Дневники Ричарда Горика

Алва вернулся в особняк только следующим вечером. Ричард, прилежно карауливший своего эра, сидя с книгой у окна спальни, проворно соскочил с подоконника, захлопнул на редкость занудный трактат об истории народов Сагранны и немного нервно заглянул в зеркало, уже скорее по привычке, чем действительно надеясь добиться какого-то результата, приглаживая непослушные вихры. Конечно, Ворон не прогонит его, не выслушав, но всё равно отвлекать маршала, у которого нет времени даже в собственный дом заглянуть, не слишком хотелось. Рокэ Алва был у себя в кабинете один — ни ординаров, ни порученцев, ни даже Хуана или ещё кого-то из кэналлийцев, и Ричард счёл это добрым знаком. Он остановился на пороге, стукнул пару раз костяшками пальцев по косяку, не решаясь войти, несмотря на то, что дверь была распахнута настежь. — Надеюсь, вы пришли ко мне, как только я смог появиться дома, не для того, чтобы сообщить об очередной дуэли, юноша. Не поймите меня превратно, я не против того, чтобы вы развлекались подобным образом, но у меня совершенно нет на вас времени, — произнёс скучающим тоном Алва, сидя прямо на столе и не отрываясь от чтения очередной, без сомнения, очень важной, депеши. — Нет, монсеньор, — ответил Дикон, надеясь, что это не прозвучит обиженно. Дуэль была только один раз, и Дик ничего о ней Алве не сказал! Зачем он говорит так? — Я никого не вызывал. — Отрадно слышать, — коротко бросил Ворон. — Но ведь зачем-то же вы пришли. Говорите, не тяните. — Эр Рокэ, вам скоро должно прийти письмо из Надора, от моего опекуна, графа Ларака. Он… — Ричард вздохнул, приводя в порядок мысли. Раз уж начал, надо идти до конца. — Там будет написано, что матушка, герцогиня Мирабелла, что она больна и вас просят отпустить меня в Надор. Эр Рокэ, это будет неправдой. Рокэ поднял голову, отложил в сторону бумаги, плавным движением соскользнул со столешницы и аккуратно опустился в кресло. А потом прижал пальцы к вискам и очень будничным тоном спросил: — У вас прорезался дар ясновидения, юноша? Услышать этот вопрос Дикону очень не хотелось, но глупо было надеяться, что маршал просто примет слова своего оруженосца на веру и не начнёт выяснять, откуда у него такие сведения. — Нет, монсеньор, — кротко ответил Дик, бросая на Ворона быстрый взгляд. Тот устало и насмешливо улыбнулся: — Дайте угадаю, сейчас вы скажете мне, что этим секретом с вами по совершенно непонятным вам соображениям поделился ваш кузен, виконт Лар. Но только, на ваше счастье, я сейчас слишком занят, чтобы высмеивать ваши попытки соврать мне и выяснять, почему вы решили сообщить мне сведения, полученные от любезного господина Штанцлера. Но не думайте, что к этому разговору мы с вами не вернёмся. — Я не собирался вам врать! — почти выкрикнул Дик, выплёскивая всю неуверенность и сомнения последних дней, всю злость от разговора с кансилльером — злость на себя и на собственную беспомощность, свой страх, долгие часы ожидания, отсутствие вестей, чувство собственной ненужности… — Письмо было написано ещё до того, как объявили, что будет война, но она будет, и даже если мы… — он запнулся, слово «проиграем» не шло с губ. — Я всё равно клялся вам, и я не уеду в Надор, когда вы будете воевать! — Скалы всё ещё твёрды и незыблемы, — вздохнул Рокэ. — И полны достойного Дидериха трагизма и пафоса, но это очаровательно в юности, а потому не вменяется вам в недостаток. Но скажите, Ричард, «если мы» что? Разве вы не слышали вдохновенной речи Её Величества, как она там говорила — «где Ворон, там победа», кажется? Дикон уткнулся взглядом в пол — о Катари говорить хотелось ещё меньше. — Вы же сами говорили, что эту войну не выиграть, эр Рокэ, — тихо проговорил он. — Её Величество… Её Величество, наверное, просто не была ознакомлена с ситуацией… — Я говорил лишь о том, что другие считают, что эту войну не выиграть, — прервал его Алва, заговорив вдруг неожиданно мягко. — Очень глупая и нечасто встречающаяся среди Людей Чести готовность разделить со своим эром его поражение, Дикон, но мы идём побеждать, поверь мне. А что касается осведомлённости Её Величества… — Не надо, эр Рокэ!.. — взмолился Ричард, поднимая наконец на Ворона взгляд. — Пожалуйста, не надо о… Её Величестве. — Помнишь, у кого-то из великих была история о том, как в корзине подаренных юной принцессе цветов спала змея? Или это гальтарская легенда, уже не помню, но букет был так прекрасен, что никто… — Эр Рокэ! — Где ваша жажда знаний, юноша? — усмехнулся Алва, прикрыл ладонями глаза, помедлил секунду, другую, третью, прежде чем непривычно медленно убрать руки от лица, и Ричард запоздало вспомнил, что Первого маршала не было в особняке половину недели, и весьма сомнительно, что в военных лагерях или казначействе его ждали затем, чтобы накормить и дать отдохнуть. Раздражение сразу же погасло, сменившись виноватым беспокойством — Ворон не спал трое суток, и ещё умудряется поддерживать с Диком разговор, который… который, в общем-то, мог бы и подождать, ведь письмо ещё не пришло. Просто когда Ричард увидел, что Алва вернулся… Нет, об этом тоже можно подумать как-нибудь потом. — Монсеньор, мне кажется, вам стоит отдохнуть. Ворон зло сощурился, и Дик заранее сжался в предчувствии жесткой отповеди: — То, что вам кажется, совершенно не моё дело, юноша, а то, что мне следует делать — не ваше. В Фабианов день вы стали моим оруженосцем, а не я вашим, если вы успели об этом забыть! — Монсеньор, я не видел вас с Совета, который был позавчера утром, а ночью до него вы, — пели о чём-то горьком и завораживающе прекрасном на кэналлийском, пили Дурную Кровь, ласкали пальцами струны и кожу на моей шее, разрешили мне остаться. Ричард покраснел непроизвольно, сбиваясь и делая паузу в своей речи. Убедительным быть не получалось, — тоже почти не спали. Я просто… — Хорошо, Ричард, — махнул рукой Рокэ, задумчиво разглядывая Окделла. — Скажи Хуану, что я умер для всех, включая Его Величество и Его Высокопреосвященство. До шести утра. Иди. Дик коротко поклонился, чувствуя, как что-то дрогнуло, сжалось в груди. Как будто он что-то потерял, не понимая ещё, что именно. И почему-то это было правильно. — Слушаюсь, монсеньор. * * * К концу недели письмо от графа Ларака всё же пришло — Ричард узнал о нарочном из Надора от Пако. Дик этого ждал, и монсеньор был оповещён заранее, но всё равно стало неприятно и стыдно. За ложь о здоровье матери во имя неизвестно чего — самую страшную, самую опасную ложь, как говорила старая Нэн, за послушного Штанцлеру дядюшку Эйвона, за отравляющую своей злобой замок и домочадцев Мирабеллу, за своё молчание, за мелкие, недостойные любого дворянина интриги, в которых утонули Люди Чести… В конце концов, за то, что Катари… Её Величество оказалась… Бланш? Даже сейчас в это не хотелось верить. Она была такой искренней, такой встревоженной и обеспокоенной там, в саду, а потом на Совете сыграла на руку кансилльеру, и тоже была очень искренна в своих словах. Можно ли здесь верить хотя бы кому-то, можно ли здесь доверять?.. От дальнейших терзаний Дикона отвлёк Хуан, вошедший в библиотеку с сообщением о том, что у ворот герцога Окделла ждёт в карете его кузен, Реджинальд Ларак. Дик подавил готовый сорваться с губ вздох раздражения и отчаяния — ведь Штанцлер уже видел его на этой неделе, что ещё ему нужно? Убедиться, что письмо дошло и Алва почитал его? Попрощаться? Ричард никогда не мнил себя великим актёром, а если эр Август опять начнёт рассказывать ему что-то о благородных намерениях бириссцев и ценности сына Эгмонта для будущего Великой Талигойи, весь план Дика делать вид, что согласен со всем, полетит к закатным кошкам. Он только сейчас понял, как устал за последние дни от подлостей, от сомнений, от лжи и отговорок. — Хуан, — юноша поднял на слугу немного неуверенный взгляд. — Ты не мог бы передать кузену, что я… занят выполнением поручения монсеньора и не могу сейчас уделить ему время? Расчетливый, цепкий взгляд кэналлийца словно прощупал его всего, с ног до головы, а потом в тёмных глазах будто что-то поменялось, смягчилось, ушло на дно, и Хуан кивнул: — Конечно, дор Рикардо. У нас на носу война, оруженосец соберано не имеет права пренебрегать своими обязанностями. Я передам виконту Лару ваши искренние извинения. Мужчина вышел, и Дик забрался в кресло с ногами, утыкаясь носом в колени. Ну вот, прекрасно. Теперь он сам врёт, да ещё и используя имя своего эра. И пусть это не самая плохая ложь, всё равно облегчения данное обстоятельство не приносило. Юноша коснулся сквозь тонкий хлопок рубашки висящего на цепочке кольца, сжал его в кулаке. Жест становился привычным. Воспоминания о людях, живших почти четыреста лет назад, помогали вернуть душевное равновесие. Ричард Горик был хорошим рассказчиком, и никогда не страдавший отсутствием воображения Дик, кажется, видел их всех как живых: светловолосого восторженного и застенчивого Люсьена Ларака, глядящего на единоутробного старшего брата сияющими от восхищения глазами; невероятно обаятельную, с лукавым и смеющимся взглядом Леонору в роскошном золотом платье, приобнявшую одной рукой маленького Октавия; сыплющего шутками Готье Шапри-Валмона, без которого не обходилось ни одно празднество — и ни один дипломатический приём; Шарля Эпинэ-младшего, неистового, красивого, гордого, словно олицетворяющего молнии на своём гербе; прекрасную Мерседес, черноволосую, смуглую и черноглазую, вплетающую в волосы алые глориозы и с неповторимой грацией подающую для поцелуя унизанную кольцами руку… Но яснее всего Дикон видел Рамиро. Старшего Брата, Железного Ворона… молодого мужчину с собранными на кэналлийский манер в низкий хвост волосами, перехваченными чёрной лентой, с жесткими, застывшими в маске высокомерного безразличия чертами лица. У него в кабинете висели портреты Октавии и Рамиро-старшего, он улыбался ставшей ему второй матерью графине Креденьи, коротко кланялся внимательно глядевшему на него Франциску, устало закрывал глаза после пышных приемов, и злой синий взгляд нёс с собой всё, что угодно, кроме спокойствия. Он смеялся, когда тяжёлый двуручник Ричарда останавливался в волоске от его шеи, а его кинжал целился в печень графу Горику, он зажимал ему расцветшую багровым цветком рану в боку и звенящим голосом приказывал смотреть на него, он дрожащими от усталости руками разливал из графина вино на два бокала, он морщился и тёр виски, он отстранённо перебирал в пальцах сапфиры и чёрные ройи герцогской цепи, стоя над картами. Тот Ричард Окделл знал его до последнего жеста, до самой незначащей черты характера, для него Алва был не сыном Кэналлийского Предателя и Рамиро-Вешателем — он был человеком, который спасал его и которого спасал он, человеком, который умел любить и боялся верить, который выигрывал и проигрывал, который встречал предательства улыбкой и сталью, которому нужен был кто-нибудь, кто скажет «я не уйду». Почему же сейчас Ричарду — другому Ричарду, оруженосцу Первого маршала, так хочется, чтобы у него всё было… также? Разве можно сравнить их? Тот Окделл был смелым, честным, всегда знающими, как надо поступить, чтобы это было правильно, и умеющим добиваться своего. Тот Окделл говорил — скворец, он много что говорил, и Рамиро наконец ему поверил. А Дик говорит только «монсеньор», и, кажется, ему совсем не верят и верить не собираются, он путается и не знает, что делать, он в любом случае кого-то предаёт, не эра, так отца, и не знает, как это закончить. Стоит ли Дик Окделл своего предка? И будет ли стоить хоть когда-нибудь? — Дор Рикардо, — Луис улыбнулся, почти вбегая в библиотеку и притормозив у стола, за котором сидел юноша. — Соберано вернулся, он в своём кабинете. Требует вас к себе. — Хорошо, — Дикон спрыгнул с кресла и потянулся, разминая затёкшие конечности. По крайней мере, есть хоть что-то, что точно будет правильным. «Вы приказываете, эр Рокэ, а я выполняю приказы. Сложно найти что-то правильней».