Дневники Ричарда Горика

Кабинет кансилльера был полутёмным, мрачным, строгим после сверкающего великолепия Нового Дворца и едва ли не оскорбительной роскоши особняка Алвы. Дикон уселся в кресло, подавив желание скрестить руки на груди. Он боялся показаться чересчур настороженным, чересчур закрытым, но и расслабиться тоже не мог. Август Штанцлер ходил вокруг да около, мягко вздыхал, смотрел отеческим взглядом, задавал ничего не значащие вроде бы, но оттого кажущиеся ещё более подозрительными вопросы. Как Дикону понравился приём, дворец и Их Величества? Эр Август, я не знаю, Фердинанд не выглядит королём, он выглядит галантерейщиком, но королева… Королева… и эр Рокэ подарил ей… и ещё в Лаик говорили… И эр Август глядел на него понимающе и скорбно, и отвечал, говоря гораздо больше, чем Дик спросил. Чем Дик хотел бы услышать. Да, мой мальчик, да. Королеву заставили, Катарина Ариго — невероятно мужественная женщина, настоящая Талигойская Роза, в этом Дорак прав, все три ребёнка — от Ворона, не от Оллара, Фердинанд бессилен дать потомство. Да, Дикон, король тоже любовник Алвы, Первый маршал иногда развлекается и с мужчинами, такова уж его натура, была даже одна история с одним юношей… хороший был мальчик, из Людей Чести, Ворон соблазнил его и выкинул, как игрушку. И я боюсь за тебя, Ричард, чтобы не начали говорить всякого, я знаю, что сын Эгмонта Окделла никогда… но слухи… Мерзко, как же до тошноты мерзко было сидеть здесь, в комнате с закрытыми ставнями, и слушать медоточивый голос, вытаскивающий на свет божий все грязные сплетни — ладно король, ладно Ворон даже, но Её Величество!.. Зачем было начинать разговор об этих гнусных вещах, будь они правдой или ложью, зачем пятнать подобными словами чистый, кроткий образ, склонённую головку в ореоле пепельных волос, тонкие покорно сложенные на коленях руки, хрустальный нежный голосок? Ричард слушал и кивал, кивал и слушал, и, хотя ему очень хотелось закричать «неправда», он со стыдом понимал, что не может этого сделать. Что не знает, где правда, а где ложь. Напоследок, уже перед прощанием, речь зашла о его, Дикона, безопасности и дуэлях. Эта часть разговора звучала уже здраво и по-деловому. Сидеть у Ворона в особняке, выходить куда-то только с Налем, не связываться с «навозниками» и особенно Колиньяром… не слишком сложно. Эстебана он бы предпочёл не видеть больше никогда. Увы, везло герцогу Окделлу гораздо реже, чем ему хотелось бы, а поэтому с лучшим выпускником Лаик он столкнулся уже этим вечером. Наль познакомил Ричарда со своими друзьями — гвардейцем Дитрихом Ластерхафтом и Леоном Дюгуа, — и они, «чтобы скрыть визит к кансилльеру», отправились в «Острую шпору», на петушиные бои. Азартные игры в семье повелителя Скал не поощрялись, к тому же Дик не понимал, какое удовольствие люди находят в том, чтобы ставить свои деньги на животных, которые не имеют к ним совершенно никакого отношения и которых они видят едва ли не первый раз в жизни, но сходить стоило — не сидеть же безвылазно в особняке, дожидаясь тех редких моментов, когда он нужен своему эру. Разговоры о том, чем вернигероде лучше тарнау, Ричард почти полностью прослушал, ставку сделал тоже наобум, лишь бы от него отстали, но неожиданно выиграл. Маленькая победа принесла некоторое удовлетворение, хотя настроения не исправила. Само собой, когда Реджинальд кивком указал ему на Эстебана с компанией, выигрыш и подавно перестал казаться Дику чем-то замечательным. «Себастьян Колиньяр был верным подданным, прекрасным Первым маршалом, хорошим другом… Это несправедливо, что Эстебан такое ничтожество. Всё это несправедливо», — подумал Дикон, хмуря брови. Что именно «всё», он сейчас и сам бы не смог сказать — юная Катарина Ариго, принадлежащая одновременно Ворону и Штанцлеру, Оллару и Талигойе, Ричард Горик и Рамиро Алва, умершие за три с половиной столетия до его рождения, разорённые земли Надора, нагромождения лжи и полуправды, сказок и самообмана, лести и молчания, за которыми не разберёшь, чего следует ждать и чего бояться, равнодушие Рокэ Алвы, последний непрочитанный дневник… — Наль, мне пора, — тихо произнёс Ричард, поднимаясь. Реджинальд испуганно вскинул взгляд: — Дик, это из-за… из-за «навозника»? Но он ничего не… — Лучше быть осторожным, — прервал его Дикон, потом, вспомнив недавний разговор, добавил: — Эр Август сказал мне держаться от него подальше. Это кузена убедило. Ричард быстро стал проталкиваться между рядами, стараясь выглядеть как можно более безобидно и беззаботно, вышел из таверны и быстро зашагал к дому Алвы, не заметив, как от стен на противоположной стороне улицы отделились несколько теней и бесшумно последовали за ним. * * * После не то нападения, не то покушения виконт Лар и кансилльер перепугались, наверное, больше него самого, думал Дик по дороге в столицу. Его эр, ехавший впереди, не обращал на своего оруженосца никакого внимания, но к этому Ричард уже успел привыкнуть, хотя по-прежнему было немного обидно. Он наблюдал за маршалом всегда — когда мог, конечно. На приёмах, на советах, на смотрах, из окна своей спальни… Он мог бы в точности описать походку Ворона, его манеру придерживать шпагу и снимать при поклоне шляпу, он мог бы очень много рассказать о том, как изгибаются его губы при пренебрежительно-ироничной улыбке, как лениво-надменно он отвечает кансилльеру, супрему, генералам, королю, кардиналу, разглядывая кольца на своих пальцах, как пахнут чем-то горьковато-свежим его волосы и как они лежат на спинке кресла, позади которого всегда стоит Окделл; он мог бы рассказать, как Рокэ Алва щурит глаза и приподнимает бровь, как он слегка поворачивает в сторону говорящего голову, как он смеётся в лицо Людям Чести, подставляя им открытое горло, как он смотрит на Её Величество и в особенности как он на неё не смотрит. Дик мог бы рассказать очень много, но это совершенно не значило, что он мог бы хоть что-то понять. Рокэ был не закрытой книгой даже — он был книгой с названием, написанном на другом языке и запертой на ключ, но если бы даже Ричарду ключ этот дали… Вдруг резко остановившийся и задрожавший Баловник привёл юношу в чувство, отвлекая от катившихся по наезженной колее мыслей. Окделл быстро огляделся, соображая, что так напугало не привыкшего к городской суете и шуму коня — в деревне, мимо которой они проезжали, развернули ярмарку, и от криков людей, треска, громыхания, музыки, обилия всевозможных запахов жеребец будто сошёл с ума, совершенно перестав слушаться хозяина. Он взбрыкнул, совершил головокружительный прыжок в сторону, едва не сбив соседний фургон, а потом, не обращая никакого внимания на натянувшего поводья Дика, рванул обратно, в поле, подальше от пугавшего его сборища. У Ричарда перехватило дыхание от неожиданности, он ещё сильнее дёрнул поводья на себя раз, другой, потом вонзил шпоры в бока ополоумевшему коню, и тот, оглушительно заржав, вскинулся на дыбы. Дикон машинально выпустил поводья, изо всех сил цепляясь в гриву Баловника и стараясь удержаться в седле, когда знакомая рука внезапно перехватила уздечку, и жеребец послушно замер, дрожа всем телом и шумно дыша. Рокэ рассмеялся, отпуская коня, и Дик, разжимая побелевшие от напряжения пальцы, неуверенно улыбнулся в ответ на этот смех: — Спасибо, эр Ро… — он запнулся, на миг опуская взгляд, машинально пересчитывая по памяти кольца на тонких сильных пальцах. — Спасибо, монсеньор. Ворон нахмурился, глядя на своего оруженосца испытующе и… И как ещё — настороженно, неуверенно, вопрошающе, с интересом, недоверчиво — как, как, почему так сложно понять, его вообще понять возможно, этого Ворона, его Ворона, его Алву? — Однако дурно же вас воспитали, юноша, — наконец произнёс он. Ричард непонимающе воззрился на него: — Монсеньор?.. Я сделал что-то не так? Прошу извинить меня, но этот конь из Надора, он ещё не очень хорошо выезжен и боится города, я… — Я имел в виду, герцог Окделл, — с усмешкой перебил его Алва, — что за то недолгое время, что мы знакомы, вы успели дважды поблагодарить убийцу своего отца. — А вы — дважды спасти мою жизнь, — упрямо вздёрнул подбородок Дикон, выпалив это прежде, чем подумал, что ответить — слова эра его задели. — И один раз — мою честь. И если вы считаете, что Повелители Скал не могут испытывать благодарность, то… то… — Нет, положительно, — снова заговорил Ворон всё с тем же задумчиво-непроницаемым выражением лица, но усмешка вдруг стала мягче и… добродушнее? — вас, как и вашу лошадь, очень дурно воспитали. Вот только вам, в отличие от лошади, это определённо пошло на пользу. И всё же сейчас не время и не место для подобных разговоров, поедемте в особняк. Передадите своё животное на попечение Пако, если оно дорого вам как память и вы не хотите отправлять его в Надор, но ездить на нём вы больше не будете. Я подберу вам лошадь по своему вкусу. — Как будет угодно монсеньору, — пробормотал Дикон, едва ли не утыкаясь носом в гриву Баловника, чтобы скрыть радостную улыбку. Может быть, всё это означает, что Алва перестанет наконец воспринимать своего оруженосца только как часть окружающего интерьера? Или хотя бы… хотя бы даст объяснить, чего Дик желает и что на самом деле думает о своём эре. И Дик объяснит, обязательно. Как только решит это сам для себя. * * * «…и даже Арно, представляешь — вы все бросили меня на растерзание столичному двору, оставив в Олларии одного, в обществе столь любимых нами Эстебана, Северина и прочих столь же приятных личностей. Разве что Валентин, но с ним мы не общались и в «загоне», и эти Придды… Сам знаешь, никогда не поймёшь, что у них на уме. Я знаю, Берто, ты не любишь Валентина, но ты сам говорил не судить потомков по делам предков, а я пока не слышал, чтобы наследник Дома Волн сделал что-то предосудительное. Ну и наконец — ты уж наверное не ожидал, правда? Никто не ожидал, и я меньше всех, но я теперь ношу синее и чёрное, живу в особняке герцога Алвы и называю твоего монсеньора своим. Я знаю, это, быть может, неприлично, но всё-таки — расскажи мне о нём, Альберто, ты ведь должен знать больше, ты и знаешь больше, чем говорили мне дома про убийцу моего отца. Я поклялся в верности человеку, которого Люди Чести считают потомком предателя, и обещал служить тому, кто ясно дал понять, что моя служба ему не нужна. Это для Ворона, похоже, в порядке вещей, а вот для меня — прости, нет. И напиши, какова твоя служба, расскажи про своего эра, про море — наверное, ты очень рад, что вернулся к нему. Я по Надору совсем не скучаю. Надеюсь, мы увидимся ещё, и надеюсь, что не на войне. Если случится побывать в Олларии, ты знаешь, где меня искать.

Оруженосец герцога Рокэ Алвы, Герцог Ричард Окделл».

Дик вздохнул, подумал ещё немного, мусоля во рту кончик пера, и решил, что лучше он всё равно не напишет, а Берто искренность всегда ценил. Он поймёт, если что будет не так. После возвращения со смотра войск оказалось, что Ричард будет нужен своему эру только на следующий вечер, а потому юноша решил наконец осуществить давно откладываемое — написать своим однокорытникам. Послание Катершванцам далось легче всего, тем более что оно было одно на двоих, Арно Дик написал о дворе, дне рождения Её Величества, не забыл упомянуть о Лионеле и постарался как можно красочнее рассказать эпизод с петушиным боем и последующим нападением незадачливых грабителей — виконта Сэ это определённо должно было повеселить. Письмо Альберто Салине было самым трудным, и не только потому, что их отношения во время обучения в Лаик не всегда были ровными. Маркиз Салина был из дома, родственного Алве, и Дикону хотелось узнать — что, он не объяснил бы сам, но желание грызло его, изводило соблазном изнутри, да и, в конце концов, что в этом плохого — задать другу несколько вопросов о Первом Маршале Талига? Он же, наверное, должен знать… кто-нибудь, ну хотя бы кто-нибудь — точно должен.