Дневники Ричарда Горика

Пока Ричард шёл до особняка Ворона, из головы выветрилось и вино, и злость, и глупый юношеский запал. Нужно было, конечно, совершенно не думать головой, чтобы вызвать на дуэль Эстебана и всю его компанию, но и промолчать казалось совершенно невозможным. А ведь он ещё и без секунданта! Наля не позовёшь — ну в самом деле, какой из него секундант, да и не хотелось впутывать в это ни родственников, ни Августа Штанцлера. Ни Альберто, ни Арно, ни братьев Катершванц в Олларии не было. С Валентином они самое большее приветственно кивали друг другу во время немногочисленных встреч на приёмах, к тому же реакция Колиньяра на Придда-секунданта будет более чем предсказуемой — и более чем нежелательной. Может, если бы он был не так зол, не так растерян, не так взбудоражен тем, что рассказала ему Катари, он с самого начала был бы более вежлив, и конфликта удалось бы избежать. Но из головы никак не уходил её нежно-загадочный образ, а её слова раз за разом звучали в его сознании, не умолкая ни на минуту. «Рокэ никогда не отказывается от своих поступков, какими бы жестокими и безумными они не были…» Жестокие, безумные — да, именно эти слова описывают то, что ему рассказали, и именно поэтому в них так не хочется верить… От внезапно пришедшей в голову мысли Дик сначала сбился с шага, а потом чуть ли не бегом поспешил в особняк, благо, было уже недалеко. Её Величество ведь сама сказала, и… Впрочем, к Леворукому домыслы, особенно теперь! Герцог Окделл торопливо вошёл в распахнутые ворота, осведомился у привратника, дома ли соберано, и, получив утвердительный ответ, облегчённо выдохнул. Было бы обидно не застать эра Рокэ дома, особенно учитывая, что другой возможности ему, скорее всего, и не представится… Ричард сжал губы и тряхнул головой, отгоняя мысли о смерти. Ещё ничего не известно, пусть Колиньяр и был первым в Лаик, это не значит, что Окделлу не может повезти. Конечно, по клятве мастерство от эра к оруженосцу не передаётся, но кто сказал, что не передаётся везение? Дверь в кабинет Алвы была приоткрыта, и Дикон, постучав, толкнул её плечом. Сидящий за столом и просматривающий какие-то бумаги Ворон поднял голову и соизволил изобразить удивление: — Чем обязан вашему внезапному визиту, юноша? Что-то не могу припомнить, чтобы я вызывал вас. — Вы не вызывали, монсеньор, — глупейшим образом ответил Дик и почувствовал, как краска предательски заливает лицо. — Я хотел… хотел задать вопрос. Первый Маршал некоторое время смотрел на него, потом вздохнул, откидываясь на спинку кресла и на секунду прикрывая ладонями глаза. — Ну что ж, спрашивайте, юноша. Только не стойте на пороге, проходите. Ричард послушался, остановился у стола, уткнувшись взглядом в матовую поверхность, потом осторожно бросил на своего эра взгляд и спросил: — Монсеньор… как погиб мой отец? Тёмная бровь приподнялась, очевидно, демонстрируя крайнюю степень изумления: — Вы поражаете меня, юноша. Конечно, родичи могли беречь вас от потрясений ввиду вашего, несомненно, нежного возраста, но уж в «загоне»-то вы наверняка посещали лекции по истории и должны знать, что ваш отец погиб на дуэли. Со мной, — немного подумав, крайне любезно уточнил Ворон. — Эр Рокэ!.. — возмущённо воскликнул Дик, стушевался под откровенно заинтересованным взглядом и исправился: — Монсеньор… я… Алва внезапно прервал его, не дав договорить просьбу, и произнёс уже совершенно другим тоном, будничным и даже немного скучным: — Если вам нужны подробности, то это была линия. Эгмонт Окделл умер быстро, я убил его ударом в сердце. Секундантом вашего отца был ныне покойный Мишель Эпинэ, моим — Диего Салина, и по нашему настоянию они не дрались… — Эр Рокэ… — он был так растерян, что опять ошибся в обращении, но почти не заметил этого. — Но что ужасного в линии? — Юноша, — глаза Рокэ смеялись, — не мне читать вам мораль, но данный вид дуэли запрещён королевским эдиктом, и к тому же проклят эсператистской церковью, хотя после того, как ваш отец поднял восстание, а я перешёл топи Ренквахи, ни меня, ни его это не должно было расстраивать. Вы, однако, задаёте сегодня странные вопросы, герцог Окделл. Линия — это шанс. Это шанс не только для отца с его хромотой, это шанс для кого угодно и против кого угодно. И отец умер от удара в сердце, мгновенно, да и сама дуэль длилась секунды… Никто не заставлял Алву предлагать линию. Никто не заставлял его предлагать хоть какую-то дуэль, если уж на то пошло… Что ужасного увидела в этом Катари? Почему она сказала «лучше бы я не спрашивала»? Спросить сейчас ещё и про Джастина Придда? Но просто поставить такой вопрос… просто намекнуть об этом… значит вслух обвинить своего собственного эра в… в… Ну уж нет. Он просто не сможет. — Это был очень благородный поступок… монсеньор. — О, избавьте меня от пошлых дифирамбов, юноша, — Алва раздражённо сощурился, — и уж тем более не приплетайте сюда благородства, более извращённого объяснения моим поступкам найти будет, поверьте, очень трудно. — Как скажете, монсеньор, — ответил Дикон только для того, чтобы что-то ответить. — Я могу идти? — Если у вас нет ко мне других вопросов, без сомнения, столь же интересных, то я вас более не задерживаю, — небрежно кивнул Рокэ, насмешливо улыбаясь. Неожиданный оклик прилетел уже в спину: — Кстати, юноша… раз уж сегодня такой удивительный день, не соизволите ли и вы мне рассказать, куда делась ваша левая перчатка? Ричарда словно парализовало, он замер, намертво вцепившись пальцами в круглую костяную ручку двери. Вот он, выход! Рассказать всё своему эру, и… И позорно сбежать от поединка, спрятавшись за чужую спину? Он останется жив, несомненно, но такого поступка не простит себе никогда, а Алва окончательно уверится в том, что Ричард Окделл — трусливый мальчишка, не способный ни убить крысу, ни сразиться на дуэли за свою честь… — Я потерял её, монсеньор, — очень ровно, стараясь, чтобы голос звучал погромче, произнёс Дик, не находя в себе сил повернуться и посмотреть Ворону в глаза. — Кажется, в трактире. Я прошу прощения, монсеньор. — Вы уверены, юноша? — в ленивом голосе было что-то, от чего по спине пробежал озноб, и Дикон как можно твёрже ответил: — Да, монсеньор. Она… упала на пол, и я забыл подобрать её. — Ну хорошо, юноша, — мурлыкнул Алва, и Ричард едва не вздохнул от облегчения. — Идите. В своей комнате Ричард первым делом стянул с руки вторую перчатку, и, не глядя, швырнул её куда-то на стол. Едва не выдать себя из-за такой ерунды! Да и вообще, хорош он был, пройдя полгорода в одной перчатке — смех да и только, чтобы он ещё раз дал себя так довести… Юноша вытащил дневник и открыл его, забираясь с ногами на кровать. Ему просто нужно было услышать человека, который с детства был его единственным другом. Немного жаль, конечно, что он не дочитает эту историю до конца, не узнает, о чём думал Первый маршал Талига перед самой своей смертью, чего он хотел, о чём была его последняя запись в так и не законченном дневнике… Ещё он никогда не поймёт, кто писал те строки после Ричарда Горика, никогда не будет знать наверняка, хотя и догадывается… Но что жалеть об этом? У него и так не слишком много времени. «Ты когда-нибудь научишься говорить «спасибо», Рамиро? Простое, без вычурных слов, на талиг. Без «Мы, милостию Франциска Первого Оллара Проэмперадор Талига и регент Его Высочества Октавия Оллара», без «помня о многочисленных прошлых заслугах», без «принимая во внимание исключительную доблесть», без «памятуя о действиях во время последней кампании». Без ордена Святой Октавии. Без перевязи Первого маршала. Я знаю, что это необходимость, я знаю, что был преемником Себастьяна, я знаю, что в войне с Агарисом погибли слишком многие, я знаю, что это право и ответственность, с которой я вполне способен справиться и без твоего вмешательства. Но так не говорят «спасибо», Рамиро, никто не считает, что важное способно заменить личное. Один ты… ты не смешиваешь политику с чувствами, а войну с благодарностью — ты просто прекрасно разбираешься в первом и считаешь, что никто не поймёт, как ты боишься второго. Что ж, «спасибо» ты сказал мне прилюдно — как мог. А «прости» и «я тебе доверяю» — лично. Я давно не видел у тебя таких глаз, Рамиро. Я во всём этом четырежды проклятом мире меньше всех заслуживаю, чтобы ты так на меня смотрел, но Ветер помнит, и Скалы тоже ничего не забывают, поверь — ни слов, ни клятв, ни молчания. Даже если откровеннее всего у тебя получается именно молчать. Ты сказал: «потому что ты не ушёл» — Создатель, какая глупость, что мне делать в Надоре, который давно уже забыл меня и фамилию Окделл? Чем бы я занялся тогда — вёл хозяйство, проверял счета, я, выращенный Великим Эпинэ и не умеющий выигрывать ничего, кроме сражений? Нет, глупый мой, взъерошенный скворец, недоверчиво подставивший наконец чёрные перья под осторожно, невесомо ласкающие его пальцы, рядом с тобой всегда был граф Горик, так пусть он рядом с тобой и останется». * * * Ночью Ричард почти не спал. Он подумал, что надо бы написать семье в Надор, но письмо вышло на редкость сухим и официальным, и Дик не выкинул его только потому, что иначе о смерти герцога Окделла пришлось бы сообщать самому Ворону, а так было бы гораздо, гораздо хуже. Кому ещё писать? Друзьям по Лаик? Глупо и пошло, пусть лучше последним письмом от него будут рассказы о дворе и Вороне, чем бессмысленное прощание перед дуэлью. Конечно, сама дуэль получится не менее глупой и пошлой — вызвать на дуэль семерых и умереть не из-за дамы даже — из-за целого букета оскорблений, затрагивающих представителей аж трёх Великих Домов и правящую династию. Да вы, герцог Окделл, всё делаете с размахом, подражать — так умершему четыреста лет назад человеку, служить — так Первому маршалу и убийце отца, драться — так за честь половины дворянства Талига… Ричард сухо усмехнулся, глядя в медленно светлеющее за окном небо. Кому от этого легче? Разве что матушке — она будет рада узнать, что её сын погиб, защищая свою честь. Разрубленный Змей, рада, какое чудовищное слово, почему всегда так пишут? Дикон не выдержал, встал с постели и начал одеваться. К шести он точно успеет, а чтобы не приходить раньше — не хватало ещё ждать Колиньяра с его свитой! — он просто пойдёт медленнее. Юноша умылся, бросил короткий взгляд в зеркало, пытаясь пригладить отросшие после «загона» пряди, и вышел из своей спальни. Ни в доме, ни во дворе ему никто не встретился, а ворота были открыты, и Дик счёл это добрым знаком. Подходящего объяснения своему поведению он бы всё равно не нашёл — даже на свидания отправляются в вечерних сумерках, а не в пасмурное предрассветное утро. Улицы, вопреки ожиданиям Ричарда, вовсе не были пусты — торговцы открывали свои лавочки, слуги спешили по делам, постоялые дворы, карточные дома, некоторые трактиры так и вовсе не закрывались на ночь. Вся эта городская суета немного отвлекла юношу от траурных мыслей, и, повинуясь внезапному импульсу, он купил у украдкой зевающей светловолосой цветочницы букетик ирисов — насыщенно-синих, с маленьким белым язычком на каждом лепестке. Он оставил его у ворот Нохи — пристроил между старыми прутьями, составляющими какой-то незатейливый узор из завитушек, и, отворив калитку, прошёл внутрь, отряхивая руки от налипших чешуек ржавчины. Ричард пришёл вовремя, и, тем не менее, его уже ждали. Эстебан с обработанной царапиной на лице выглядел более чем воинственно, шестеро его приятелей тоже не унывали, и Ричард не стал ждать, пока они заново начнут кидаться оскорблениями: — Доброе утро, господа. Вы, кажется, рано. Неужели от волнения не смогли уснуть? Сочувствую. Впрочем, на Колиньяра подобные фразы, кажется, сегодня не действовали. Он зло улыбнулся: — Полагаю, у вас сегодняшней ночью было гораздо больше поводов для волнения, герцог Окделл. Или, быть может, Первому маршалу как раз понадобились ваши услуги, — он сделал небольшую паузу, выделяя последнее слово, достаточную, чтобы его дружки ответили похабными смешками, — и из-за этого вы едва не опоздали? Тогда, пожалуй, сочувствие понадобится именно вам. — Вы полагаете, что вчерашних оскорблений было недостаточно, сударь? — тут же взвился Окделл, хватаясь за эфес. — Как вам угодно будет драться, господа — по очереди, в установленном вами порядке, разумеется, или всем вместе? — Не хочу, чтобы мне досталось всё удовольствие, — нарочито лениво — жалкая попытка подражания Ворону — ответил Эстебан, и его шпага легко выскользнула из ножен. — В позицию, герцог Окделл! Дикон не стал дожидаться остальных, выхватил оружие, стараясь сразу же уйти ближе к стене, чтобы защитить спину, и атаковал. То, что их было семеро, должно было им только мешать, но первый — довольно удачный, кстати, — удар Дика парировал Эстебан, потом к нему присоединились ещё двое, а остальные пока выжидали. Шпаги столкнулись, раз, другой, чуть глуховато звеня в насыщенном влагой воздухе, Ричард отступил ещё на шаг, боясь споткнуться, и тут по каменным плитам двора неожиданно громко пропели лошадиные копыта, и герцог Алва, соскочив с коня, с усмешкой оглядел открывшуюся ему картину. — Монсеньор, — почти беззвучно выдохнул Ричард, испытывая немыслимую смесь облегчения, непонимания и злости. Как он узнал? Или за Окделлом приказали следить? Но ни один шпион не смог бы сообщить обо всём так быстро, дуэль началась меньше четырёх минут назад… — Итак, семеро. Господа, я не знал, что теперь в Нохе происходят не только дуэли, но и убийства, — в голосе Ворона звучало лёгкое недоумение. — Это дуэль, — очень хрипло и тихо ответил Эстебан, нарушая напряжённую тишину, повисшую после реплики маршала. — Позвольте вам не поверить. То, что я вижу здесь, похоже на убийство, а не на дуэль, а я, знаете ли, по собственному опыту могу отличить одно от другого. Ричард, подскажите мне, что здесь затевалось? Дикон уже достаточно пришёл в себя, но голос его всё ещё немного подводил: — Дуэль, монсеньор. Я вызвал этих… господ, и они соизволили драться со мной все вместе. — Всех семерых, юноша? — Алва присвистнул. — Да вы переплюнули даже меня. Я вызывал четверых, было дело, но семеро… Позвольте спросить, что за красотка стала причиной семерной дуэли? Ричард почувствовал, что краснеет: — Это не из-за дамы, монсеньор. Была задета моя честь и честь… ещё некоторых дворян. — Даже предположить не могу, что же такого наговорили эти молодые люди, чтобы смертельно оскорбить такое количество народа, да ещё так, чтобы вы не смогли не встать на защиту их — и своей, разумеется, — чести, — скучающим тоном произнёс Рокэ Алва. — Но что же вы без секунданта, герцог Окделл? — Я не хотел вмешивать в это кого-то ещё, монсеньор, — пробормотал Ричард, глядя на Моро — смотреть в глаза своему эру юноша не осмеливался. Может, больше покраснеть и нельзя, но проверять не хотелось. — А о том, что, согласно дуэльному кодексу, участник поединка может пригласить в секунданты любого дворянина, не разглашая ему причины дуэли, вы, конечно же, позабыли? — Эр Рокэ… — Как и о том, что любой дворянин, став свидетелем неравного боя, обязан поддержать слабейшего, я думаю? — Ворон улыбался так, будто ему было очень весело, но глаза оставались тёмными и холодными. — Ну что же… — он сбросил плащ и колет. — Я так полагаю, это вполне можно назвать неравным боем, не так ли, господа?