Дневники Ричарда Горика

Ричард не сказал бы, что отношение монсеньора к нему сильно изменилось после их ночного разговора — скорее, оно всё также зависело исключительно от настроения Рокэ Алвы — но он всё равно чувствовал, как что-то сдвинулось с места. Ворон больше не считал, что знает своего оруженосца лучше него самого, и от этого становилось легче — словно ему дали шанс. … — Отдельно мне хотелось бы назвать герцога Окделла, сбившего из пушки вражеское знамя. Насколько мне известно, за подобные заслуги во время Двадцатилетней войны представляли к ордену Талигойской Розы. Голос Алвы звучал всё так же ровно, но Ричард вскинулся, услышав своё имя, и попытался выглядеть невозмутимо под взглядом графа Ариго. Талигойская Роза? За что это, за выстрел из пушки — смешно! Как только Рокэ закончил ответную речь с перечислением всех отличившихся офицеров — он действительно помнил их имена, говорил, ни разу не сбившись, — папаша Эркюль со слугами накрыл столы, маршалы, генералы, полковники и один Проэмперадор уселись, и Дик занял своё привычное место за плечом монсеньора, следя за тем, чтобы его бокал, а потом и бокалы гостей всегда были наполнены. О делах никто не говорил — все смеялись, шутили, провозглашали тосты, хвалили жаркое, вспоминали выигранную кампанию, расспрашивали о подробностях сражений, а Дик смотрел на ворвавшийся в скромную придорожную гостиницу двор и не мог понять, рад он тому, что Ворон изменил свои планы, или нет. Он быстро смирился с решением Первого маршала остаться в Варасте на зиму с армией — конечно, его ждёт смертная скука и дежурства с Жилем Понси, но зато не будет разговоров со Штанцлером, во время которых молчать становится всё труднее, и Её Величества, думать о которой до сих пор было больно. Но теперь, когда из-за желания Ворона пойти наперекор всем дурным знакам Оллария была так близко, Ричард вспомнил и оставленные в особняке дневники, и письма, что он написал друзьям, и вечера в кабинете эра Рокэ с «Дурной кровью» и гитарой — и не знал теперь, что перевешивает, хорошее или плохое. Ариго и Килеан бросали на него изредка короткие, внимательные взгляды — Дик не знал, что они хотели или боялись увидеть — но не заговорили ни разу за вечер. Алва тоже уделял оруженосцу внимание не больше, чем обычно, и это помогало спокойно заниматься своими обязанностями, отвлекаясь исключительно на свои мысли. Хвала Создателю, завтрашний ранний подъем заставил всех разойтись пораньше, хотя Ричард был уверен, что его эр при желании способен пить всю ночь подряд и явиться на утренние приветственные церемонии отвратительно бодрым и свежим. Впрочем, вряд ли ему так уж хотелось напиваться в компании братьев Её Величества и человека, у которого он отыграл любимую и убил оруженосца, а Савиньяки сами распрощались и ушли, хоть и последними. — Вот и всё, — негромко произнёс Рокэ, глядя на закрывшуюся за близнецами дверь, и Дик не понял, о чём он говорит — о закончившемся вечере или закончившейся войне. Но войну Ворон всегда может найти себе новую, врагов у Талига хватает, а вечер был не так уж и хорош, чтобы по-настоящему о нём жалеть. Так в чём же дело? Монсеньор поймал взгляд Ричарда, улыбнулся и протянул руку, коротким жестом взъерошивая ему волосы, а потом гибко поднялся: — Идём, Ричард. Трактирщик проводил их до комнат, принёс по приказанию Алвы вина и целый поднос еды, и наконец закрыл за собой дверь. Поздний ужин прошёл в молчании — Дик был голоден, да и не знал, как начать разговор. В конце концов, когда один из кувшинов кэналлийского опустел, юноша заговорил, опасаясь, что сейчас его отправят спать: — Эр Рокэ… Зачем вы поменяли свои планы? Мы же собирались оставаться в Варасте? — Разве тебе совсем нечего делать в столице, Дикон? — Рокэ улыбался, но как-то устало. — Ты сказал мне, что не веришь в приметы. Дик невольно отвёл взгляд, вспоминая кишащую ызаргами сухую траву, запах палёных перьев и шерсти, до крови порезанные о красноягодник ладони, нудные, тоскливые перечисления Клауса, за которые Дику хотелось проклясть адуана на месте. — Когда мой отец уезжал перед восстанием, было… было много примет, эр Рокэ. Нехороших, — Алва спокойно смотрел на него, не улыбаясь и не перебивая. — Но он поехал, не мог остаться, и вы лучше меня знаете, чем всё закончилось. Я не верю в то, что приметы — судьба. Они… — Дик запнулся, подыскивая верное слово, и Рокэ подсказал: — Предупреждение. Словно думал о том же, что и Ричард. Дик кивнул: — Да. Только если есть что-то важнее своей жизни, их не слушаешь. Эр Рокэ, — он поспешно продолжил, глядя на Алву, — я не говорю, что вы… как мой отец. Вы не он. Но вы тоже не можете остаться, да? Герцог молчал, и от его взгляда становилось неуютно. Дик уже пожалел, что вспомнил отца и погибшего ворона, выпалил, отчаянно стараясь сменить тему: — И вы сказали, что я сбил то знамя. Это не так. — Всё так, Дикон, — сразу же ответил Алва, и Дик понял, что не у него одного предыдущая тема вызвала чувство неловкости, о котором хотелось забыть. — У тебя ещё будут сражения, за которые тебе никто не скажет спасибо, и тогда ты вспомнишь Дараму и свою первую награду. И станет чуточку легче. Награду, которую он, по чести, не заслужил, но которую пожаловал ему монсеньор, потому что посчитал, что Дик Окделл, его оруженосец, достоин получить один из высших талигойских военных орденов в семнадцать лет. — Я не подведу вас, эр Рокэ. Клянусь, — тихо произнёс Ричард, отставляя пустой стакан, который до этого вертел в руках. — Не думаю, что наши кони будут долго идти рядом, Ричард Окделл, — задумчиво посмотрел на него Рокэ. Дик вскинулся, готовясь произнести гневную отповедь, но Алва не дал себя перебить: — Тебе понравилась вывеска папаши Эркюля? Теперь тему менял Ворон. Юноша посмотрел на него исподлобья, хмуро и растерянно одновременно, но спокойствие, которое едва установилось в этой комнате, не хотелось терять, как не хотелось повторять одни и те же слова, разбивающиеся о стену неверия герцога Алвы, и он смирился — только на сегодня. Если хотите, эр Рокэ, поговорим о вывеске. Поговорим о чём угодно. — Понравилась, эр Рокэ. Она очень красивая. — Фрамбуа — один из двенадцати городов, оспаривающих право на святую Октавию, — заговорил Алва. — Я имею в виду олларианскую святую и мою прапрапрабабку. Эсператисты считают ее шлюхой и винят во всех смертных грехах, но двое мужчин, превративших Талигойю в Талиг, на нее и в самом деле молились… — Это она? — удивлённо протянул Ричард. Надо же, только недавно вспомнил о дневниках Горика… — Мать Рамиро-младшего, Старшего Брата? Рокэ бросил на него заинтересованный, острый взгляд: — Думал, ты, как и все, знаешь только о Святой Октавии, жене Франциска-Завоевателя. Историю её первого замужества в житиях не описывают. — Мне рассказывал… — пробормотал Дикон, опуская глаза. Хорошо ещё, не наболтал лишнего! — Мне рассказывала матушка и отец Маттео, наш священник, эр Рокэ. — А, ну конечно, — Ворон усмехнулся. — В эсператистских традициях Октавия — жестокая блудница, зачаровавшая Повелителя ветров своей красотой и виновная в его вероломстве, погубившем Раканов. Сын героя и святой, сын предателя и трактирной шлюхи, вспомнил Дикон жестокие слова Железного Ворона. Только женщина, ставшая королевой, и не жила с того часа, когда ей принесли весть о гибели герцога Алва. — А на самом деле, эр Рокэ? — спросил Дик, потому что надо было спросить. — На самом деле, Ричард, она была той самой девочкой в окошке из старинных баллад, тихой и невинной, в которую влюбился случайно увидевший её рыцарь. Так эорий и Повелитель Ветров женился на безродной сироте, по любви, что нечасто случается там, где жизнью правит кровь и власть, — Алва смотрел на него, а видел, наверное, нашедшего своё счастье предка, потому что взгляд его был задумчив и печален. — Стоило ли оно того, нам с тобой никогда не узнать. Любовь стоит чего угодно, любых безумств, мог бы ответить Дикон. Ваши глаза подарила вам их любовь, мог бы сказать он; подарила вас, как четыреста лет назад подарила Рамиро. Разве можно сомневаться? Но он молчал, проглатывая глупые, отчаянно романтичные слова, за которые его назвали бы обожателем Веннена, и Рокэ, не дождавшись ответа, тихо сказал: — Завтра уже почти наступило, Дикон. Иди к себе. * * * Первый маршал подарил ему и белого коня, и шкуру барса, как обещал, но Ричард прошёл с Соной всю Варастийскую кампанию, и пересаживаться на Бьянко ради парада в честь победы казалось предательством. Рокэ ослепительно улыбался и насмешничал, но Эмиль, глядя на него, покачал головой: — Я бы не советовал сейчас кому-нибудь лезть к господину Первому маршалу без веской причины. Хотел бы я знать, что с ним такое, вчера был человек человеком, а сегодня не ровен час кого-нибудь убьёт… Дик вспомнил вчерашний вечер, тихий голос эра и спокойный усталый взгляд, намертво сцепившего когти ворона — и опустил глаза, делано пожимая плечами: — Я не уверен, что Манрик, распоряжающийся, на каком коне Первому маршалу въезжать в столицу, может поднять настроение. На мгновение юноше показалось, что перед ним стоит не Эмиль, а его старший брат — настолько холодным, цепким и проницательным стал взгляд генерала: — Если бы полгода назад кто-то сказал мне, что сын Эгмонта Окделла будет покрывать Ворона… Ричард побледнел, потом вспыхнул, сжимая в кулаке поводья: — Не смейте впутывать сюда… Мой отец не имеет ровно никакого отношения к моей службе у Первого маршала! Вы не имеете права намекать… — Что здесь происходит? — голос Алвы, раздавшийся за его спиной, заставил Дика вздрогнуть. Любезная и равнодушная улыбка мужчины никак не вязалась с опасной темнотой его глаз: — По установившейся традиции, подобные возмущённые речи герцога Окделла обращены ко мне. Что же не смеет генерал Савиньяк? — Скорее всего герцог Окделл неправильно понял мои слова, — примиряюще улыбнулся Эмиль. — Дикон, я не имел намерений оскорбить тебя. Наоборот, — в его глазах сверкнули лукавые искры, — я и сам бы не отказался от такого оруженосца. — Благодарю вас, эр Эмиль, — невнятно пробормотал Дик, судорожно подыскивая подходящий ответ, но Алва снова перебил его: — Но раз так случилось, — лениво и надменно протянул он, — и счастье лицезреть герцога Окделла три года досталось мне, приказываю прекратить разговоры. Найдите генерал-церемониймейстера Манрика, юноша, он вручит вам моё знамя. Оруженосец вы Проэмперадора Варасты или нет, в конце концов? — Слушаю монсеньора, — счастливо выдохнул Дик, забывая и о словах Эмиля, и о странном настроении Алвы. Он будет нести знамя победителя, въезжая в город почти бок о бок с Первым маршалом! Как прекрасна, как восхитительна бывает победа! Парад и празднование растянулись на целый день, но Ричард не чувствовал усталости, только переполнявшие его возбуждение и радость. Торжественная процессия медленным шагом двигалась по городу в сторону дворца, и Оллария ликовала, встречая человека, подарившего Талигу победу, в которую никто не верил. Разве это не знак? Ворон непобедим, пришло время смириться с этим и оставить глупые интриги. Они хотели снять с Алвы голову, а в итоге череп прострелили Белому Лису. Достаточно ясное послание, так? Король и королева ждали их в Большом зале — честь, выпадающая немногим. Ричард видел, как Фердинанд раздувается от гордости за своего Первого маршала — он действительно любит его, понял Окделл, любит человека, который дарит ему свой гениальный талант и ничего, совсем ничего не требует взамен. Сильвестр правит за него, Лучшие Люди и Люди Чести смеются, презирают или ненавидят, не забывая выпрашивать себе новые должности и новые земли, а его монсеньор выигрывает войны и приносит к ногам человека на троне, вставая на колени и склоняя голову. Король может быть неправ, король может быть и не королём даже, но Талигойя всегда права. Так ли склонял голову перед своим младшим братом Рамиро?.. Ричарда вырвал из своих мыслей только тревожный многоголосый рёв толпы, напугавший толпящихся в зале придворных. Рокэ решительно шагнул в сторону, к занавешенным окнам, распахнул балкон, выходя наружу, к кричащим людям, и Дик, наконец очнувшись, рванулся вслед за ним, до боли сжимая эфес шпаги — что могло случиться? Его эр наверху, до него не добраться просто так, но всё равно… Он выскочил наконец на вечерний осенний холод, к Ворону, опершемуся свободной рукой о мраморную балюстраду, и замер, увидев наконец, что так взволновало собравшийся на дворцовой площади народ. Мэтр Шабли, конечно, рассказывал им о таких явлениях — о двойных радугах и ложных солнцах — но выглядело это так величественно, что у Дика перехватило дыхание. Мечи с сияющими навершиями, истекающее кровью сердце, корона и щит… — Их четверо, — хриплым шёпотом выдохнул Дикон, вспомнив наконец, о чём это напомнило ему. Слова Паоло! — Навечно четверо, но сердце должно быть одно. Сердце Зверя, глядящего… — Молчи, — рука Ворона железной хваткой сжала его плечо, до боли, до синяков, заставляя замолчать. Ричард перевёл взгляд на эра — Рокэ говорил, не разжимая губ и не смотря на него. — Ради Леворукого, Дикон, не произноси этого. Не здесь. Дик покорно замолчал, только сейчас понимая, что они больше не одни — на балкон за это время успели выскочить ещё полтора десятка придворных — то ли самых любопытных, то ли самых бесстрашных. В зале, у самых дверей стояли кто-то из Манриков, братья Ариго и кардинал, и по взгляду Дорака юноша понял, что рука Алвы на плече Окделла его заинтересовала куда больше, чем необычное природное явление. А если Ариго это тоже заметили, то скорого и крайне неприятного разговора с кансилльером ему не миновать. Часы на башне Франциска отбили пять вечера, когда солнце наконец село, скрываясь за горизонтом и заканчивая затянувшуюся феерию. Рокэ медленно расслабил ладонь и отпустил плечо Дика, а потом наконец повернулся спиной к толпе. — Полагаю, господа, — негромко произнёс он, но в оглушающей тишине его голос был хорошо слышен, — это было достойным завершением прекрасного праздника. Первый маршал лёгким движением поудобнее перехватил меч Раканов, будто в давно вышедшим из употребления оружии не было ничего непривычного для него, прошёл обратно в Большой Тронный зал, не обращая внимания на безмолвно расступающихся придворных, и это словно послужило сигналом для остальных — наконец зазвучали первые смешки, взволнованные голоса, аханье дам, Фердинанд повёл под руку бледную Катарину, о чём-то озабоченно её расспрашивая, та едва заметно качнула головой, словно через силу выдавливая из себя улыбку, чтобы успокоить супруга. Дик отвернулся, наконец отпуская эфес шпаги — пальцы уже успели занеметь — и поспешил догнать своего эра. Алва остановился у дверей, перебрасываясь фразами с господином тессорием, заметил Дика, кивнул ему, попрощался с Манриком, попытавшимся было его задержать, и быстро вышел в непривычно пустой коридор, уже не оглядываясь. — Монсеньор… — начал Ричард, но Рокэ оборвал его: — Не сейчас, Дик. Не сейчас так не сейчас, хотя он всего-то хотел спросить, что Первый маршал собирается делать дальше. Рокэ словно угадал его мысли, добавил немного мягче: — Доберёмся до особняка и можешь спрашивать о чём угодно. Дик кивнул, сообразил, что Рокэ его не видит, и запоздало ответил: — Да, монсеньор. «О чём угодно» было подозрительно щедрым для Алвы предложением, а, впрочем, ответить на вопросы он как раз не обещал. Пока Дик раздумывал, к чему относилась последняя реплика эра — и почему он не хотел разговаривать о странном небесном явлении во дворце — они уже спустились к выходу. Моро и Сона стояли осёдланные, хотя к мориску, всё также бившему землю копытом, дворцовые слуги приближаться боялись, личная охрана герцога, состоявшая всего из двух кэналлийцев, уже была готова. Ричард уезжал из столицы в конце лета, а вернулся почти зимой, и морозные сиреневые сумерки были ему непривычны. В Сагранне вечерний воздух был почти прозрачным и гораздо менее влажным, а здесь дома, калитки, полуголые деревья будто прятались в тени друг друга, и улица Мимоз казалась чужой и незнакомой. Короткую, тусклую искру света в темноте он заметил лишь краем глаза, но не успел даже понять, что это, как раздался знакомый сухой треск, Моро отпрянул, становясь на дыбы, и рухнул на дорогу. Раздался чей-то испуганный вскрик, резкие приказы по-кэналлийски, глаза ослепил свет факелов, Сона испуганно заржала, рванувшись то ли вперёд, то ли в сторону, Ричард не задумываясь осадил её, спрыгивая на мостовую, завертел головой, пытаясь понять, что произошло. Это был звук выстрела, и Моро… — Эр Рокэ! — хрипло и испуганно выкрикнул Дик, стараясь не замечать, как позорно дрожит его голос. Как же так, пройти всю Варастийскую кампанию, и здесь, почти на ступенях собственного дома… Его голос потонул в общем шуме, но он уже увидел мориска, лежащего на мостовой, и Рокэ, который стоял на коленях, поддерживая голову коня. Его колет и руки были в крови, но, может быть, это кровь Моро? Ворота особняка Алвы распахнулись, Хуан и Пако тут же оказались рядом с соберано, и тот поднялся, оглядываясь и выискивая кого-то взглядом в темноте. Неудавшегося убийцу? Он наверняка уже сбежал, но Дик видел, на какой стороне улицы сверкнула высекаемая искра, а там не так уж много домов, вдруг кто-нибудь что-нибудь заметил. Юноша шагнул в сторону от толпящихся кэналлийцев, выпуская повод, и Сона, будто только этого и ждала, опять жалобно заржав, сунулась то ли к Моро, то ли к Пако. Ричард раздражённо вздохнул — теперь возвращаться, проталкиваться за ней, — и вздрогнул, услышав напряжённый, повелительный окрик: — Ричард! Рокэ стоял, держа под уздцы прядающую ушами и нервно переступающую Сону, и выглядел бледнее прежнего даже в ярком свете факелов. Он нервно и быстро провёл ладонью по боку кобылы, и Дик наконец понял, и что он ищет, и кого выглядывал, передав Моро на попечение конюха. Обругать себя последними словами за тупость можно было и потом. — Эр Рокэ! — уже громче выкрикнул он, пробираясь обратно. — Монсеньор, я здесь! — Ричард, — сквозь зубы выдохнул Рокэ. Глаза были совершенно чёрными и страшными. — Извольте запомнить уже раз и навсегда, что место оруженосца — рядом с его эром. Особенно когда искать вас нет времени. — Простите меня, монсеньор, — Ричард опустил голову, но не изображая покаяние, а скрывая совершенно неуместную сейчас улыбку. Чему он радуется? Тому, что все живы? — Вы не ранены? — Нет, — небрежно отмахнулся Алва, и его голос уже звучал как обычно. — Я всё ещё в любимчиках у Леворукого, судя по всему. Не заметил, откуда стреляли? Ричард неопределённо кивнул в сторону, уже не уверенный, где конкретно заметил проклятую вспышку, но Алве этого оказалось достаточно — он взял переданный кем-то из слуг фонарь и направился в указанном направлении, так уверенно, что Дик понял — вопрос ему задали просто так, Ворон всё заметил сам, и куда лучше оруженосца. — Ричард, иди в дом, — не оглядываясь, бросил он, словно знал, что Дик идёт следом. — Эр Рокэ, я… — Убийца уже сбежал, на что здесь смотреть? — пожал плечами Алва, но больше его не прогонял. Он оказался прав — стрелявший прятался в нише высокой стены, теперь там была только утоптанная мёрзлая земля и брошенный мушкет. Рокэ присел рядом, разглядывая что-то, и Дик увидел, что в крови Моро измазана щека и волосы его эра. — Монсеньор… — тихо произнёс он и тут же замолчал, снова услышав в голосе предательскую дрожь. Рокэ поднял голову, посмотрел на него и ответил неожиданно мягко: — Ступайте домой, юноша. Здесь больше нечего делать ни вам, ни мне. Умойтесь и переоденьтесь, на сегодняшнем параде мы собрали слишком много пыли. — А вы? — умоляюще спросил Дик. — Я пойду к Моро, проверю, как он. Если не уснёте, заходите ко мне, выпьем по бокалу… за счастливое возвращение. Ричард фыркнул, сдерживая нездоровый смех, зажал ладонью рот и ускользнул в темноту, к распахнутым воротам, сбегая от внимательного взгляда монсеньора. Ричард, опасаясь что-то пропустить, быстро сменил рубашку и колет, и ещё несколько часов просидел на ступенях у двери кабинета, в красках представляя себе умирающего, захлёбывающегося собственной кровью Моро и стоящего перед ним на коленях монсеньора. Никто из слуг ни разу не поднялся наверх за это время, в особняке стояла тишина, ожидание от этого казалось ещё более томительным, и, когда Алва наконец бесшумно появился перед ним, Дик молча вскочил, не смея задать страшный вопрос. — Моро повезло, — очень спокойно произнёс Ворон. — Через неделю будет бегать. Раз уж ты меня дождался, пойдём. Видимо, в кабинете разожгли камин давно, ожидая прибытия хозяина, за прошедшее время поленья почти догорели, но тепло сохранилось. Алва достал бутылку, разлил вино в два бокала, сунул один из них в руки оруженосцу и аккуратно, не позволяя себе лишних жестов, опустился в кресло. Алва помолчал немного, потом начал рассказывать о Моро, о том, как выкупил его семимесячным жеребёнком, а Ричард рассматривал его, забыв все свои вопросы — он успел переодеться и умыться, влажные волосы чуть завивались и блестели в тусклом угасающем пламени, но Дику всё ещё казалось, что он чувствует тяжёлый, густой запах крови. Вопреки обыкновению, ровный голос монсеньора не успокаивал. — Пей, Дикон, — напомнил ему о вине Ворон, Дик послушно сделал глоток, другой, выпил весь бокал, не думая об изысканном вкусе, подошёл к столу, чтобы налить ещё, и дёрнулся, едва не опрокинув бутылку, когда Алва перехватил его запястье. — Говори, — ровно произнёс он. Дик попытался понять, что тот думает, но на этот раз тёмные глаза были непроницаемыми. — Ради Леворукого, Дикон, говори, что у тебя на уме, заливать подобные мысли вином в твоём состоянии — не лучшая идея. — Я… я просто не понимаю, эр Рокэ! — отчаянно и упрямо выкрикнул Дик. Он пытался молчать, но, как только с губ слетело первое слово, остановиться уже не мог. — Вы же выиграли войну! Вас только что чествовали во дворце, посылать убийцу в тот же вечер — это безумие! Это, в конце концов… — Бесчестно? — вкрадчиво закончил за него Алва, усмехнувшись. — Думаю, Честь — это последнее, что волнует тех, кто посылает убийц, Ричард. Иначе я не был бы объектом их чересчур назойливого внимания столь продолжительное время. В самом деле, что за Честь одобрит удары в спину, повторяющиеся с достойным лучшего применения упорством? Рокэ не мог, конечно, не мог читать написанных графом Гориком слов, но то, как он почти повторил их, выбило из-под ног Дика последнюю опору. — Это неправда, эр Рокэ, — умоляюще произнёс он. — Клянусь вам, это неправда! Это не Честь… потому что моя бы не одобрила, моя не позволила бы, я знаю, я — не мой отец, эр Рокэ, я бы не… — он замолчал, поперхнулся собственными словами, осознав, что говорит, когда пальцы Алвы сильнее сжались на его руке, опустил голову, прячась от пронзительного взгляда, но всё-таки договорил, — …согласился. Ворон молчал, наверное, чувствуя, как быстро пульсирует вена на запястье Дика, наверное, прикидывая, о каком из покушений он сейчас говорил, и юноша добавил совсем тихо, отчаянно надеясь, что его не услышат: — Я был ребёнком, монсеньор, и случайно подслушал… Монсеньор? Рокэ всё также не двигался и не отвечал, и Ричард осмелился взглянуть на него — усталое, бледное лицо, плотно сжатые губы, обведённые серыми кругами глаза, огромные, непонятные, непослушная прядь чёрных волос, упавшая на лоб… Дикон потянулся к ней свободной рукой, ещё не зная толком, что собирается сделать, и Алва легко отклонился, одновременно отводя его чуть в сторону и отпуская, наконец, его запястье. Кожу закололо от холода там, где только что были его пальцы, Ричард шевельнул онемевшими губами, пытаясь произнести что-то глупое и непоправимое, и Рокэ опередил его, позвав — очень мягко и очень отстранённо — по имени: — Ричард. Во имя Создателя, что он наделал? Он только что признался в том, что Рокэ взял к себе на службу сына человека, который не постыдился подписать ему смертный приговор с помощью, что там сказал Вальтер Придд? С помощью женщины? О чём он вообще думал? — Я… прошу прощения, монсеньор, — заставил себя выговорить Окделл. — Я не подумал, что вам… Он замолчал, не смея договорить, сгорая от стыда за свою опрометчивость. — А вы всё так же наивны, юноша, — в голосе Ворона звучала то ли насмешка, то ли презрение, то ли грусть. — И в своей вере, и в своих заблуждениях. — Разрешите мне идти, монсеньор, — попросил Дикон, не желая думать ни о том, как прозвучал его голос, ни о том, что имел в виду его эр. Для одного вечера он уже сотворил — и едва не сотворил — достаточно. — Конечно, Ричард, — ответил Алва, и на этот раз его голос был благословенно бесстрастен. — Отправляйтесь к себе.