Соратник

      Деревня кишела народом: солдаты, беженцы, нищие. Алистер подумал что уже перестал их замечать, перестал реагировать, невозможно замечать каждую песчинку в безбрежной пустыне, грозящей поглотить плодородные земли. Эрл Эамон сказал бы, что это хорошо: король должен видеть лес за деревьями, беспокоясь о благе подданных не бросаться на помощь каждому, а думать прежде всего, как его вмешательство отразится на общем положении дел. Что сказал бы Айдан, Алистер не знал, а спросить не получалось.       Нет, Кусланд по-прежнему был рядом. Тенью вырастал за правым плечом, едва Алистер покидал свои покои. Старый ожог на виске, шрам на скуле, взгляд холодный и цепкий. Его откровенно побаивались: слухи о смерти эрла Рендона разошлись широко, а еще поговаривали, что король прислушивается к каждому слову тейрна Айдана.       За левым плечом неизменно маячил Зевран — кому, как не наемному убийце знать повадки своих собратьев. Если нужно выйти из замка, за ними всегда следует Лелиана — и Алистер знает, что ее стрела сразит любого, кто решит вдруг затаиться на крыше с арбалетом. Он не променяет этих троих на три дюжины гвардейцев. Вот только поговорить никак не получается.       Неизменно хладнокровный, неизменно уверенный, молчаливый, Кусланд снова стал тем, каким был в Остагаре и сразу после него; и Алистер, который уже научился видеть, понимал что тот мучительно о чем-то размышляет, не в силах принять окончательное решение. И, кажется, он даже знал, о чем.       Риордан созывает их перед самым выступлением из Денерима. Алистер старательно не смотрит на Логейна и старается не думать, что им придется сражаться вместе. Впрочем, все это сразу же становится неважным. В животе скручивается ледяной ком и перехватывает дыхание.       Убивший Архидемона Страж погибает.       Алистер думал, что не боится смерти. До этого дня.       Он оглядывает остальных. Кусланд удовлетворенно кивает, словно узнал ответ на давнюю загадку, потом сосредоточенно хмурится и молчит. Логейн ухмыляется.       — Последний удар принадлежит самому старшему, — говорит Риордан. — Но кто его знает, как все обернется…       Он смотрит на Алистера — через несколько мгновений на него смотрят все, и Алистер отчетливо понимает — они будут прятать его от смерти за собственными спинами. Потому что он король и нужен стране, пропади оно все пропадом. И бесполезно что-то объяснять и доказывать, мол, знал бы — ни за что бы не согласился на корону.       Кусланд на все попытки заговорить об этом каждый раз лишь недоуменно смотрит и советует не забивать голову ерундой, королевская голова для государственных дел пригодится. И неизменно переводит разговор на эти проклятые государственные дела. Риордан пожимает плечами и повторяет, что загадывать бесполезно — все случится так, как случится.       С Логейном он не разговаривал. Тот, как Алистер и хотел, не спешил показываться на глаза. Алистер каждый раз скрежещет зубами, просматривая его донесения и приказы: они настолько толковы, что не к чему придраться. Если бы это был кто-то другой, король был бы счастлив, что ему не нужно лезть в военные дела. Он сознавал свои возможности: превратить несколько разрозненных армий в единую слаженную мощь ему не под силу.       Орду ждали на следующий день, и Алистер отправился к матери-настоятельнице напомнить, чтобы собирала свою паству и перебиралась в замок. Беженцев тоже придется туда пустить, не дело оставлять людей порождениям тьмы, и плевать, что замок и без того полон народом, будто муравейник. Конечно, можно было не утруждаться самому, послать кого-нибудь, но от сидения над бумагами уже ныла спина, и он ухватился за повод размяться.       Выходя от преподобной матери, Алистер мазнул по людям, глазевшим на короля, безразличным взглядом, но глаз остановился, выцепив нечто до странности чужеродное. Очередной оборванец, казалось бы, на которых он давно перестал обращать внимание: лохмотья, давно потерявшие цвет, а о покрое и говорить нечего, даже ткань невозможно угадать. Обветренное, черное от загара лицо, потрескавшиеся губы. Вот только не бывает у нищих такой прямой спины и никто из них не рискнет встретиться взглядом с королем прежде, чем склонить голову в четко выверенном, преисполненном достоинства поклоне. Судорожный вздох за правым плечом Алистер скорее почувствовал, чем услышал. Развернулся. Кусланд смотрел на странного нищего и лицо у него было — как тогда, в храме с прахом Пророчицы.       — Фергюс?       Невозможно расслышать шепот в ровном гуле толпы, но нищий вздрогнул, поднял голову.       — Волчонок?!       Айдан слепо шагнул к нему и было видно — встань кто на пути, снесет, не заметив.       — Так, все вон, — сказал Алистер. — Быстро!       Удивительно, но его послушались.       — Живой, — раздалось у него за спиной, и Алистер сперва не узнал этот срывающийся голос. — Создатель, живой…       Он снова обернулся. Лица младшего Кусланда видно не было. Старший был бледен, несмотря на загар, и губы его дрожали.       Зевран, быстро оглядевшись, почти грубо отпихнул их в ближайший закуток, прислонился плечом к стене, скрестив руки на груди.       — Иди, величество. Дел много. Я присмотрю.       — Прислать кого-нибудь? — спросил Алистер.       Зевран мотнул головой.       — Иди.