Дневники Ричарда Горика

Он не пошёл домой сразу — слишком многое ему нужно было обдумать. Даже понимая, что за ним могут следить — ведь сказал же кто-то мальчишке-посыльному, где его искать, когда сам Дик ещё с утра не имел ни малейшего понятия, куда отправится, — он всё равно не спешил на улицу Мимоз. Во-первых, монсеньора, скорее всего, ещё не было дома, а во-вторых… Дик рад был оттянуть неприятный момент насколько мог. Он брёл, сам не зная куда, остановился только, смутно уловив что-то знакомое — это была площадь Блаженного Хьюберта. Как символично, ведь именно с его возвращения в Олларию перед Октавианской ночью началось то, что привело его в кабинет кансилльера, к проклятому кольцу. Дик сел на кромку фонтана, не обращая внимания на изредка долетающие до него холодные капли, уставился в волнующуюся прозрачную воду, монетки и бусины, лежащие на белом мраморном дне. Ричард действительно не знал, что делать. Может, Вальтер Придд и заслуживал смерти, но заслуживали ли все остальные? И заслуживал ли Валентин того, чтобы остаться без отца? Кто имеет право решать, жить или умирать человеку? Уж точно не господин кардинал, и уж точно не так — без суда, без честных обвинений. Пальцы сжались, пряча кольцо Эпинэ в кулаке. А он, Дик Окделл, имеет? Он просидел так, пытаясь найти выход — и найти правду — и очнулся только, когда колокол пробил семь вечера, а мимо него, чеканя шаг, прошёл городской патруль. Солнце садилось, и пора было возвращаться. От долгого сидения в одной позе — и от голода, благодаря Штанцлеру он так и не пообедал — его повело, тело затекло, а по левой ноге будто забегали муравьи. Дик поморщился, потянулся, стараясь сделать это как можно незаметнее, и едва не забыл главное. Он медленно достал кольцо, поглядел на него несколько секунд — в закатном солнце камни будто запылали ярче — и надел на палец. Перстень сел как влитой. Пока Дик дошёл обратно до особняка, он успел шестнадцать раз пожалеть, что не брал Сону — день вымотал его куда больше, чем ему хотелось признавать, да и добраться до дома хотелось поскорее. Во дворе он вяло махнул Бернардо, поздоровался на лестнице с Хуаном, спросил: — Монсеньор у себя? — В кабинете, дор Рикардо, — подтвердил Хуан. — Ужинать будете? Дик поморщился: — Может быть, позже спущусь. Просто оставьте что-нибудь на кухне. — Дор Рикардо, — Хуан насторожился, и Дик проклял собственное настроение и собственную усталость, — вы лекарство сегодня пили? — Пил, — честно кивнул Ричард. Создатель, да матушка и отец Маттео меньше пеклись о его болезни! — Утром. Хуан смерил его не то недовольным, не то недоверчивым взглядом, но дальше пытать не стал. Дик облегчённо выдохнул, продолжая подниматься. У двери в кабинет он остановился, готовясь к неизбежному, положил раскрытую ладонь на украшенное узорами чёрное дерево, погладил причудливые завитки, и, вздохнув, решительно постучался. За дверью было тихо, но Хуан не будет лгать. Искушение развернуться и уйти, отложить объяснение на завтра было велико, но Дик постучал ещё раз. Раздался скрежет поворачиваемого ключа, и дверь распахнулась. Рокэ Алва стоял прямо перед ним. — Юноша? — в сапфировых глазах мелькнуло что-то насмешливое и светлое. — Что стряслось? Вы спрятали в моём доме ещё парочку святых? — Нет, монсеньор, — несмотря на волнение, Ричард не мог не улыбнуться. — Пока что никаких святых. — Что там насчёт «пока что», юноша? — демонстративно поднял брови Рокэ, окидывая фигуру оруженосца быстрым внимательным взглядом. — Вы сами говорили, — прилежно ответил Дик, — что не запрещено, то разрешено. Алва коротко рассмеялся, распахнул дверь шире, отступил в сторону: — Что ж, раз пришли, заходите. Дик вошёл, остановился неловко посередине кабинета. Судя по разбросанным по полу бумагам, он сидел на шкурах у камина. Зачем ему огонь? Что-то жёг? Или пламя служит ему светильником? Может, Дик действительно не вовремя? — Не стойте столбом, юноша, вы здесь не в первый раз, — Рокэ поймал взгляд Дика, усмехнулся, собрал исписанные листки и небрежно швырнул на стол. — Раз вы пришли, налейте мне вина. Так всё должно было закончиться по задумке кансилльера? Дик кивнул, прошёл к секретеру, достал две бутылки на кувшин. Перстень, хоть и был сделан будто для него, на удивление сильно мешался — Дик, конечно же, не успел к нему привыкнуть. Руки у него чуть дрожали от волнения, когда он ставил кувшин рядом с креслом монсеньора. Алва сидел спиной к огню, и отсветы огня путались в его волосах — как в тот осенний вечер, когда стреляли в Моро… то есть, нет, стреляли в него, а монсеньор закрыл его от выстрела. В тот вечер, когда Дик сказал правду, от которой лучше никому не стало. Он вздрогнул от внезапного холода, обхватил себя руками за плечи. Чего он, в самом деле, ожидал? Что Рокэ Алва проявит расположение, будет доверять сыну своего неслучившегося убийцы? — Да что с вами, Окделл? — в голосе Алвы было высокомерное недоумение. — Ни святых, ни дуэлей, я надеюсь, — Дик помотал головой, сглотнул, — но вы всё же постучались в мою дверь. Чего вы хотели? — Я… — в самом деле, чего он хотел? Чего он ждёт? На мгновение он представил, что всё, сказанное Августом Штанцлером, правда; что Ричард Окделл умрёт этим летом, в столице ли, на войне ли; умрут все, о ком он беспокоился, о ком заботился, кого любил; все, кроме… — Эр Рокэ… — Юноша, — в ровном голосе звучал только намёк на предупреждение. Дик исправился: — Монсеньор. Перед отъездом в Надор я сказал вам, — он зажмурился, но отступать было некуда. Он сам пришёл сюда, сам начал говорить, — о роли моего отца в покушении на вас. Рокэ мог бы ответить, что не жалуется на память, мог бы просто прервать Дика, но он молчал, и Дик продолжил: — Я хотел сказать… я жалею об этом разговоре, но только потому, что не хотел бы служить для вас постоянным напоминанием о чужом бесчестье. — Юноша, — синие глаза смеялись, но Дик не чувствовал обиды, — я собираюсь предложить вдове капитана Арамоны стать компаньонкой для вашей сестры. Думаете, я сужу о человеке по его родичам? Что, в таком случае, делаете вы, рядом со мной, в чёрно-синем? Он ожидал не этого; он ожидал, что Рокэ опять отмолчится, или оборвёт разговор колкостью, но… Если ему всё равно, почему он отклонился тогда? Значит, дело не в отце? Дело просто в Дике? Нужно было что-то сказать, и Дик выпалил бездумно, растерянно: — Капитан Арамона мёртв? Рокэ пожал плечами: — Официально. Дом, в котором мы ожидали полковника Морена, помните? По иронии судьбы, в нём живут его вдова и дети. Алва говорил что-то ещё, но Дик не слушал. Он встал, неверной рукой опираясь на подлокотник кресла, дошёл до окна — в самом деле, второй раз за день, что с ним сегодня? — толкнул ставни и рамы, которые на этот раз поддались, высунулся в окно, жадно вдыхая свежий воздух. Его трясло, будто от холода, но ветер казался слишком тёплым, чтобы помочь прийти в себя. Создатель, как же не ко времени! — Ричард? — голос монсеньора прозвучал издалека, а потом — совсем близко. — Ричард, что с вами? Вызвать лекаря? — Нет, — выдохнул Дик, мотнув головой. — Не нужно, монсеньор, я… Я принял лекарство. Это не болезнь. — Тогда что это? — Рокэ опять говорил по-другому, теперь — холодно, почти презрительно. Дик никогда не успевал за сменами его настроений. — Ну-ка, развернитесь. Вы опять совершили глупость? Не дожидаясь, пока Ричард послушается, Алва развернул его сам, резко, держа за плечи, и Дика накрыла новая волна головокружения. Ворон смотрел на него, прищурившись, и явно рассчитывал на объяснения. Дик не мог сказать правду. — Я не понимаю, о каких глупостях вы говорите, монсеньор, — пробормотал Дик. — Значит, не понимаете, — Рокэ смотрел на него почти зло. — Что же, я помогу вам. Кольцо на вашем пальце. Алый и золотой — не ваши цвета. Откуда оно у вас? — Монсеньор… — умоляюще позвал Дик, но Алва не обратил внимания — перехватил его за правое запястье, сжал до боли, не вырваться, потянул на себя, так, что рука с злосчастным кольцом оказалась между ними. — Это кольцо. Я не услышал ответа. — Ворон словно чеканил слова, и Дику стало страшно. — Где ты взял его. — Кансилльер, — выдохнул Дик, откинул голову назад, пытаясь спрятаться, успокоиться, выровнять дыхание. С усилием открыл глаза. — Он хотел, чтобы я… Я не буду этого делать, монсеньор. Губы Рокэ искривила бешеная, болезненная усмешка: — И что же, не в силах предать клятву оруженосца, ты решил трусливо сбежать в Рассветные Сады? Боюсь, сего святого места ты не заслужил. Отдай кольцо! Ричард послушно разжал кулак, и Алва сорвал с пальца перстень, царапая кожу. — Там, — Дик сглотнул, — молния. Монсеньор, я не понимаю… Подсказка явно было лишней, Алва и без него знал, как обращаться с подобными украшениями. Он раскрыл кольцо, внимательно разглядывая его, а потом перевёл взгляд на Дика. Выражение лица его было непроницаемым, но глаза — чёрными. — Ричард, — глухо произнёс Рокэ. — Сколько яда там было? — Штанцлер сказал, две крупинки. Каждая на бутылку вина, — растерянно пролепетал Дик, не понимая, к чему рассказывает подробности. — Но я не открывал, чтобы проверить, эр Рокэ. Я же сказал, я не… — Квальдето цера, — рыкнул Ворон, и Дик вздрогнул, замолкая — и только сейчас заметил, что и без того дрожит. — Это было бы кошачьей шуткой, но я не верю в совпадения… Дикон, смотри на меня! Это было излишним — Дик и так смотрел, не отрываясь. Рокэ, не отпуская его, перетащил обратно в кресло, потянулся, дёрнул шнур, вызывая Хуана. И что, теперь они будут ругать его вдвоём? Дик почти хихикнул, представляя себе эту картину. — Дик, ты должен отвечать на все мои вопросы, это ясно? — обратился к нему монсеньор, и Дик кивнул. — Где ты ел сегодня? — Здесь, — недоуменно ответил Дик, и Рокэ раздражённо тряхнул его: — Ричард! — Дор Рикардо позавтракал и ушёл в город, соберано, — раздался от двери спокойный голос Хуана. Что же, ему совсем не верят? Ворон мимолётно прикрыл глаза ладонью, бросил Хуану, не оборачиваясь: — Принеси сюда воды, много, и мою шкатулку. — Соберано, — Хуан явно намеревался задать какой-то вопрос, но Алва оборвал его злым: — Выполняй! Кэналлиец исчез, и Рокэ снова обратился к Ричарду: — Хорошо, ты позавтракал здесь, а что потом? До затуманенного сознания Дика начало доходить, что происходит нечто плохое. — Монсеньор? — испуганно позвал он. Рокэ положил ему ладонь на затылок, наклонился к нему, повторил: — Дикон. Во имя Леворукого, сосредоточься. Куда ты пошёл в городе? Где ты обедал? — Нигде, — тихо ответил Ричард. — Я собирался, но мне принесли записку от Штанцлера, и я пошёл к нему. — И у господина кансилльера, — медленно, словно Дик мог не понять, продолжил Алва, — тебе не предложили отобедать? Дик покачал головой, и Рокэ вздохнул нетерпеливо: — Вспомни, Дикон. Может, сладости? Орехи в меду? — Только цветочный отвар, монсеньор. Но мы пили его вместе. — Он наливал его при тебе? — быстро, требовательно спросил Алва. — Ты сам выбирал чашку? Дик покачал головой и закрыл глаза. Голова кружилась так сильно, будто он попал в водоворот в середине реки. — Дик! — Рокэ снова встряхнул его, и он нехотя открыл глаза. — Ещё один вопрос, хорошо? Ты заметил что-то необычное во вкусе отвара, который выпил? — Нет, монсеньор, — Дик хотел бы говорить быстрее, но не мог. — Он всегда делал его сладким… Рокэ выцедил сквозь зубы что-то на кэналлийском, его лицо словно превратилось в белую маску, тронешь — осыпется. Зачарованный нежданно пришедшей в голову мыслью, Ричард поднял руку, протянул её — у Алвы было так много времени, чтобы отстраниться, прервать его, но он сидел рядом, неподвижный, напряжённый, будто заледеневший — коснулся подрагивающими пальцами подбородка, скулы, высокого лба, убрал спадающую на него прядь волос. Кожа под его пальцами была обжигающе горячей. Рокэ вздрогнул, как от удара, закрыл глаза, плотно сомкнул губы, может быть, боясь сказать, сделать что-то, и Дик, пользуясь секундами вседозволенности, провёл кончиками пальцев по густым ресницам, обвёл нижнее веко, там, куда во время войны ложились серые тени, проследил линию брови. — Она не должна касаться вас, — так твёрдо, как мог, выговорил он. — Она ненавидит вас и не имеет права вас касаться. Алва распахнул глаза. — Ричард, — глухо произнёс он, замолчал, и Дик впервые увидел, как Рокэ Алва подбирает слова. Резко распахнулась дверь, в кабинет вошёл Хуан с деревянной шкатулкой, такой большой, что она больше походила на сундучок, вслед за ним — ещё несколько слуг. Они внесли в кабинет жаровню, которую Хуан тут же принялся разжигать, вёдра, тазы, стопку какой-то ткани. — Ричард, — снова позвал его Алва, теперь уже совсем другим голосом. — Сейчас вы будете делать всё, что я скажу, каким бы неприятным это не показалось, понятно? — Разве не всегда так, монсеньор? — сил на шутку у Дика ещё хватало, и Алва почти улыбнулся в ответ: — Не скажите, герцог, в неприятности вы влипаете с завидной регулярностью и определённо без разрешения своего эра. Нетерпеливым жестом Ворон выгнал из комнаты всех слуг, кроме Хуана, и Ричард позволил себе испугаться ещё раз — ему казалось, что скоро он не сможет чувствовать вообще ничего, кроме бесконечного головокружения и холода. — Монсеньор, я умру? — спросил он, получилось тихо, почти по-детски, так они с Айри выпрашивали у Нэн окончание сказки. Рокэ чуть наклонил голову, прижимаясь виском ко всё ещё поднятой ладони Дика, ответил уверенно, с яростью, с которой говорил о победах: — Нет, Дикон. Ты не умрёшь. Я не позволю тебе умереть, запомни это. Даже у Синеглазой нет прав на моего оруженосца. Дик кивнул. Может быть, из-за уплывающего сознания, но поверить Алве было легко. Потом они с Хуаном дали Дику целый кувшин какого-то тёплого сладко-солёного питья и потребовали выпить, и Дика рвало, выворачивало наизнанку так, что, казалось, он выкашляет в таз свои внутренности, и он не плакал, но слёзы всё равно текли по щекам. Хуан стоял рядом на коленях с кувшином и уговаривал сделать ещё глоток, и ещё, дор Рикардо, он знает, что это неприятно, но так нужно, и «неприятно» казалось Дику кошкиным преуменьшением, но на смех не хватало дыхания; Рокэ держал его за плечи, не давая упасть. Когда мерзкое зелье в кувшине закончилось, пришла боль, резкая и внезапная, словно в кишках у него шевелилось шестнадцать тысяч иголок. Ричард застонал, сполз на пол, попытавшись свернуться калачиком, но Рокэ не дал — положил его голову себе на колени, придержал за руки, опустил ладонь ему на лоб, не давая сдвинуться, и Хуан влил в него ещё что-то — прохладное, вязкое. Истерзанное горло не уловило вкуса. Открыть глаза казалось непосильной задачей, сквозь слипающиеся ресницы Дик видел только полутени, брызги цветов, внезапные движения, от которых его снова тошнило; звуки накатывали и уплывали, он ещё мог различить голоса, но фразы разбивались на отдельные слова, а слова дробились на звуки, не имеющие смысла. — …мэтра, — это Рокэ, Дик знает. — …ая душа не должна… Хуан опять назвал монсеньора «соберано», продолжил прыгающим набором слов, в котором Дик с большим запозданием узнал кэналлийский. Он пытался цепляться за них, даже не понимая, но очень скоро шум в ушах заглушил всё остальное. Дик не сказать, чтобы мёрз, но холодно было внутри, так, будто ледяные острые когти вцепились ему в кожу, проникли в плоть, дробили кости, ему казалось, он весь переломан бесконечной судорогой, сдавившей горло и грудь, мешающей дышать. Иногда голоса возвращались, проникали в сознание вместе с болезненными вспышками света, кто-то спорил, эр Рокэ говорил страшно: одновременно жёстко и обречённо. Иногда его звали, и в рот вливали что-то ещё, и ледяные когти ослабляли свою хватку. Его звали, но он узнавал только Рокэ. — Я запрещаю тебе умирать, Дикон, слышишь? — зло, отчаянно, яростно говорил он. — Ты мой, и я запрещаю тебе умирать. Вокруг Дика были серые стены, коридоры, повороты, шахты, ведущие в никуда, тьма позади и тьма впереди, и чьё-то терпеливое, голодное ожидание, но слышал он только голос Рокэ. А потом нескончаемый бег наконец отпустил его, и вместе с темнотой и тишиной его окутало беспамятство.