Дневники Ричарда Горика

Они ещё пытались возражать — все, даже сам Дик, но когда на тебя смотрят так — тяжело, зло, непреклонно — возражать невозможно. Это нельзя было назвать дуэлью, это вообще никак нельзя было назвать: Алва расшвырял всех семерых, словно походя награждая мелкими, но чувствительными уколами, а потом ударил — как будто небрежно, как будто лениво, но всё равно неуловимо-стремительно — также, как он вынимал шпагу, взлетал по лестнице, опускался на колено перед Катариной, — и Эстебан упал, нелепо сжимая одной рукой ворот колета, а другой эфес. Ричард неловко отвернулся, хотя картина всё равно стояла перед глазами: быстро темнеющее кружевное жабо, пузырящаяся кровь, ритмичными толчками вытекающая из раны на горле и изо рта, удивлённые тёмные глаза, наконец стёршаяся с губ усмешка осознания своего превосходства. Рокэ резким, жёстким движением вбросил шпагу в ножны, и Дикон поморщился, не удержавшись — почему-то именно сейчас нечищеное, заляпанное кровью оружие было особенно жалко. Только оружие. -…Забирайтесь, Окделл. Вы мне нужны. Требовательный голос эра разбил странное отупение, и Ричард повернулся к Ворону, запоздало припоминая, что тот говорил приятелям Колиньяра. Забрать тело… почтение господину коменданту. Почему коменданту, почему не родителям Эстебана? Дикон какую-то секунду помедлил, словно в полусне, а потом покорно вложил свою ладонь в ладонь Первого маршала. Понимание стало приходить сразу же, как только они отъехали от Нохи, и сумрачное прохладное утро, влажный запах мокрых камней и железа, гулкая, веками пьющая чужую кровь площадь монастыря остались позади. Идущий ровной рысью Моро, просыпающийся шум города, запах отцветающей черёмухи и акаций — всё это впервые казалось Дику настолько живым, что не думать о стынущей крови на разбитых плитах и пустом, переставшем быть знакомым лице не получалось. Рокэ Алва был совсем рядом — тоже очень живой, тёплый, Дикон почти прижимался к нему, стараясь устроиться поудобней и одновременно не держаться за своего эра. Чёрные, пахнущие морисскими благовониями и чем-то горьковато-свежим — наверное, так пахнет море, Дик не знал, — волосы лезли в лицо, под белой рубашкой выделялись длинные крылья лопаток… Юношу прошила запоздалая дрожь отвращения и страха — Создатель, он ведь действительно мог умереть, он бы умер, если бы его эр… — Ричард! — негромкий окрик подействовал, словно отрезвляющая пощёчина. Дик вскинул взгляд, хотя Алва говорил с ним, не оборачиваясь: — Монсеньор? — Ваше стремление встать на защиту, несомненно, благороднейших людей этого королевства было достойным настоящего Человека Чести и поэтому отменно глупым. Но не мне учить вас, с кем и из-за кого сражаться на дуэлях, юноша. Важней другое — вы мне солгали. — Монсеньор! — О, да, вы не лгали, конечно же, — Ричард услышал короткий смешок. — О том, что столь важная деталь вашего гардероба осталась брошенной лежать на полу какого-нибудь захудалого трактирчика, я был осведомлён. А вот о том, что перед этим она весьма чувствительно прошлась по лицу щенка Колиньяра — нет. Но да будет вам известно, юноша, что я предпочитаю знать, кто покушается на жизнь моего оруженосца. И было бы просто прекрасно, если бы я узнавал об этом из первых рук. — Монсеньор, я не хотел, чтобы вы подумали, что я… прячусь за вашей спиной, — конец предложения Дик пробормотал уже куда-то себе в колет, но Ворон всё равно услышал. Они въехали наконец во двор, юноша спрыгнул с Моро, принял из рук эра перчатки и шляпу. Пако увёл коня, и они снова остались одни. — Я не трус. — Это вы уже успели продемонстрировать, не сомневайтесь, — насмешливо произнёс Алва. — Также как и свою несдержанность, достойную Молний, а не Скал. — Монсеньор, они… — Дик сбился, не зная, как именно сказать, но Ворон продолжил за него: — Он называли вас моим любовником, не так ли? Очередная сплетня, и даже не забавная, — пожал плечами он. — Соблазнять собственного оруженосца — увольте, это дурной тон даже для такого мерзавца, как я. Ричард перебил его, ненавидя себя за предательски вспыхнувший румянец: — Эр Рокэ, они оскорбили не только меня, они говорили… об Их Величествах и… Джастине Придде. Они обсуждали вас!.. — Вот как? — мужчина внезапно внимательно посмотрел на него, прищурившись. — И вам это не понравилось? — То, что делает мой эр — исключительно его дело, — тихо, но твёрдо ответил Окделл, внимательно разглядывая носки своих сапог. — Это не должно быть… объектом обсуждений и грязных сплетен. — Таааак, герцог Окделл, — протянул Ворон, и Ричард не смог понять, что именно прозвучало в неуловимо изменившемся голосе. — И вы твёрдо — и незыблемо, я так понимаю, — намерены отстаивать свою позицию и впредь, независимо от количества оскорбляющих мою, хм, честь, господ? — Да, монсеньор, — уже громче произнёс Дик — в этом вопросе не было ничего сложного. Он даже осмелился поднять взгляд до чуть сбившегося кружева на воротнике своего эра. — В таком случае, вам придётся пожертвовать сладкими часами утреннего сна и столь милым вам Дидерихом по вечерам, — почти мурлыкнул Рокэ. — Монсеньор?.. — недоумевающе переспросил Ричард, заглянув наконец в лицо Алвы. Синие глаза смеялись, а в насмешливом изгибе губ не было раздражения и злости. — Если уж у меня так неожиданно появился защитник, словно у прекрасной эрэа из старинной баллады, коими вы зачитываетесь в моей библиотеке, стоит научить вас защищать меня лучше, чем это умеют делать Окделлы, да ещё и после тупоголовых менторов Лаик. — В «загоне» я был четвёртым! — выпалил Дик первое, что пришло в голову — кажется, краснеть от слов эра — с каждым разом всё сильнее — входило у него в привычку, а вот научиться отвечать всё ещё не получалось. — То есть остальные мои предположения вас совершенно не смутили, герцог? — Алва откровенно забавлялся, но ответа, к счастью, не потребовалось — Ричарда спас появившийся у ворот смутно знакомый господин, направляющийся к Ворону. Поэтому, когда монсеньор отправил Дикона с запиской к Капуль-Гизайлям, юноша не только не возражал — он рад был оказаться от Ворона подальше. Ежедневное фехтование с Первым маршалом было единственным несомненно положительным результатом этого утра. Всё остальное следовало либо обдумать, либо вообще забыть. И Дик, наверное, предпочёл бы второе. …А у прекрасной Марианны, как оказалось, очень легко было если не забывать, то хотя бы не помнить — всё. * * * На блудного оруженосца, пропавшего едва ли не на два дня, Хуан смотрел с явным неодобрением, но оповестить о том, что соберано нет дома, всё-таки соизволил. А это было некстати — по поводу столь долгой отлучки стоило объясниться, да и дуэль… или, скажем так, итоги дуэли не выходили у Дика из головы. В любом случае, просто сидеть и ждать маршала — хоть в своих комнатах, хоть в кабинете монсеньора, если он открыт, конечно, было бы глупой и бессмысленной тратой времени, поэтому Ричард отправился в библиотеку — место, ставшее ему едва ли не самым родным и знакомым в особняке. …Но у этого вечера на герцога Окделла определённо были другие планы, и, когда он замер у распахнутой двери, касаясь плечом широкого резного косяка, и Иссерциал, и Марианна совершенно вылетели из головы. Герцог Алва сидел в кресле, держа в руках незнакомый музыкальный инструмент странно нежно, будто обнимая его, и чёрная рубашка была расстёгнута, а на ковре валялись пустые бутылки. Рядом на столе стоял кубок и открытая «Кровь», какая, Ричард не понял. Он стоял и смотрел на Ворона, против воли замечая, как отсветы каминного пламени играют на кольцах и путаются в густых чёрных прядях, бросают причудливые тени на бледное лицо, искажая ставшие знакомыми черты. Алва играл, а затем внезапно прижал пальцы к струнам, — как прижимают пальцы к губам волнующейся красавицы — и поднял голову: — Заходи и садись. — Хуан сказал, вас нет дома, — зачем-то произнёс Дикон. Рокэ был пьян, сам он вернулся от самой дорогой женщины Олларии, а сейчас здесь были только огненный полумрак, кэналлийское и злой, тоскливый голос инструмента, который цеплял что-то в глубине души и так говорил «нельзя», что слышалось — «можно». Ричард сел в кресло напротив своего эра, потом, чуть помедлив, забрался в него с ногами. — Значит, Хуан отменно исполняет свои обязанности, — ответил Ворон без намёка на улыбку, и юноша отчётливо услышал упрёк. Действительно, Хуан солгал оруженосцу, но не Хуан провёл в постели баронессы последние… сколько? Прошедшее казалось сном цвета чайной розы и рассыпанной черешни. Дик вскочил, неосознанно вытягиваясь по струнке, как в Лаик: — Монсеньор, я… Я повёл себя недопустимо, отлучившись без вашего разрешения на… Рокэ хмыкнул, перебивая его: — С чего ты взял, что у тебя не было моего разрешения? И с чего ты взял, что твоя… отлучка, — он выделил это слово как будто случайно, но стыд почему-то нахлынул новой волной, мешая посмотреть маршалу в глаза, — хоть как-то меня обеспокоит? Впрочем, раз уж встал — налей себе вина, и мне заодно. Дик послушался, но от короткой отповеди Алвы легче не стало. Вино в кубке кончалось слишком быстро, хотя и не быстрее, чем у Ворона, а то, что эр обслуживает своего оруженосца, было недопустимо. И поэтому после очередного подхода к столу Ричарду показалось совершенно естественным опуститься на ковёр у камина, прислоняясь спиной к креслу, на котором сидел монсеньор. Музыка стихла, только тонко и жалобно зазвенела неудачно прижатая ладонью струна. Алва коротко выдохнул, запуская пальцы в волосы своего оруженосца, легонько потянул за собранные в кулак пряди, — подобие ласки и подобие боли — заставляя запрокинуть голову и посмотреть в глаза. — Вам понравилось у Марианны, герцог Окделл? — негромко спросил он, и тёмный синий взгляд держал не хуже обманчиво изящной руки. Ричард облизнул пересохшие губы, повторяя выдох Алвы — но только дольше, тяжелее, прерывистей. Это же неправильный вопрос, верно? Тот, на который не ответишь ни да, ни нет. Ворон пьян и, наверное, зол, и Дикон пьян тоже, только ему ни капельки не страшно. Понравилось ли ему у Марианны? У Марианны было чарующе, умопомрачающе, бездумно… Но ведь… — Господин Первый маршал! Рокэ лениво обернулся, не отпуская Ричарда, и тот чуть потянулся, опираясь рукой на бедро своего герцога, чтобы рассмотреть вошедшего. Одежда посыльного, нашитый на плечо королевский герб, крайне ошарашенный вид… Дик подумал, как выглядел бы он сам, увидь пьяного графа Килеана в распахнутой рубахе и сидящего у его ног Эстебана, но смущение, кажется, давно утонуло в бессчётных бокалах «Дурной крови» и кэналлийских песнях монсеньора. Поэтому он смотрел, слушал и старался не забыть ответ на заданный ему вопрос. … — Ну, тогда соврите что-нибудь куртуазное… Хотя нет, всё и так выглядит куртуазно, не так ли, сударь? Так уж и быть, скажите про кошек и Леворукого. — Но господин герцог… — Вы можете быть свободны, — произнёс Алва, не только не повышая голоса, но даже не усмехнувшись, но молодого человека как ветром сдуло. Ричард пьяно прыснул, осознав глупый каламбур, и тут же напоролся на взгляд эра. Ах да… — Монсеньор, здесь мне нравится больше, чем у Марианны, — проговорил он, чувствуя, как глупо, двусмысленно, жалко это звучит, особенно после слов Рокэ о том, что герцог Алва в своём оруженосце не нуждается. Пальцы разжались, скользнули вниз, ложась на изгиб плеча и шеи. У Ворона узкая, сильная ладонь, нагретое человеческим теплом серебро колец отчётливо чувствуется на пылающей — от вина, от прикосновения, от признания? — коже. — Тогда оставайся здесь, Ричард, — ответил наконец Рокэ, отнимая руку и вновь беря гитару. — Тогда ты можешь остаться здесь.