Дневники Ричарда Горика

Новый Дворец был полон народа. Роскошно, ярко, почти крикливо разодетые дворяне подобострастно кивали и здоровались с Вороном, тот равнодушно и быстро шёл вперёд, односложно отвечая на приветствия и словно рассекая толпу в коридорах надвое. Разговор с заступившим маршалу дорогу грузным неприятным маркизом оставил у Ричарда ощущение брезгливости и гадкий осадок в душе. Эти намёки на связь Алвы и Её Величества звучали мерзко и некрасиво, тем более в такой день, а слова про оруженосца и фамилии вообще казались совершенно непонятными. Фамилии? При чём тут то, что он Окделл? То, что Ворон взял его в оруженосцы практически назло Дораку, было, в общем-то, понятно. Ну не по его же указке, в самом деле. А вот остальное… Окделлы никогда не были оруженосцами герцогов Алва, разве что реплика неизвестного маркиза намекала на то, что они оба Повелители… Но в этом-то что такого? К графу Рокслею с Валентином наверняка не пристают с подобными сентенциями, хотя ещё неизвестно, кого тут нужно учить. … — Хотите упасть с лестницы? — любезно осведомился маршал. Маркиз привычно улыбнулся, но видно было, что ему неуютно: — Создатель! Разумеется, нет! Но, Рокэ, мне казалось, вы не считаете меня своим врагом. — Не считаю, — согласился Ворон, — потому и спросил. В противном случае вы бы уже летели. Идемте, Ричард. Дик с радостью повиновался. За один короткий разговор у него образовалось больше вопросов, чем за все полгода в Лаик, а получить ответы было не от кого. Наль в этом не разбирается, Штанцлер расскажет только то, что будет касаться «Великой Талигойи», однокорытники… у них спрашивать подобное было бы стыдно. Ричард вздохнул. В конце концов, у него же есть эр. Ну, то есть монсеньор. Если не хочет обучать своего оруженосца, так пусть хоть даст четвёрку ответов. С него не убудет. Углубившись в свои мысли, юноша не заметил, как они прошли заполненный придворными зал, и очнулся только, когда Ворон отодвинул расшитый алыми цветами белоснежный занавес, и в зеркальном отражении Дикон увидел лицо королевы Талига. Она была красивой, Катарина Оллар, урождённая Ариго, красивой настолько, чтобы казаться совершенно чужой даже здесь, в королевских покоях, среди золота, фарфора и парчи. Тяжёлое, пышное чёрно-белое платье, сложная причёска, над которой трудились камеристки, массивные браслеты на тонких запястьях, лишь подчёркивали её неземную хрупкость и нежность. Она принадлежит Ворону? Разве она может принадлежать хоть кому-нибудь?.. Увидев Алву и Ричарда в зеркале, Катарина вздрогнула: — Господа, — она чуть заметно склонила изящную головку. — Мы всегда рады видеть Первого маршала Талига и его оруженосца. Ворон обернулся, приподнимая бровь: — Оруженосца? Действительно, оруженосец. Я велел ему идти за мной и забыл сказать, чтоб он остался в приемной. Ричард опустил глаза, сгорая от стыда. Как всегда, витал в облаках и не заметил, куда они идут. Рокэ и Катарина наверняка хотели бы… — О, — быстро произнесла королева, — я рада этому юноше. Не сомневаюсь, Алва, вы не станете раскаиваться в своем решении. — Ее Величество может не опасаться. Я, как известно, не раскаиваюсь никогда и ни в чем, — всё с той же небрежной галантностью ответил Алва, но Дик почему-то понял, что его эр говорит правду. То есть, действительно правду. — Это нам хорошо известно, — королева как будто тихонько вздохнула, хотя Дикону могло и показаться, — но прошу меня извинить, я еще не закончила свой туалет. Впрочем, после этого более чем прозрачного намёка Рокэ и не подумал уйти: — Я надеялся на то, что Ее Величество еще не выбрала драгоценности. Надеюсь, этот камень послужит Вашему Величеству прямо сейчас. В руках Ворона сверкнула ярко-алая звезда, и Катарина без тени улыбки ещё раз склонила увенчанную тяжёлой, увитой жемчугами причёской голову: — Мы благодарим вас за столь щедрый дар. Кэналлоа богата драгоценными камнями. — А также вином, лошадьми, оружием и отважными сердцами. — Ричард обернулся на раздавшийся голос и увидел кардинала Сильвестра, в своём традиционном чёрном облачении выглядевшего поистине величественно. И холодно. Может быть, он был достоин уважения, как говорили Арно, Альберто, Паоло и даже мэтр Шабли. Но это не мешало Дику не любить его. Было за что. — Воин, я вижу, вновь опередил монаха. Рокэ, я полагал алые ройи морисскими сказками. Алва что-то ответил, в разговор вступил появившийся кансилльер, обстановка в комнате давно перестала быть если не дружелюбной, то хотя бы ненапряжённой, но Дик почти ничего не слышал, глядя на то, как мерцает кроваво-красный камень на белоснежной груди Её Величества. Ройя… и как он не догадался сразу, он мог хотя бы подумать об этом, ведь ройи — подарки Кэналлоа, и ройи, в отличие от других драгоценных камней, мерцают, светятся в полумраке. Ричард бессознательным жестом потянулся к висящему на шее под рубашкой кольцу, вспоминая, как мягко сиял чёрный камень в серебряной оправе, несмотря на то, что шторы в спальне были задёрнуты, и не зажжены свечи… Почему в дневниках не было ни слова, ни намёка, ни упоминания о подарке — а ведь это несомненно подарок, только не от жены, не от отчима, не от дяди, ройи — подарки Кэналлоа, в какой поэме он услышал эти слова?.. Занавес в очередной раз раздвинулся, пропуская в будуар полного, невысокого мужчину в роскошном чёрно-белом наряде, кансилльер и маршал преклонили колени, и Дикон, отвлёкшись наконец от своих догадок, последовал их примеру. Фердинанд нисколько — ни внешностью, ни осанкой, ни манерой держаться, — не походил на главу великого государства. Ричард никогда не признал бы в нём короля, даже Август Штанцлер, и тот подходил на эту роль больше. Интересно, кто в сравнении выглядел бы более жалко — последний из царствующих Раканов или ныне живущий потомок свергнувшего его марагонца? Оллар задержался взглядом на Диконе, помедлив, проговорил: — Как-то непривычно видеть вас в сопровождении оруженосца, Рокэ. — Тем не менее, Ваше Величество, ближайшие три года при мне будет сей достойный во всех отношениях молодой человек, — с идеальной учтивостью ответил Первый маршал, но Ричарду показалось, что это всё равно прозвучало насмешкой. — Вам виднее, — равнодушно, тускло ответил король, поворачиваясь к присевшей в глубоком реверансе супруге: — Вашу руку, сударыня. Нас ждут. Во время официальной части церемонии Дикон стоял рядом с Вороном за креслом Фердинанда и чувствовал себя настолько не на своём месте, что ему хотелось сбежать. Почему он не остановился ещё в зале? Почему не отстал от Алвы, когда они выходили из приёмной королевы? Вряд ли, конечно, это было сколько-нибудь грубым нарушением этикета, но легче от таких мыслей не становилось. На белых, раззолочённых креслах перед ними сидел псевдокороль и женщина, которую не радовало ни её положение королевы Талига, ни положение любовницы Первого Маршала. Рядом с ними сидел кардинал — человек, которому для того, чтобы править, не нужна была корона, человек, который не желал видеть герцога Окделла в столице. А ещё были его эр и кансилльер, и Дик ни Чужого не понимал, кто здесь кого любит, ненавидит, презирает, восхищается, завидует, и что здесь, среди тех, кто вершит судьбы страны, делает он сам. * * * »…Он смеялся, но смотреть на него было больно. Он смеялся, прокладывая своим мечом дорогу по агарисским улочкам, смеялся, разворачивая атаку под стрелами дворцовой стражи, смеялся, убивая Эсперадора, но глаза у него были бешеные, бешеные, дикие и очень несчастные. Глупый, маленький, беззащитный скворец, как же хочется взять тебя в руки, спрятать в сомкнутой горсти, чувствовать, как быстро и яростно бьётся твоё сердце… Но ты никогда и никого не простишь. Тебе стало легче, Рамиро? Ты можешь вдохнуть свободнее, глядя на дымящиеся стены города? Тебе уже не сжимает грудь чудовищный пресс собственных мыслей, собственных «должен», собственных «смогу»?.. Нет. Не стало. Можно сжечь тысячи городов, можно убить миллионы, можно разбить все армии Дриксен и Гаунау — мёртвые не воскресают. Никогда. Я знаю, ты ненавидишь Франциска — за навязанную корону, Октавия — за то, что он в своём обожании не видит, как ты задыхаешься от груза ответственности, и настаивает на регентстве, Людей Чести — за то, что они забыли, что такое настоящая Честь, Эрнани Ракана — за то, что твой отец откликнулся на его призыв, Эктора Придда — за неуёмную жажду власти и высокомерие, моего отца — за предательский удар кинжалом, меня… за то, что я — вечное напоминание об этом ударе, у тебя перед глазами. Рядом с тобой. Но больше всего ты ненавидишь себя — за родство с королём, за упущенные, как тебе кажется, возможности, за то, что не подумал, не увидел, не предугадал, не предусмотрел, не успел… Создатель, Леворукий, Лит, Изначальные Твари — я не знаю, кому молиться, кого поминать, у кого просить, чтобы ты перестал, наконец, взваливать на себя все грехи и ошибки мира. Я не знаю, что сделать, чтобы ты перестал сжигать себя ненавистью. Ты говорил мне, что одни считают тебя сыном героя и святой, другие — сыном предателя и трактирной шлюхи. Кто же из них прав, спрашивал ты меня, допивая Чёрную кровь прямо из горла и ухмыляясь пьяно, зло, кривя в болезненной усмешке тонкие, тёмные губы. Ты не умеешь забывать, Рамиро, и это хорошо — другие тоже не забывают. Вот только и верить ты не научился, глупый чёрный взъерошенный скворец, птица синеглазая…» В дверь постучали, и Дик поспешно закрыл предпоследний дневник, убрал его в ящик стола, прикрывая ненужными книгами. Прошлое — чужое прошлое, не его, но какое это имело значение? — не оставляло юношу, он словно вживую видел трупы и кровь на серых камнях Агариса, латы, сверкающие в потускневших лучах заходящего солнца, усталого черноволосого мужчину, сидящего с бутылкой вина прямо на высоком мраморном парапете, горькие складки у его губ, безнадёжную злость и вызов всему миру во взгляде. Это было так давно — почти четыреста лет назад. Это стало таким близким — всё повторяется, судьбе нравится проводить пешки одним и тем же маршрутом, проверяя их на прочность, Ветер и Скалы, Окделл и Алва — но Ричард Горик был старше, умнее, опытнее, сильнее, а что может он? И Рокэ и Рамиро — так ли они похожи, как Дику хочется думать, как Дику хочется верить? Он знает только, что Рокэ Алва — лучший полководец Золотых Земель и что он поклялся ему в верности. А чтобы узнать всё остальное, время у него ещё есть — три года так точно. — …Рикардо! Дор Рикардо! — повышая голос, ещё раз позвал его паж, тот самый, что помогал ему одеться к приёму в честь дня рождения Её Величества два дня назад. С тех пор Ричард своего эра больше не видел. — Вам передали письмо, карета у ворот стоит. Печать на воске — дубовая ветвь и секира — юноша узнал сразу. Его кузен, Реджинальд Ларак. Дикон быстро распечатал письмо, пробежался глазами по строчкам — ничего необычного, Наль приглашал его отобедать в ним в каком-то трактире, прямо сейчас. Окделл нахмурился, подумав о том, что его эра нет, и он не сможет узнать, нужен ли будет ему этим вечером… но, в конце концов, раз Алвы нет, значит, он прекрасно справляется — а скорее даже, если вспомнить его репутацию, развлекается где-то без него, как и многие годы до того, как ему взбрело в голову взять оруженосца. Ворон говорил, что Ричард свободен в своих действиях, напомнил себе юноша, пытаясь задавить в себе неизвестно откуда взявшуюся обиду. Значит, он пойдёт и проведёт один вечер с Реджинальдом, уж в этом-то нет ничего преступного. Дикон накинул колет, застегнул его уже на бегу, спускаясь по лестницам, бросил слуге, что вернётся к ночи и, получив в ответ немой кивок, вышел на улицу. Внутри кареты его действительно ждал кузен. А вот необычайно взволнованное и одухотворённое лицо виконта Лара уже ничего хорошего не предвещало. Заговорщик из него точно не получится. — Дикон, письмо написал я, чтобы твоя отлучка из дома Ворона вызывала меньше подозрений. На самом деле, как ты, наверное, уже догадался, мы едем к дому графа Штанцлера. Кансилльер хочет поговорить с тобой. Ричард серьёзно кивнул, испытывая желание скорбно вздохнуть в голос и прикрыть глаза руками. Решить, что будешь врать — это одно, а вот действительно врать — совсем другое. И неизвестно, получится ли из него заговорщик хотя бы чуточку лучший, чем кузен. — Тогда поехали, Наль.