Дневники Ричарда Горика

Когда Дик спустился, монсеньор уже был там — одетый, как для дворцового приёма: роскошный маршальский мундир, чёрно-белая перевязь, белый атласный плащ, шляпа с пером. Ну конечно, угрюмо хмыкнул про себя Ричард, пряча беспокойство, уж ему-то кираса совершенно не нужна. Можно было подумать, они едут останавливать бунты и погромы исключительно силой слова Первого маршала, но рядом с конюшней молчаливо дожидались приказаний два десятка кэналлийцев, вооружённые, хмурые, собранные. Рокэ взлетел в седло, и Ричард торопливо вскочил на Сону, последовав за ним, привычно пристроился на полкрупа позади. — Запереть ворота, — скомандовал Рокэ, и Ричард только сейчас понял, что Хуан остаётся здесь, в доме. — Не открывать никому: ни кардиналу, ни королю, ни Создателю, ни Леворукому. Ни с кем не говорить. Будут ломиться — убивать на месте. — Да, соберано. Ворон вёл их по тёмным улицам — но не туда, откуда доносился шум; Дик подумал, что это какая-то хитрость или обходной манёвр, но тут они оказались на краю Арсенальной площади, прямо у городских казарм, и всё стало ясно. — Зажечь факелы, — велел Ворон, достал пистолет, и Дик безотчётно поёжился — и от действия, и от тона. Ворота казарм были закрыты, но Алва бухнул по ним без особых церемоний рукоятью пистолета — раз, другой, третий, громко и требовательно, и в привратницкой завозились, послышался звук выдвигаемых засовов. Кто-то из кэналлийцев усмехнулся — сухо, нехорошо; Алва оставался бесстрастен. Со встретившим их молодым офицером, теньентом Давенпортом, Первый маршал разговаривал жестко, но как-то безразлично, приказал поднимать гарнизон и проследовал дальше по двору — в апартаменты господина коменданта Олларии. Приказать запереться в казармах, когда во вверенной тебе столице творится такое — это попахивало изменой, и Ричард понадеялся только, что Алва не будет стрелять прямо сейчас. Он шёл, не останавливаясь, неотвратимо, и Ричард с обоими гарнизонными полковниками — Анселом и Мореном — едва поспевали за ним. Точно так же, рукоятью, Алва стукнул в инкрустированную светлым деревом дверь, которая тут же распахнулась. Дежурный адъютант, показавшийся смутно знакомым, вытянулся в струнку, старательно отдал честь, выкрикнул заполошно: — Монсеньор! — Где комендант? Адъютанту — Ричард наконец узнал его, это оказался молодой Медфорд, из вассалов его деда по матери, — не пришлось отвечать: внутренняя дверь открылась, и в приёмной показался сам граф Килеан-ур-Ломбах, полностью одетый. — Чем могу служить? — Подозреваю, что ничем, — Алва не издевался, ни единым словом, он говорил совершенно серьёзно, и этого, считал Ричард, графу следовало поостеречься. Судя по его виду, тот знал. — В городе погромы, а гарнизон во главе с комендантом заперся в казармах. Как это понимать? — Приказ Его Высокопреосвященства. — Вы в своём уме? — очень ровно спросил Алва. У Килеана побелели даже губы, но, тем не менее, он ответил: — Горожане ищут отравителя. Епископ Олларии Авнир и созданная им Лига Святого Франциска следят за порядком и за тем, чтобы не страдали невинные. — По Кодексу Франциска комендант Олларии подчиняется королю, Первому маршалу и Высокому Совету. Где, во имя Леворукого, в этом списке церковники? — в голосе монсеньора прорезалась сталь. — Герцог Алва, — казалось, у графа сейчас случится удар, — вы прекрасно знаете, кто правит всеми вами. — Мной лично правят Его Величество Фердинанд и герцог Рокэ Алва, а вами в данном случае правлю я. Чего вы, как я полагаю, не ожидали — пока король и Высокий Совет пребывали в Тарнике, а я — в Торке, ваша сказочка звучала как по нотам, но теперь, — Ворон сделал шаг к столу, — возвращайтесь в свою спальню, Килеан. Вы больны и не можете исполнять свои обязанности. Адъютант, потрудитесь прислать господину генералу врача. Полковник Ансел, на время болезни коменданта вы будете его замещать. — Герцог Алва, — голос Килеана сорвался, он почти кричал, — я здоров! Я исполнял приказ, и я не потерплю… — Потерпите, — отрезал Алва. — Адъютант, у господина генерала горячка, он бредит. Извольте проследить, чтобы он не пытался покинуть своих комнат, возможно, его болезнь заразна. Приставьте к дверям охрану. — Я здоров, — угрюмо повторил Килеан-ур-Ломбах. — В таком случае вы или трус, или предатель, или дурак, а скорее всего и то, и другое, и третье, — Дик как будто слышал сейчас Рамиро, а не своего эра. — Перо и бумагу! Килеан ушёл, а Рокэ, присев на неудобный табурет, быстрым, как будто слитным росчерком изобразил приказ об отстранении господина графа от командования и передаче оного полковнику Анселу. Кажется, их дела в казармах были закончены. Ричард, следуя за Первым маршалом к построившимся на Арсенальной полкам, не испытывал ни радостного возбуждения, как у него всегда бывало перед боем, ни хотя бы ощущения, что они делают что-то хорошее; правильное — да, но если от правильных вещей бывает так муторно на душе, то он понимает усталость, сквозившую порой в дневниках его тёзки. Тогда он понимает Ворона — что не делает легче ни эту ночь, ни его службу оруженосца. *** Когда башенные часы со стороны Нового дворца пробили полночь, они уже были в глубине города, спешили к погромам, улицу за улицей, по известному одному Алве плану, и Дик делал то, что от него требовалось — держался рядом со своим эром, перехватывал и перезаряжал его пистолеты, отдавая на время свои, терпел, не вздрагивал каждый раз, когда кровь то била по мостовым рассерженными градинами, то ластилась, льнула к усталым яростным камням, вылизывала их, и камни просыпались — их будила боль и смерть, страхи и ненависть. Наверное, он выглядел не лучшим образом, потому что, когда полки добрались до Блаженного Хьюберта, согнав на площадь сброд со всех концов квартала, Алва, искоса глянув на своего оруженосца, привычным движением схватил за плечо и подвёл к бортику фонтана, толкнул в руки флягу, приказал пить. Это оказалась касера; Дик сделал пару глотков, прежде чем понял, закашлялся, вытирая рот, отдышался: — Благодарю, монсеньор. Ворон посмотрел на него внимательно, цепко: — Не заставляйте меня пожалеть, что я взял вас с собой, юноша. Это даже не бунт, так, беспорядки. Летом вы держались куда как лучше. — Я не, — Дик испуганно взвился, но твёрдая рука Алвы не дала ему подняться с бортика, удержала на месте. — Это здесь не при чём, монсеньор. Мародёры, насильники, грабители… я понимаю, что мы делаем и почему. — Вы устали? — интонация предполагала безразличие, но он всё ещё не убирал ладонь с плеча, всё ещё смотрел, словно хотел разгадать, что творится у его оруженосца в голове — словно это не было понятно и так, дядя Эйвон всегда говорил, что у Ричарда все мысли написаны на лбу. — Нет, монсеньор, — тихо ответил Ричард, опустил голову. — Только не думайте, что я… — Окделл, — железным тоном оборвал его невнятное бормотание Ворон, и Ричард, плюнув на осторожность, ответил — в конце концов, Алва тоже Повелитель, не может же он совсем ничего не понимать: — Это камни, монсеньор. Кровь дразнит их. Они хотят, как тогда, в Кагете. Просыпаются, и хотят больше. Хотят… сами, — закончил он смущённо, словно за желания камней отвечал лично Повелитель Скал. Что ж, может, и отвечал, но рассказать об этом Дику было некому. Алва постоял немного рядом, — тепло его руки грело, — затем хмыкнул, отступая в сторону, и сказал почти нормальным голосом: — Что же. Теперь будем только вешать. Отдышитесь, Ричард, и найдите меня. Вы мне нужны. Он исчез почти сразу после своих слов, растворился в дымной тьме, как рыцарь-оборотень из сказки, белое на шляпе и перевязи казалось всполохами в насыщенном чужими эмоциями воздухе. Ричард опустил руки, коснулся мрамора фонтана, обхватил его пальцами, аккуратно и крепко, считая про себя до шестнадцати и кусая подрагивающие губы. Вы мне нужны. Дик посидел ещё немного, стараясь отрешиться от всего, что творилось вокруг — от пепла и запаха костров, звона сбруи и резких приказов гарнизонных офицеров, отчаянных воплей насильников, которых правда вешали — ногами вверх. Понемногу это удавалось, яростное безумие отходило всё дальше, и Дик снова становился собой — Ричардом Окделлом, оруженосцем Первого маршала. Которому нужно было возвращаться к своим обязанностям. На площадь вылетел всадник в красно-белом, придержал лошадь у фонтана, видимо, заметив, что Дик одет в цвета монсеньора: — Где герцог? — Следуйте за мной, — Ричард поднялся, но успел сделать всего несколько шагов к кэналлийскому отряду, когда Рокэ появился прямо перед ними: — Я слушаю. — Монсеньор, — гонцу явно было не по себе от того, что он должен был сообщить, — мы нашли Авнира. Он и его люди… на площади Леопарда, монсеньор. Его Преосвященство служит молебен, а его… лигисты поджигают особняки. Они жгут лестницы, чтобы люди не могли выбраться. Теньент Бельфор пытался остановить их, но его забросали камнями. Ричард вздрогнул; Рокэ, казалось, этого не заметил. — Теньет Бельфор плохо знал своё дело, — хищно улыбнулся он. — На камни следует отвечать пулями. — Но, монсеньор, — полковник Морен, уже подошедший к ним, услышал последние слова, — Авнир — епископ Олларии… доверенное лицо кардинала! — А я — Первый маршал Талига, — Алва пробежался пальцами по рукояткам пистолетов, вернулся к шпаге, — и доверенное лицо Леворукого. Не бойтесь, полковник. Я отвечаю за всё. Дальнейшие споры Ворон счёл бессмысленными — как было с Вейзелем после Барсовых ворот. Они отправлялись на площадь Леопарда. Ехать было не слишком далеко — и гораздо спокойнее, чем раньше: ни мародёров, ни развешанных на калитках и фонарях чёрных лент; уже на подходе к площади мимо промчался всадник, ловко развернулся и осадил коня рядом с идущими впереди колонны факельщиками, отдал честь Первому маршалу: — Монсеньор, мы подходим! Дик заметил золотисто-жёлтое перо на шляпе, радостно улыбнулся — люди Эмиля! Значит, те пятеро, которых упоминал Хуан, добрались до летних лагерей. Значит, этого они ждали до позднего вечера? Или чего-то ещё? — Спасибо, Роже, — Рокэ, кажется, помнил по имени всех, к кому когда-либо обращался. — Мой генерал ждёт приказаний, — наверное, очень ждёт; Дик ещё раз улыбнулся, представляя Эмиля, нетерпеливого, гордо поднявшего голову, рвущегося в бой — действовать, помочь. — Где вы? — Сейчас, — Роже на мгновение задумался, — должны быть около Ларрины. — Прекрасно, — Рокэ не колебался, отдавая приказания, как будто план давно был готов в его голове. — Ваше дело — промыть город от предместий через Верхний город к Данару и дальше к Нижнему. Мародёров — на фонари. Переусердствуете — не беда, но к полудню в городе должно быть тихо. Отправляйтесь. — Слушаюсь, — Роже заворотил коня, Ворон проводил его взглядом: — Вижу, вы рады появлению генерала, Ричард? Дик кивнул: — Да, эр Рокэ… монсеньор. — Неужели в вас нет никакой надежды ни на меня, ни на доблестный столичный гарнизон? Как по мне, до сих пор мы справлялись весьма недурно, — он смеялся, опять смеялся над ним, но лучше шутки, чем насмешки. — С бириссцами мы воевали с вами и эром Эмилем, а не с вами и столичным гарнизоном. Монсеньор, — открыто ответил Дик. — При всём моём уважении к полковнику Морену и полковнику Анселу. Нельзя соскучиться по тому, кого не знал. Ворон отвернулся, кивнул чему-то, проговорил наконец: — Что ж, честно. Соберитесь, юноша — добавил он, увидев, что к ним спешит Ансел, — всё почти закончилось. *** Дик не знал, что Рокэ имел в виду — может, беспорядки в городе, потому что для них кончалась только ночь. Через дымный, забитый взвесью пепла утренний туман медленно проступало утро — Дик прикинул, что сейчас должно было быть часов пять. Они снова действовали по тому же плану — разделившись, загоняли всех на площадь, только теперь это были не бандиты со Двора Висельников и не юркие жестокие мародёры, а обычные горожане, наслушавшиеся проповедей фанатика, повязавшие на ворот чёрные ленты и возомнившие себя исполнителями воли Создателя. Сражаться они не умели, и, как и толпа перед особняком Алвы, боялись солдат и мушкетов больше, чем своего епископа. Это было неприятно, муторно, но несложно, и камни уже не пели так громко — может, утихали при свете дня, может, крови больше не было. Воинство Авнира, побросав оружие, сгрудилось в центре площади; Авнир был среди них, Ричард заметил, как он грозил Давенпорту смертными и посмертными карами, но после Золотой улицы и увешанных насильниками каштанов у Святого Хьюберта выкрики епископа не производили на теньета должного впечатления. Кроме солдат и лигистов, на площади не было ни души. Ричард ещё раз огляделся внимательно, прислушался: не плакали дети, не кричали женщины, никто не суетился, причитая, что горит их добро. В оконных стёклах особняков, включая особняк Ариго, давший, собственно, название площади своим гербом, отражалось пожирающее всё внутри пламя, но обитателей их не было видно. Но это же лигисты, не грабители, отпор им мог бы дать и обычный лавочник, не говоря уж о знати, тщательно охранявшей свои дома. Так почему они горят, и никто ничего не делает? — Юноша, — Рокэ, видимо, заметил его раздумья, — вам не кажется, что в этих домах гнездились трусы? Ричард не знал, что ответить, поэтому промолчал; особняки площади Леопарда казались вымершими, и в этом виделась какая-то тайна — и Ричарду было не по себе. — И, возможно, — добавил Рокэ как будто про себя, но Дик, привыкший следовать за монсеньором и стоявший как всегда близко, услышал, — весьма предусмотрительные трусы. Он словно решил что-то — или собирался проверить свою догадку — потому что, убрав пистолет, которым ему на этот раз не пришлось воспользоваться, Алва решительным шагом двинулся в сторону особняков. И, увидев над высоким крыльцом герб с бегущим леопардом, Дик понял, к какому именно. — Юноша, — Ворон сунул в руки ничего не понимающему Дику перевязь, подозвал полковника Ансела, коротко отдал указания: — Ждите меня и не вздумайте отпустить наших церковников, — а потом на глазах у ошалевшего Ансела сбросил камзол мундира на бортик фонтана всё с теми же леопардами и шагнул в бассейн. Спокойно подошёл к изрыгающему из распахнутой пасти воду каменному хищнику и подставился под сверкающую струю. Вода мгновенно намочила его — волосы, рубашка, штаны облепили тело, кожаные сапоги набухли; поймав взгляд полковника, Ричард ясно прочитал в нём всё, что тот думал о душевном состоянии Первого маршала, и покачал головой: всё, что делал монсеньор, в конечном итоге обретало смысл. Выбравшись из фонтана промокшим до нитки, Алва спокойно принял у Дика перевязь, и, на ходу застёгивая её, направился к дому. — Монсеньор, — в голосе командующего гарнизоном сквозил ужас — отвечать перед королём за арест епископа Олларии и смерть Первого маршала ему не хотелось. Его отчаянный вопль остался без ответа; Рокэ сбросил сапоги, отцепил шпагу и с кошачьей ловкостью вскочил на балюстраду крыльца, оттуда — на подоконник первого этажа, ухватился за кованую решётку, полез по ней вверх, добрался до самого конца, изогнувшись, уцепился за карниз, и, перебирая руками, двинулся к балкону, то опираясь ногами о лепнину, то повисая на руках. Дику оставалось лишь смотреть — подобные трюки были не для него; он знал, конечно, знал, что Рокэ ничего не делает без причины, что он всегда рассчитывает свои силы — но они зачищали улицы всю ночь, и сам Дик порядком вымотался. Все говорили, что Ворон железный, что он не ведает усталости, что Леворукий даёт ему сил, и, может быть, впервые Дик хотел, чтобы всё это оказалось правдой. Алва наконец добрался до балкона, перелетел через перила, разбил стекло рукоятью кинжала, чтобы добраться до замка. Через полминуты дверь отворилась, и наружу повалил густой столб дыма. Дику казалось, он услышал, как громче загудело внутри пламя, хотя это, разумеется, было невозможно. Рокэ не обратил на это никакого внимания — шагнул внутрь, в серо-сизые клубы, в огненные отблески, и исчез из виду. Дик выдохнул сквозь стиснутые зубы, чувствуя мерзкий холодный комок в животе — его эр знает, что делает; он должен был туда пойти — и Дику совершенно наплевать, зачем, — и он должен — он не может не — вернуться. Дым, валивший из распахнутой двери, становился всё гуще; небо светлело, выцветая в бледно-голубой с востока на запад, но грязно-оранжевое зарево глушило его, как будто эта тяжёлая, безумная ночь не отпускала их. Зазвонил набатный колокол — Дик узнал Святую Мартину — размеренно, ровно, возвещая о том, что в город возвращается спокойствие. Дик улавливал всё это краем сознания, смотрел на окна, выглядывал фигуру монсеньора в окнах — мелькнувшей ли тенью, движением ли пламени — но по особняку нельзя было сказать, что там находится кто-то живой. Второе от угла стекло треснуло от жара, пламя показалось наружу, быстро разгорелось сильнее, попробовав свежего воздуха, охватило раму, залило окно сплошной полыхающей стеной. Создатель, что же тогда творится внутри? Ричард не заметил — может, кто-то что-то говорил, — не заметил, что идёт, пока не оказался у крыльца, пока чья-то рука не перехватила его у локтя, не удержала, крепко, но не резко. — Дор Рикардо. Дор Рикардо, — он обернулся только со второго раза. Перед ним стоял кэналлиец, из отряда монсеньора. — Оставьте. Соберано знает, что делает. А нам лучше здесь постоять. Все они повторяли это — как поговорку, молитву, присказку. Пожалуйста, взмолился Ричард Создателю, Скалам, Ветру, пожалуйста, пусть это будет правдой. Пожалуйста, пусть он знает. Дверь перед ним нагрелась так, что лак и краска заблестели сильнее, будто таяли. Над головой злорадно трещало пламя. — Дор Рикардо, — уговаривал его кэналлиец. — Отойдём к фонтану. У Дика не было сил изменить что-то — он был снаружи, а его эр там, внутри, в закатном пламени, и лезть за ним было бы безумием. — Пусть Четыре Волны унесут злые проклятия, сколько бы их ни было, — беззвучно шевелил он губами, бессознательно схватившись за кольцо на цепочке. — Пусть Четыре Ветра разгонят тучи, сколько бы их ни было. Пусть Четыре Молнии падут четырьмя мечами на головы врагов, сколько бы их ни было, — Дик вспомнил сосредоточенный голос Арно, и стало немного легче. — Пусть Четыре Скалы защитят от чужих стрел, сколько бы их ни было. Кэналлиец уводил его от крыльца, и Дик не сопротивлялся; вскинул голову, как только можно было полностью разглядеть фасад особняка — почти все окна второго этажа были объяты пламенем. Алва появился на балконе — возник из дыма, будто призрак, иллюзия, — и у Дика подкосились ноги. В руке эр держал золочёную клетку с хлопающим крыльями вороном, некогда белая рубашка была в жирных разводах сажи, лицо — чёрным от копоти. Не обращая никакого внимания ни на радостные крики людей внизу, ни на бушующее позади него пламя, Алва спокойно уселся на перила балкона спиной к особняку, неторопливо открыл дверцу клетки, вытащил ворона, норовящего клюнуть своего спасителя, и подкинул вверх, отпуская. Ошалевшая от дыма, жара, тряски птица сделала медленный, широкий круг над площадью, выровнялась и исчезла из виду. Рокэ рассмеялся — всё такой же равнодушный, непроницаемый, недосягаемый — даже для смерти — и на секунду Ричарда кольнула почти ненависть, такая сильная, такая чистая, неистовая, что стало больно дышать; Рокэ жив, Рокэ жив и смеётся. Он спустился, зацепив за чугунный завиток добытый в доме алый шнур, легко прошёл к фонтану, всё ещё улыбаясь: — Господа, не стоит изображать из себя статуи, это весьма утомительно. — Вы сошли с ума, — выдохнул полковник Ансел, как будто Алва не слышал этого раньше. Как будто это ему сейчас нужно больше всего. — Подайте воды господину Первому маршалу, — бросил Ричард, поразившись тому, как хрипло, зло, незнакомо звучит его голос. Кэналлиец у него за спиной послушался сразу же, видно, фляга была у него наготове; Рокэ принял её, устремив на своего оруженосца внимательный, цепкий взгляд, и Ричард почему-то не выдержал его, отвернулся, отступил на несколько шагов в сторону, в тень. Провёл ладонями по лицу, стирая застывшее, намертво приклеевшееся напряжение, и удивлённо вздрогнул: ресницы и щёки у него были мокрые.