - Помню, ты еще тогда смотрел на меня, как апостолы на Христа, и спросил, как я догадался, - раздался громовой хохот Жоры Жукова за спиной. - Жорик, шел бы ты нахуй, - заметил Гамлет, слегка улыбаясь. - Да, мы с этой ошибкой природы почти всю жизнь жили в одной комнате, - ответил он на мой вопросительный взгляд. - И это он свел меня с Максом. - Мерзкий тип, на самом деле, - заявил рокер, каким-то непостижимым образом втиснувшись между нами. - А по ебалу? - поинтересовался Гамлет. Жуков посмотрел на него, как баран на новые ворота, и покрутил пальцем у виска. - На самом деле я свел их, чтоб Макс отъебался от Серого. - Ты мне об этом не говорил, - заметил Гам. - То есть я должен был сказать, что мне нужен кто-то, кого Макс мог бы ебать беспросветно и даже не смотреть в сторону моего, замечу, парня? - Жуков поднял бровь. - Не думаю, что тебе бы это понравилось. Прямота его зашкаливает. Я уже собирался сказать ему об этом, но тут... - Джек, иди ужинать, - на балкон высунулся Тео. Обнаружив, в какой компании я там сижу, он вытащил меня оттуда чуть ли не за шиворот. Вот ведь блин.