Дневники Ричарда Горика

В полутёмном кабинете Штанцлера, заставленном тяжёлой дубовой мебелью, было как всегда тепло и немного душно. Ричард, угрюмо провалившийся в кресло, которое ему предложил кансилльер, пил свой извечный подслащённый цветочный отвар, и слушал. Выглядел Штанцлер неважно — опухшее лицо, набрякшие мешки под глазами, и укоризны в его голосе Дик пока не услышал. Но не сомневался, что ни к чему хорошему этот визит не приведёт. — Братья Ариго заключены в Багерлее, — обречённо произнёс Штанцлер. — По обвинению в государственной измене. Ричард невольно приподнялся в кресле — он не думал, что вывезенные из особняка вещи могут привести к подобному. — Её Величество, — запинаясь, произнёс он, — должно быть, сильно расстроена. Штанцлер скорбно вздохнул: — Вот уже сутки, как она непрестанно молится Создателю о своих братьях. Багерлее — весьма неприятное место, мой мальчик. Должность графа Ариго получил Эмиль Савиньяк. Я слышал, вы сдружились в Варасте… может быть, эта новость тебя обрадует. Ну, это было уже слишком. — Я не стану радоваться чужим несчастьям, эр Август! — возмутился Дик. — Эмиль Савиньяк… граф Лэкдеми достоин повышения, но это не значит, что я буду… Эр Август, это бесчестно! Штанцлер улыбнулся тепло, но Дику показалось, что ещё в его улыбке промелькнула осторожность. Чего он не хочет ему говорить? — Прости меня, Дикон. Сам видишь, эти новости совершенно выбили меня из колеи. А теперь скажи мне — поверь, я просто хочу разобраться — ты сам заходил в особняк Ариго? Дик отрицательно покачал головой: — Нет. Монсеньор оставил меня снаружи, сказал, это слишком опасно. — Рокэ Алва совершенно прав, — подтвердил кансилльер, и Дик попытался спрятать недоумение за ещё одним глотком чая. — Ты — последний из рода Повелителей Скал, и не должен подвергать себя бессмысленным опасностям. Но скажи — постарайся припомнить, это важно — кто-нибудь заходил? — Монсеньор, — пожал плечами Дик. Ну, в самом деле, это было известно всем. Кансилльер вздохнул: — Я имею в виду, до него, Дикон. — Ну… — Дик задумался. — Когда мы прибыли, двери были взломаны, но это дело рук лигистов. Они вламывались во все особняки, чтобы поджечь лестницы наверх. Перекрыть доступ. Вошли солдаты, проверили, где можно было, первый этаж, доложили, что там никого не было. Эр Август, а что такое? Штанцлер нетерпеливым жестом оборвал его вопрос, попросил: — Дальше. В доме точно не было посторонних? — Если и было, я не видел. Монсеньору тоже не докладывали. Потом монсеньор полез на второй этаж через балкон, его долго не было, а потом он вернулся с клеткой… ну, вы знаете. — Кроме клетки, у него с собой ничего не было? — Штанцлер смотрел на него так, будто ответ был действительно важен. — В руках — только клетка, — Дик понял, что начинает раздражаться. — Это точно. — Он был в мундире? — Нет, — кансилльер просто допрашивал его, в полной уверенности, что получит все необходимые ему сведения. Это было неприятно, гораздо неприятнее, чем прошлой весной, и Дик не мог сказать, кто изменился — он или кансилльер. — Монсеньор даже сапоги снял, чтобы удобнее было лезть. — Дикон, — Штанцлер даже наклонился вперёд, — ты можешь поклясться, что Первый маршал ничего не выносил из дома, кроме клетки? — Нет, — мгновенно среагировал Дик. Он не понимал, к чему эти вопросы и какой ответ нужен кансилльеру, но свидетельствовать в чём-либо, что касалось монсеньора, он не собирался. — Было дымно и темно, эр Август. Большого ничего быть не могло, но маленькое… он мог спрятать под рубашкой. Было бы незаметно, наверное. — Дело плохо, Дикон, — кансилльер встал, грузно повернулся, подошёл к бюро, открыл. Дик не видел, что он там делал, но узнал запах. Успокоительные капли — после смерти отца надорский лекарь заставлял матушку их пить. Что-то звякнуло, потом ещё раз. Штанцлер закрыл бюро, вернулся, сел напротив Дика: — Лучше, чтобы ты знал правду, хоть это и опасно. Дай мне слово, что сохранишь наш разговор в тайне. В первую очередь от герцога Алва. Дик неуверенно нахмурился: — Эр Август, я дал клятву оруженосца… Я не смогу солгать эру, если он спросит. К его удивлению, Штанцлер добродушно усмехнулся, качая головой: — Окделл остаётся Окделлом. Я не прошу тебя лгать, Дикон, но ты сам можешь выбрать, что сказать. Я не стал бы просить о таком, но речь идёт о свободе и жизни многих людей, в том числе — Её Величества. — Но из ваших слов я понял, — неуверенно проговорил Дик, — что Её Величество на свободе? — Пока — да, — тяжело вздохнул кансилльер, — но Дорак хочет извести её куда сильнее, чем ты можешь себе представить. А теперь слушай. Авнир предъявил коменданту Олларии подписанный Дораком открытый лист и приказал не покидать казарм. Килеан — солдат до мозга костей. Он выполнил приказ. Разумеется, знай он, что за этим последует, не подчинился бы, но граф не знал. Точно так же Людвигу не пришло в голову усомниться в подлинности письма. — Оно было подделкой, — Дик скорее утверждал, чем спрашивал. Штанцлер кивнул, но как-то неопределённо: — Дорак говорит, что его не писал, хотя это так просто — набросать слегка изменённым почерком несколько слов и объявить о подделке. Как бы то ни было, Килеан поверил, и при этом сделал ужасную глупость. Он посоветовал баронессе Капуль-Гизайль покинуть столицу, намекнув на какую-то опасность. Беднягой двигала ревность, он боялся, что в его отсутствие красавица… Тем более наступали праздники… Штанцлер замялся. Ричард понял, на что намекал кансилльер, и быстро спросил: — Значит, подумали, что граф был в курсе того, что затевалось? — Не только знал, — весомо ответил Штанцлер. — Алва продемонстрировал найденные в кабинете Ги Ариго черновики полученного Килеаном письма. — Не может быть! — не выдержал Дик. — Поступать так с собственной столицей — безумие! И потом, кто бы бросил такие важные документы… — Согласен с тобой, мой мальчик, согласен во всём. Тем не менее, в том, что герцог Алва действительно нашёл в доме Ариго эти черновики, я не сомневаюсь. К сожалению. В довершении всего Ворон обнаружил, что Ариго заблаговременно вывезли все ценности. Теперь Килеана-ур-Ломбаха и братьев Ариго обвиняют в том, что они воспользовались болезнью Дорака и подбросили Авниру лист, подтолкнув его к действиям. И, как ты понимаешь, мальчик мой, Багерлее — совсем не то же самое, что строгая родительская отповедь. — А что говорят Ариго? — нахмурился Дик. Будь он на месте короля, на месте кого угодно — он бы тоже поверил в виновность Килеана и Ариго. Почему Штанцлер продолжает выгораживать их? — Иорам Ариго признал, что получил недавно таинственное письмо без подписи. Его предупреждали, что особняк подожгут, и советовали принять меры. Иорам вывез все ценности и перебрался в Тарнику, к брату и сестре. Он поступил глупо, может быть, преступно, но это не измена, мой мальчик, отнюдь не государственная измена! Брату королевы следовало предупредить её и меня, мы бы раскрыли заговор и предотвратили погромы, — в голосе Штанцлера звучало упоённое вдохновение, и это казалось подозрительным. Насколько Дик успел заметить, заговоры кансилльер готовил, а не раскрывал. А что могла Катарина? Кансилльер неоднократно упоминал, что королева беспомощна и бесправна. — Но Иорам не сделал этого и погубил себя, брата и Килеана. И хорошо, если только их. Если беда не коснётся Её Величества… Он упоминал об этом уже в который раз. Неужели правда? — С Её Величеством может что-то случиться? — неверяще спросил Дик. — Сейчас Манрик и Дорак из жадности Иорама и легковерия Людвига лепят заговор, и, если у них получится, королева обречена, а, значит, и мы все. Назначение младшего Манрика капитаном личной королевской охраны — дурной знак. Все знают, что воюют Манрики из рук вон плохо, а вот исполняют волю Дорака с достойным лучшего применения рвением. — А Лионель Савиньяк? — удивился Дик. Всё это было ему совершенно непонятно. Одни говорили одно, другие — другое, и никто из них не был полностью откровенен. Дик не знал, кому верить и что делать. — Лионель теперь комендант Олларии, — с горечью бросил Штанцлер, и, кажется, горечь была неподдельной. — Вместо Килеана. — Но, эр Август, граф Савиньяк — действительно хороший человек. Он не допустит повторения Октавианской ночи, я уверен. И ничего похожего. Разве это плохо? — Для Олларии — хорошо, — сказал Штанцлер, помолчал немного, как будто собираясь с мыслями. — Для королевы — очень плохо. Дикон, я бы отдал год жизни, да что там, пять лет, чтобы узнать, кто подбросил эти письма в особняк Ги. Вне сомнения, всё остальное — погромы, отравленная вода — его рук дело. Есть старое правило — ищи, кому выгодно, а случившееся выгодно только одному человеку. Но это слишком чудовищно даже для него. Дик снова нахмурился: — Но, эр Август, Квентин Дорак действительно был болен. Он бы не смог… — А ты не задумывался, Дикон, — спросил устало Штанцлер, — каким образом Рокэ Алва оказался в Олларии так удачно, за два месяца до того, как его ждали в столице? Дик задохнулся: — Эр Рокэ… Монсеньор никогда бы… — Дикон, Дикон, — успокаивающе прервал его Штанцлер, — я не обвиняю Первого маршала. Я лишь предлагаю взглянуть на всё с другой стороны. Ситуация, как ты уже понял, гораздо запутаннее, чем видится на первый взгляд. Почему Алва явился из ниоткуда, а потом ждал весь день, пока ситуация из просто неприятной не стала критической? Откуда он знал, в какой из особняков на площади Леопарда влезть, и как обнаружил письма? — Но эр Август, — Ричард никак не мог поверить в то, что ему говорят. — Монсеньор нас спас! Он вызвал из летних лагерей Эмиля Савиньяка, и… — Возможно, — сказал Штанцлер, но видно было, что слова Дика его нисколько не убедили. — Но не думай, Ричард, что он спас нас, я имею в виду, всех нас. Рокэ Алва служит Талигу Олларов, и мы, Люди Чести, для него враги. Будь у него возможность, он бы уничтожил нас всех, а с таким союзником, как Дорак, возможность ему непременно представится, рано или поздно. Только у тебя, возможно, ещё есть шанс. — Дик вздрогнул и посмотрел на Штанцлера. Почему он сказал это? — Останешься с Вороном, и в конце концов станешь маршалом. И тогда, — Штанцлер, кажется, колебался, прежде чем продолжить, но в конце концов покачал головой и договорил: — И тогда Рокэ Алва наконец победит Эгмонта Окделла. Дик почувствовал, что ему начинает не хватать воздуха. Почему кансилльер заговорил об этом? О нём и об Алве? — Я не понимаю… — пролепетал он, неосознанно дёргая воротник колета. — Что вы хотите сказать? — Только то, что ты всё меньше оглядываешься на отца. Нет, Дикон, не говори ничего, я же вижу. Ты смотришь на своего эра и хочешь стать таким же, как он. Зло привлекательно, Дикон, особенно если оно красиво, а Рокэ Алва не просто красив — он прекрасен. Дик бы покраснел, если бы не боролся так старательно за каждый глоток воздуха. — Эр Август, — выдавил он сквозь стиснутые зубы, — я не понимаю, какое отношение… — Ты ведь хочешь быть таким, как маршал? — спросил кансилльер понимающе, мягко, и Дик не выдержал, закрыл на несколько мгновений глаза. Если бы так. Правда в том, что Дик хотел гораздо большего. — Непобедимым, злым, неотразимым, чтобы в спину злословили, а в глаза улыбались. Ты хочешь научиться убивать одним ударом в горло и при этом смеяться. — Это тоже неправда, Дик хотел бы, чтобы Алве не приходилось делать ни того, ни другого, но Штанцлер продолжал неумолимо: — Ты стыдишься, что тебе становится плохо при виде крови, что ты не можешь одним словом довести человека до самоубийства, не умеешь играть чужой любовью и ненавистью. Но Алва не только позволяет тебе восхищаться собой, он ещё и приучает тебя к безнаказанности. Это было неожиданно. — Что? — тихо переспросил Ричард, хлопая глазами. Ему казалось, слова кансилльера придавили его к земле, легли жерновом на грудь, оглушили. — Дикон, Рокэ Алва совершенно ясно дал понять: тот, кто тронет его оруженосца, будет иметь дело с ним. Ты перестал быть Ричардом Окделлом, сыном Эгмонта Окделла, Повелителем Скал и надеждой Людей Чести и Талигойи. Теперь ты оруженосец Рокэ Алвы. Рокэ Алва даст тебе в сопровождение своих разбойников-кэналлийцев и прикончит твоих врагов своей шпагой. Ты ездишь на его морисках, соришь его деньгами, принимаешь его подарки, напиваешься вместе с ним и его приятелями, — друзьями, хотел поправить его Дикон. С друзьями. — Да, оруженосец обязан носить цвета своего эра, но становиться комнатной собачкой, которая встаёт на передние лапы по его приказу и сидит на полу возле его кресла — нет! Ричард сам не заметил, как вскочил; тяжелое кресло с неуклюжим грохотом сдвинулось назад. Наши кони недолго будут идти вместе, Ричард Окделл, вспомнил он, и Меньше, чем оруженосец, мне нужен только духовник, и Вы не умеете врать, юноша, и Место оруженосца там, где монсеньор прикажет ему быть, и — Никто не обязывает вас хранить совершенно не нужную мне верность. — Не смейте, — сдавленно от ярости выдохнул он, — говорить так обо мне! Рокэ Алва мне не хозяин, и я ему не игрушка. Мой эр нуждается во мне не больше, чем я в нём, всё, что нас связывает — это занятия фехтованием по утрам и церемониал дворцовых приёмов. И не думайте, что я забыл имя своего отца, эр Август, потому что я ношу долг, который он оставил, на себе очень долго, и, возможно, буду носить всегда. Но я никогда не забуду, что он совершил. Послушайте графа Штанцлера, Окделл, может быть, научитесь не бросать свою трепетную юношескую верность под ноги тем, кому она нисколько не нужна, сказал ему этим утром Алва, и Дик ответил тем единственным, чем мог ответить. — Рокэ Алве не принадлежит моя верность, — твёрдо закончил он. — А что до клятв, то я — Человек Чести, и исполню их, чего бы мне это не стоило. Вы не властны над моей верностью, монсеньор, ответил тогда он, и свои клятвы я выбираю сам. Вы слишком молоды, чтобы знать, чем клянётесь, Ричард Окделл, произнёс Алва. А теперь идите и сделайте то, что я сказал. И Ричард сделал.