Дневники Ричарда Горика

Дик вернулся домой, буркнул что-то невразумительное Хуану, поднялся наверх и заперся в библиотеке. Слова королевы словно подняли какую-то муть в его душе, было мерзко и тошно. Он пытался забыть всё, что она говорила, выкинуть её слова из головы, но они будто впивались в него шипами, обвивали, душили. Дик прошёлся туда, обратно, чувствуя, как чувство собственной беспомощности перед Её Величеством превращается в гнев, развернулся, столкнул на пол оставленные им вчера на столе книги, листы с записями, карты. Легче не стало. Он просто сделал ещё одну глупость — вполне в духе раздражённого ребёнка. Ричард опустился на пол, начал собирать бумаги, бережно поднял том «Трактата о стратегии» времён Золотой Анаксии, уставился на него невидящим взглядом. Он живёт в доме Первого маршала, ест за его столом, пьёт его вино, одевается у его портных, ездит на его лошади, приказывает его слугам, пользуется его библиотекой. Может быть, Штанцлер прав, и Рокэ Алва приручил его? Может быть, Катарина это имела в виду, когда говорила об игрушках — и о том, что, приручённые, они могут надоесть? — Дор Рикардо, — приглушённый дверью, до него донёсся голос Хуана, — у вас всё в порядке? — Я сейчас выйду, — ответил Дик, повышая голос, поднялся с колен, наскоро складывая всё в одну стопку. Хуан не отставал: — Подать вам ужин в столовой или в спальне? — Я, — …не голоден, почти произнёс Ричард, но вовремя остановился. Он не должен вести себя подозрительно. — Я буду ужинать в столовой, благодарю. Нужно было спускаться, вести себя как обычно, не думать о том, что услышал. Дождаться эра Рокэ. Но только дверь кабинета Алвы в этот вечер оставалась запертой. *** Всё опять успокоилось — почти на неделю; Дик фехтовал, читал, рисовал, гулял по городу, и не было никаких приёмов, никаких гонцов, никаких писем. Монсеньор то пропадал где-то, то разбирал корреспонденцию, и навязываться ему не хотелось. А потом у трактира его поймал мальчик-посыльный, сунул в руку записку, уставился требовательно, ожидая платы. Дик порылся в кошельке и бросил ему пару суанов, мальчишка поклонился и исчез. Запоздало пришла мысль о том, что надо было спросить, кто прислал его, но делать было нечего. Впрочем, Дик и так догадывался о личности отправителя, и подозрения его оказались верными: наполовину изменённым, но всё равно узнаваемым почерком было составлено короткое послание с просьбой как можно скорее посетить старого друга в его особняке — и витиеватая Ш в конце. И, к сожалению, Дик подозревал, что «как можно скорее» — это не «в течение ближайшей недели, когда у вас найдётся свободное время». Что ж, обед определённо откладывался. Разговаривать с кансилльером на голодный желудок — то ещё удовольствие, но, если честно, хороший кусок мяса с овощами и стаканом кагетского вряд ли сильно исправили бы ситуацию. Хорошо, что Дик без Соны — оставлять её на несколько часов в трактирной конюшне не хотелось. Дом Августа Штанцлера — приземистый, длинный, серый — не нравился Дику; от него веяло угрозой, подавленностью, хотя, скорее всего, это говорило его разыгравшееся воображение. Бесцветный молчаливый слуга — они напоминали Ричарду монахов Лаик — провёл его в кабинет кансилльера, не выказав удивления; значит, его действительно ждали. Штанцлер сидел в своём кресле, полуобернувшись к незажжённому камину, и ворошил кочергой золу, будто пребывал далеко в своих мыслях. Услышав, как захлопнулась дверь, он встрепенулся, изобразил вошедшему Дику улыбку и жестом пригласил садиться напротив. Вздохнул, собираясь с мыслями: — Дикон, мой мальчик. Спасибо, что пришёл так быстро. Извиняюсь за столь туманное изложение моей просьбы в записке и за способ доставки, но я вынужден усилить меры предосторожности, хотя, боюсь, это уже никого из нас не спасёт. Он вздохнул снова, и Дик, понимая, что должен отреагировать, осторожно спросил: — Что случилось, эр Август? Вместо ответа Штанцлер протянул ему плотный, цвета старой кости лист бумаги, исписанный аккуратным, незнакомым Дику почерком. Кажется, руки у него чуть дрожали. — Читай, мой мальчик, — скорбно поджал губы он. Дик послушался, опустил взгляд на ровные строчки: «Герцог Анри-Гийом Эпинэ, маркиза Антуанетта-Жозефина Эр-При, герцог Вальтер-Эрик-Александр Придд, герцогиня Ангелика, граф Валентин-Отто Васспард, граф Штефан Фердинанд Гирке-ур-Приддхен, граф Эктор-Мария-Максимиллиан Ауэберг, виконт Иоганн-Йозеф Мевен, граф Людвиг Килеан-ур-Ломбах, виконт Теодор Килеан, герцог Ричард Окделл, герцогиня Мирабелла, герцогиня Айрис, герцогиня Дэйдри, граф Эйвон Ларак, графиня Мария Ларак, виконт Реджинальд Ларак, граф Генри Рокслей, виконт Джеймс Рокслей, граф Ги Ариго, граф Иорам Энтраг, граф Август Штанцлер…» Список длился и длился, но Дик больше не мог это читать, поднял голову, уставился на кансилльера: — Что это? Что это такое? — Это список, Дикон. Список Дорака. Список людей, которые не доживут до осени в этом году. Одни умрут на плахе, другие при попытке к бегству, с кем-то произойдёт несчастный случай, кто-то, видимо, успеет принять яд — или ему помогут. Квентин Дорак больше не намерен прятаться за фанатиков и безумцев. Может, в Октавианскую ночь никто из Людей Чести и не погиб, но начало благодаря бедному Иораму положено. — Но… — Дик не понимал. Список Квентина Дорака? Он собирается уничтожить всех этих людей? Но разве это возможно? И кто тогда останется? Это было почти смешно, в это не верилось, но Дик всё равно почувствовал подкатывающий ужас. Будто что-то неотвратимое действительно надвигалось, как и говорила ему недавно Катарина. Она чувствовала? Подозревала? Знала? — Но братья Её Величества, — наконец он зацепился за первое, что казалось ему неправильным. — Она не позволит, чтобы их казнили. Штанцлер посмотрел на него, печально улыбаясь: — Изначально, Дикон, в этом списке была и сама Катарина. Вот здесь, — он указал пальцем на начало первой строки. — Но Дорак показал список Первому маршалу, и тот вычеркнул Её Величество. — Он сделал паузу, давая Дику проникнуться произнесёнными словами. — Мне очень жаль, мой мальчик. Но из всего списка — только её. Видимо, Рокэ Алва не теряет надежды добиться от неё взаимности, не влюбив её в себя, так сломив этими смертями. Её Величество останется совсем одна среди кардинальских ызаргов, а там — кто знает, на сколько хватит милосердия — или интереса — Ворона. — Монсеньор не мог, — произнёс Ричард, сам испугавшись категоричности прозвучавшей в его голосе. В глазах Штанцлера что-то мелькнуло и погасло в ответ на это заявление, но Дик уже понял, что это было ошибкой. Он зачастил, пытаясь спасти положение: — Эр Август, эр Рокэ собирался пригласить мою сестру ко двору, достать ей патент фрейлины, найти компаньонку… И Его Преосвященство, эр Август, Оноре называл его щитом Талига, разве такое может быть… Он растерянно затих, не зная, что ещё сказать, и Штанцлер, уверившись, что он закончил, ответил: — Прости меня, Дикон, но разве это не самый лёгкий способ достать твою сестру — вызвав её из далёкого, безопасного Надора? На карету могут напасть разбойники, лошади могут внезапно понести, испугавшись змеи или подозрительного звука, в конце концов, мало ли ядов? Милой Айри могут подарить перчатки, а через неделю она умрёт от неизвестной причины, и королевские лекари услужливо запишут «лихорадка», — у Дика закружилась голова от представленной ему картины, но кансилльер ещё не закончил: — То же можно сделать и с Дэйдри, твою матушку сгноить в монастыре, а Эдит, как единственную оставшуюся Окделл, выдать за какого-нибудь из многочисленных Манриков. Эти получат Надор, а Колиньяры — Эпинэ. Найдут между кем разделить и Придду. Конечно, твой эр не будет участвовать в этом напрямую. Как и твои так называемые друзья. Алва и Савиньяки уедут этим летом воевать, поверь, Дорак уже сговорился с Фельпом и Урготом, а в это время Манрики и Колиньяры займутся Людьми Чести. Благодаря Иораму и Людвигу у них уже есть козыри, а сплести из этого сколь угодно обширный заговор им никто не помешает… — Эр Август, — несмело заговорил Дик. — Я могу поговорить с монсеньором, он поймёт, что эта затея… — Дикон, — кансилльер покачал головой, — разве ты забыл? Ты тоже в списке. Эти слова ударили его в грудь, Ричард зажмурился и замотал головой, пытаясь прогнать их, и прогнать видение того, как Рокэ Алва с красивой усмешкой на лице, сидя на краю стола, читает проклятый список, а затем, задумавшись, вычёркивает одно только имя. Той, что никогда не клялась ему в верности. Той, что не сидела у него в ногах, не подносила вино, не просила оставить рядом с собой. Он всегда найдёт себе новую забаву, прошептала в его голове Катари, теперь не печально, а насмешливо, ядовито, злорадно. Возьмёт себе нового оруженосца, который займёт твоё место, а Алва и не вспомнит. — Нет, — произнёс Дик сквозь сжатые зубы, выталкивая себя из морока, опомнился, встал, почти наощупь добрался до окна, толкнул ладонью — оно не поддавалось — и тогда Дик просто опустил голову, чтобы спрятать лицо, до онемения пальцев вцепился в высокий подоконник, сделал вдох и выдох, заставляя себя мыслить здраво. Монсеньор не мог. Он не мог просто так согласиться на такую бессмысленную, безжалостную резню и вычеркнуть только королеву. Он спасал Дику жизнь — больше, чем один раз — он учил его, сражался вместе с ним, оберегал от покушений и заставил Теней узнать, кто их организовал, невозможно, чтобы он отдал Дика на смерть оттого только, что Дорак так захотел. Невозможно, чтобы Дорак был настолько безумен. — Дикон, ты в порядке? Я заварю тебе цветочный отвар, — услышал Дик позади себя голос Штанцлера, бездумно кивнул, едва ли сознавая, что ему говорят. Он будет верить Рокэ, а не Штанцлеру, иначе клятва его не стоит и суана, но это не тот ответ, который устроит кансилльера. Несложно понять, к чему всё идёт, но Ричард никак не мог поверить в чудовищность происходящего; и правда, и ложь в итоге были одинаково ужасны. Дик развернулся, твёрдо встретил взгляд Августа Штанцлера, вернулся к своему месту: — Хорошо. Что вы предлагаете? Даже если бы меня и моих родных не было в списке — подобное всё равно чудовищно. Мы должны остановить Дорака. Кансилльер не спешил говорить; он поднял крышечку круглого медного чайника, проверяя готовность отвара, и разлил его по чашкам — себе и Дику. Руки у него действительно слегка тряслись. Дик подвинул к себе блюдце, сделал из вежливости глоток — как всегда, многовато сахара, он почти забивает вкус нежных цветочных лепестков, но к этому он уже успел привыкнуть. — Дикон, — тихо сказал кансилльер, — если бы была возможность добраться до самого Дорака, я бы её использовал, но к нему подхода нет. Любое разоблачённое покушение, любой пойманный заговорщик лишь ускорят неизбежное. Более того, с Дорака станется устроить заговор самому, «разоблачить» его и начать охоту. Штанцлер замолчал, словно оттягивая самое неприятное, Дик тоже молчал и слушал. Он боялся выдать себя взглядом, выражением лица — не то что словом. — У нас остался один выход. Единственный. Уничтожить Ворона. Если не будет его — Дорак притихнет. Варзов и Савиньяки — хорошие военачальники, но и только. Воевать сразу с Гайифой, Гаунау и Дриксен им не под силу. И Фельп и Ургот за них платить не станут. Дорак без Алвы будет думать не о нападении, а о защите. И у нас появится время собраться с силами и что-то предпринять… Штанцлер смотрел на него, взгляд был тяжёлым и печальным одновременно, и Дик не выдержал и отвёл глаза, уставился на каминную полку, на часы, на яркое весеннее небо. Создатель, снаружи цветут каштаны, а они говорят об убийствах. — Я понимаю, — выдавил Дикон, — что вы хотите сказать. Штанцлер кивнул, он выглядел бледным и торжественным, но взгляд всё так же не отпускал: — Ричард Окделл, убить Ворона предстоит тебе. Если, конечно, ты на это решишься. Ты единственный Человек Чести, кто находится рядом с ним. Ты и Катарина Ариго, но он ничего не ест и не пьёт в её присутствии, а кинжал в женских руках против такого умелого воина — не более чем игрушка. И потом… мать, убивающая отца своих детей — это чудовищно. Она этого не вынесет. Всё, что произносится в этом кабинете — чудовищно, но что он может сделать? Если он откажется, Штанцлер подошлёт кого-нибудь ещё, а Рокэ Алва не может быть удачлив вечно. Нет, пусть они думают, что исполнитель найден, это даст им время… Дик, стараясь скрыть свои мысли, снова взял чашку; питье быстро остывало, и он прикончил его несколькими большими глотками. Больше прятаться было не за чем, не бросаться же опять к окну, как припадочная девица. — Эр Август, я понял. Кроме меня, это сделать некому. Но… я не могу вызвать его на дуэль, пока не истечёт срок моей службы, а остальные способы — разве это не бесчестно? — Разве ты не предотвратишь этим бесчестье куда большее? — печально улыбнулся ему Август Штанцлер. — Смерти детей, женщин, стариков, смерти десятков ни в чём не повинных людей… Ни в чём не повинных? Карл, дорогой, сказал тогда герцог Придд, вы же не пойдёте на волка, надеясь на свои зубы, а возьмёте нож. Вы больше не возражаете, спросил он у отца, и отец, что бы ни прочитал в подсунутой Приддом бумаге, ответил «нет». Тем самым Приддом, который сейчас занимает должность супрема, когда Эгмонт Окделл уже много лет как мёртв. Ни в чём не повинных? Наверное, ненависть отразилась на его лице, потому что кансилльер отшатнулся и сильнее побледнел — он почти сразу взял себя в руки, но Дик заметил. Надо было срочно что-то говорить. — Я не позволю им выдать Эдит за «навозника», — бросил он; злое, сдавливающее горло высокомерие играть и не понадобилось. Создатель, он не знал, что делает, не знал, насколько очевиден для Штанцлера, но всё равно должен был рискнуть. — Я сделаю о том, что вы просите. Мы фехтуем каждое утро… — Сталь не годится, — решительно, словно предугадал его предложение, отмёл Штанцлер. — Ты не сможешь убить такого фехтовальщика даже в спину. И ты не должен попасть под подозрение. Ричард Окделл, рыцарь Великой Талигойи, не должен погибнуть вместе с предателем. Ричард не заметил, откуда кансилльер достал кольцо; оправленные в золото алые камни, закатные, тревожные, тянущие душу. Он положил кольцо прямо перед Диком на стол. — Это кольцо принадлежало роду Эпинэ. Когда-то женщины Великих Домов предпочитали позору смерть из рук мужей или братьев. Если дважды нажать ногтём молнию, кольцо откроется. Там две маленькие крупинки, каждой из них хватит на бутылку вина. Дик смотрел, не отрываясь, на играющие солнечным светом камни. У добра преострые клыки и очень много яда, сказал как-то монсеньор, и, Создатель, как же он был прав! Кансилльер не дождался ответа и продолжил: — Это быстрая смерть и безболезненная. Человек ложится спать, утром его слегка лихорадит, он возбуждён и весел, к вечеру возбуждение усиливается, со стороны он может показаться пьяным… Затем приходит сон — и всё. Ни мучений, ни кошмаров, ничего. Я хранил это кольцо для себя. Трусость, я знаю, но в молодости я побывал в Багерлее. Не как заключённый, как спутник вдовствующей королевы, навещавшей узников… Я поклялся, что живым туда не попаду. Морис Эр-При знал об этом… Перед восстанием он подарил мне своё кольцо. Я не хотел брать, но Морис сказал, что, если понадобится, сумеет найти смерть на поле боя. И он её нашёл… Морис Эпинэ мёртв, как мертвы все дети и внуки старого Гийома. Достаточная ли это плата за предательство страны? И почему она приходится на других — не на тех, кто это начал? — Я не буду тебе мешать, Дикон, — произнёс Штанцлер, медленно и грузно поднимаясь. — Пусть тебе подскажет твоя воля и твоё сердце. Если не сможешь, просто оставь кольцо на столе — в моём доме воров и предателей нет. Если решишься, умоляю, будь осторожен! Талигойя не перенесёт гибели ещё одного Окделла. Штанцлер вышел, но Дик на него даже не смотрел. Верь своему сердцу, а не чужим словам, говорил ему пресвятой Оноре — кажется, это было целый Круг, а не пару месяцев назад. Его сердцу не из чего выбирать. Дик сгрёб перстень со стола и сунул его в карман.