Соратник

      Стыдно сказать, но от гномьего города у Алистера остались лишь разрозненные обрывки воспоминаний.       Вот Кусланд, скрючившись за неудобным — не под человеческий рост делали — столом перебирает свои записи и тихонько поминает срамные части пророчицы. Днем Алистер успел изрядно похихикать над раздобывшим где-то походную чернильницу стражем, скрупулезно записывающим заковыристые гномьи имена, титулы и родственные связи. Сейчас, когда он перебирает кипу разношерстных заметок, хочется почему-то сочувствовать, а не смеяться. Но лезть с сочувствием — себе дороже.       Зевран подходит со спины, кладет руки на плечи Айдану. Алистер напрягается: сейчас эльф мог бы свернуть стражу шею одним движением. Глупо, если уж начистоту, убийца мог бы пырнуть кого угодно из них в спину в любой из выпавших на их долю стычек, а то и просто подсыпать яд и сбежать. Но Алистер ничего не может с собой поделать.       Эльф начинает разминать затекшие мышцы.       — Что тебя так возмутило, страж?       Кусланд с явным удовольствием потягивается.       — Политика! Подумать только, я так радовался, что младшему сыну можно не играть в эти игры. Но ведь пришлось, а они даже не люди…       — Ты что-то имеешь против не-людей? — мурлычет Зевран.       Айдан криво улыбается, явно смущенный. Алистер ловит себя на чем-то вроде совершенно недостойной зависти: будь на месте эльфа он сам, едва ли бы Кусланд так просто пожаловался, будто чего-то не понимает, или дал знать, что признает ошибку.       Впрочем, будь на месте эльфа он сам, не стал бы так нагло…       — Просто в раскладе политических сил гномов я понимаю не больше, чем в долийских ритуальных песнопениях, — хмыкает Айдан.       — Насколько мне известно, — тянет эльф, — у долийцев нет ритуальных песнопений.       — Именно об этом я и говорю.       Вот гном с татуировкой на лице пожимает плечами:       — Если твари вылезли на поверхность — тем лучше. Меньше на нашу долю достанется. Мертвые-то мы мертвые, да пожить ещё хочется.       — Понимаю, — кивает Кусланд, и на его лице лишь вежливое внимание. — То, что для нас, наверху — конец света, для вас — обыденность.       — Правильно понимаешь, — соглашается гном. — Прикажут — пойдём, конечно, а так… Своих забот хватает. Наземники-то ради нас не больно на Глубинные тропы лезут. Такие как ты, разве что. Редкие птицы.       — Принц Белен говорил совсем иначе, — негромко замечает Алистер, когда они оказываются на достаточном расстоянии от легионеров.       — Принц Белен говорил ровно то что, как он полагает, Серые Стражи хотели бы от него услышать, — качает головой Кусланд. — Этот гном — то, что его народ думает на самом деле. Не так уж они, оказывается, отличаются от людей. Своя рубашка...       — Политика всегда такая? — не удерживается Алистер от вопроса, про себя тихо радуясь, что его это минует. — На лице — улыбка, за пазухой — камень?       — Как меня учили — да. — Айдан пожимает плечами. — Но я не проверял. Пожалуй, зря.       Вот Кусланд опускается на колено перед седой гномкой.       — Прости, госпожа, моя весть тебя не порадует.       Женщина заливается слезами. Алистер точно наяву слышит: «Она помнит мальчика с ясным взглядом, а я… Пусть лучше оплакивает». Впрочем, не так уж много лжи в словах Айдана – разум несчастного уже почти угас под влиянием скверны, а скоро угаснет и тело. И все же… И все же хорошо, что не ему самому пришлось выбирать, что сказать матери.       Вот Айдан вонзает клинок в чудовищно раздутую тушу, все еще сохранившую подобие женщины — и на лице его отвращение и гнев. За его спиной вырастает гигантское щупальце, и Алистер, не тратя время на крик, таранит его щитом, и отлетает обратно от встречного удара. Но Кусланд успевает развернуться, и, значит, все же не зря он влез...       Вот Айдан с нечеловеческой яростью разворачивает за плечо несколько пудов железа и мышц, именуемые Огреном.       — Опомнись! Три сотни гномов, Огрен, она скормила порождениям тьмы три сотни гномов!       Огрен опускается наземь, обхватывает руками голову и воет в голос.       Вот они вчетвером оттаскивают рыдающего и отчаянно матерящегося гнома от заполненного лавой канала, где только что упокоилось тело его жены. Алистер, грешным делом, гадает, что милосердней — дать ему совершить задуманное, или оставить жить, пока выпивка не превратит когда-то справного воина в опустившееся подобие разумного существа. Но ответа так и не находит, впрочем, у него никто не спрашивает.       В тот вечер он впервые видит, как Кусланд надирается до бессознательного состояния. Да и сам, пожалуй, не прочь. Но надо распределить караулы, надо приглядывать за двумя бесчувственными телами, надо…       Может быть, и хорошо, что он почти не запомнил Орзаммар.