Дневники Ричарда Горика

Вызванный эром Рокэ врач сменил повязку, похвалил мастерство, с которым Ворон провёл операцию, и велел отдыхать. Отдыхать пришлось долго — четыре дня. Его никто не беспокоил, к нему не приходили ни посетители, ни письма, и Ричард не знал, радоваться этому, или наоборот — тревожиться. В день святого Фабиана всё казалось простым и ясным — в ближайшем же разговоре с кансилльером сказать, что он Человек Чести и будет служить своему эру и своей стране, а Талиг это или Талигойя — решать не ему, и будь что будет. Но разговора всё не было, боль в руке, хоть и не такая сильная, продолжала мучить, и это самое «будь что будет» представало перед Диком во всей красе. Штанцлер или разозлится, или будет уговаривать его, искать причины, может, подумает, что Алва ему угрожал… И его никак будет не переубедить, не рассказывать же, в самом деле, про дневники — слишком длинная история получится, да и не хотелось юноше доверять такое человеку с поддельным дворянством. Но ладно кансилльер, разговор с ним — меньшая из бед, потому что… потому что Август Штанцлер напишет матушке, напишет дядюшке Эйвону, узнают сёстры — в памяти живо всплыло бледное испуганное личико Дейдри и нахмуренные брови Айрис, — узнает Наль, и все конечно же поймут всё не так. Дикон живо представил, как вдовствующая герцогиня проклинает его, называет позором рода и отрекается от него, говорит, что у неё больше нет сына. Конечно, он всё ещё останется Окделлом и Повелителем Скал, но у него не будет матери, не будет дяди, не будет кузена, в конце концов — а значит, вообще никого из друзей в Олларии. Катершванцы уже наверняка на пути в Торку с маршалом фок Варзов, Берто тоже спешит к морю со своим адмиралом, эр Арно тоже не прохлаждается в столице, а караулит западные границы Талига… Создатель, ну почему так? Ему даже не с кем поговорить, рассказать обо всём, попросить совета. Ответ на мучавший его вопрос пришёл к Дикону быстро, и именно с той стороны, откуда помощь приходила всегда. На страницах дневника умирал Франциск Завоеватель, и по всей стране вспыхивали мятежи Людей Чести. «Неужели они думают, что после его смерти Колиньяр перестанет быть Колиньяром и Первым Маршалом Талига, Валмон — Валмоном, Шарль-младший — неистовым племянником великого Эпинэ, неужели они думают, что теперь Рамиро, Рамиро-Вешатель, их проклятие, их Железный Ворон, глупый, задыхающийся от ненависти и груза ответственности скворец перестанет быть Алвой? Неужели они думают, что по какой-то непонятной причине мы перестанем побеждать и убивать? Но я помню смерть Арсена Савиньяка, и я помню его слова. А ещё я помню всех наёмных убийц, всех до одного, приходивших ко мне, к Рамиро, к Октавию, к Шапри-Валмону, к фок Варзов, к Гвидо и дяде Шарлю, и я знаю, чем смердело золото в их кошельках. Золото Гайифы, Дриксен и Гаунау, — конечно, никто не удивлён, но больше всего монет пахнет агарисским лицемерием и предательством. Фиалковым маслом для рук королевы Бланш, её духами с запахом цветущих акаций — воспоминания детства не вытравить, я хорошо помню Её Величество, я могу представить как тонкие пальчики вкладывают в чужую ладонь тяжёлый кошель. Люди Чести? Защитники дела Раканов? Что за Честь позволяет вам опуститься до яда, до кинжала, до арбалетчика на крыше, до якобы случайных нападений разбойничьих шаек, до подкупов, до подожжённых домов и клеветы в спину? Арсен Савиньяк был прав, до последнего прав, если это Люди Чести, то я не хочу быть и не буду одним из них. До Агариса дойдёт черёд — когда станет спокойно в провинциях. Вчера поднял восстание Брендон. Карлионы — мои вассалы, только я не знал, до последнего ничего не знал, и правильно, с чего бы ему доверять правой руке Первого маршала Себастьяна Колиньяра. И это единственная причина, по которой я сожалею, что меня не считают Человеком Чести. Потому что будь так, будь у меня возможность, я бы постарался узнать, постарался защитить, был бы осведомлён о готовящихся покушениях и бойнях, и, может, Рамиро не пришлось бы отпаивать морисскими травами, может быть, я смог бы сделать больше. Если бы Карлионы, Хогберды и Гонты не знали, что Алва… что жизнь Железного Ворона для меня важнее, чем их гниющие обломки Великой Талигойи». Это было нечестным, но… но откладывало объяснение с родными на неопределённый срок и помогало сохранить доверие Штанцлера. Дикон помнил, Вальтер Придд, Мишель Эпинэ и Карл Борн уже хотели убить Рокэ Алву десять лет назад, убить бесчестно, из-за угла. И отец согласился. Ричард не знал, что за способ они выбрали, но… если попробовали один раз, что помешает рискнуть ещё раз? Только вот ошибки отца герцог Окделл не повторит. «Что за Честь позволяет опуститься…», словно наяву звучал призрачный, дрожащий от гнева и праведного возмущения голос графа Горик. — Моя не позволяет, — тихо проговорил Дик, поглаживая ладонью затвердевшую обложку дневника, проводя пальцами по чуть расплывшимся от времени строчкам, грея в руке висящее на цепочке кольцо. — И другим не позволит, обещаю. Тебе не верили, мне пока верят. Но только… как считать их врагами, их всех? И отца… его тоже? Но ответов на эти вопросы в рассказах Ричарда Горика не находилось. Он коротко упомянул женитьбу на Фредерике фок Варзов и получение графского титула. Он много писал о подавлении мятежа, о проблемах столицы, строительстве нового дворца, визитах в Надор к матери и сводным братьям и сёстрам и в Эпинэ к старому Шарлю, и ещё больше — о своём Алве, о Рамиро, и, читая эти строки, Дикон не мог не думать о своём — о Рокэ. Он несколько раз видел своего эра из окна выезжающем из ворот на невиданной красоты вороном мориске, к нему приезжали гонцы с гербами Его Величества и разными нашивками — юноша ещё не научился до конца их отличать. Ворон возвращался поздней ночью либо утром и о свежеиспечённом оруженосце, кажется, даже не вспоминал. Ричард не знал Рокэ Алву — совсем. Дома о нём неизменно говорили как об отродье предателя и убийце, о том, что он дьявольски умён и фехтует как сам Леворукий, о том, что у него нет сердца и нет Чести, о том, что он последний из рода Алва и семью заводить не спешит, о том, что у него сверхъестественное чутьё и столь же сверхъестественный талант полководца, а ещё о том, чтобы он умер, сдох в муках, и Дик ещё мальчишкой научился пропускать мимо ушей подобные разговоры, быстро поняв, что ничего нового он не услышит. Так что он знал столько же, сколько и все, о Первом маршале Талига, и совершенно ничего — о человеке, который несколько дней назад сначала спас его от позора и возвращения в Надор, а потом сохранил руку, если не жизнь. Рокэ Алва считает, что Дик его ненавидит — и правильно, с чего бы ему думать иначе. Но зачем тогда брать его себе в оруженосцы? Ворон разговаривал с ним снисходительно, насмешливо, но, если судить по слухам, он разговаривает так со всеми, а про крысиный укус он почти ничего не сказал, и он говорил «Хочешь кричать — кричи», он говорил кричи, он обращался к нему на «ты» — тогда, будучи в плену одуряющей боли, юноша не обратил на это внимания, не заметил даже, а теперь… теперь это «ты» добавилось к тому, что в поведении Алвы он не мог объяснить. Глупый упрямый скворец, говорил о своём Алве Ричард Горик, и называть так Повелителя Ветров казалось Дикону ещё более странным. Пусть и Повелителя, который младше тебя на восемь лет. Пусть Повелителя, который не считает, что может вляпаться в неприятность, из которой однажды не выкарабкается. Пусть Повелителя, который надменно усмехается в лицо Людям Чести и сидит часами перед портретом своей матери в часовне. Пусть… Интересно, они похожи внешне, тут же думалось Окделлу, и мысли меняли направление. — Мой и твой, они похожи? — спрашивал у своего тёзки он. Рамиро был такой же стройный, подтянутый, так же легко взлетал в седло и взбегал по лестнице, у него была та же насмешливо-злая и пренебрежительная усмешка, те же чёрные волосы чуть ниже плеч, те же унизанные перстнями длинные пальцы, от хватки которых на плече до сих пор не сошли синяки, та же быстрая стремительная походка? Ричард не видел Рамиро и почти не видел Рокэ, нельзя было сравнить. Одно он знал точно — у них обоих были одинаковые синие глаза. Одинаковый ли взгляд? Кто знает. Дикон понадобился своему эру вечером пятого дня своего вынужденного затворничества. Смуглый гибкий паж лет тринадцати вошёл, предварительно постучавшись, внёс чёрно-синий наряд, при одном только взгляде на который Ричард впал в уныние. Кто только придумывает такую моду?.. — Господин Окделл, монсеньор велели вам одеться и спускаться вниз. Придворное платье подано, вам помочь? Господин Окделл ещё раз посмотрел на издевательски сверкавший примерно сотней серебряных крючков колет, вздохнул, прикидывая объём работы, но паж уже успел принять его молчание за согласие и споро принялся растягивать какую-то шнуровку. Ну и кошки с ним, всё равно рука ещё болит. Он всё-таки задержался, но Ворон ничего не сказал. Сесть в седло с плохо работающей правой кистью, да ещё и на нервно бьющего копытом в присутствии мориска Баловника, оказалось тем ещё занятием, но с помощью Пако Ричард справился. Едва они с эром выехали за ворота, Дикон, помня, что место оруженосца слева и на полкорпуса сзади, послал своего коня за жеребцом маршала, выдерживая дистанцию, но Рокэ придержал коня: — Вам, юноша, следовало бы еще пару дней посидеть дома, но сегодня — день рождения королевы. По этикету Лучшие Люди являются во дворец в сопровождении семейства и оруженосцев с пажами. От первого Леворукий меня уберег, а вам придется потерпеть. После церемонии можете отправляться куда глаза глядят, только не заблудитесь: Оллария — город большой. Дик подавил желание вздохнуть — ничего со дня святого Фабиана не изменилось, конечно же, крысиные укусы и операции ничего не меняют: — Слушаю эра. — Ричард Окделл, — перебил Алва, — называйте меня монсеньором или господином Первым маршалом. Мне все равно, но другие вас не поймут. Для Людей Чести я не эр, а враг и мерзавец, а для противной стороны враги все, кто произносит слово «эр», так что вы оскорбите и тех, и других. — Слушаюсь, монсеньор. — Годится, — кивнул Ворон и слегка тронул поводья — разговор был окончен. Ричард всё-таки вздохнул и последовал примеру монсеньора. И как у Алвы так получается — уходить прежде, чем собеседник поймёт, как ему лучше высказать всё, что хочется? Или это только с Диконом так?..