Пустая трата времени

Сердце Геральта предательски сжимается от необъяснимой тревоги, когда на следующий день он подходит к дому Лютика и звонит в дверь. Ему страшно. Чёрт возьми, безумно страшно. Он никогда ещё не видел Лютика настолько разбитым, как накануне: несмотря на то, что на его лице почти не было никаких эмоций, глаза выдавали слишком многое. Пустые, холодные, отрешённые от всего мира. Геральт сказал бы, что человек с таким взглядом может быть способен на что угодно — от теракта до самоубийства. И сейчас, когда он нажимает на дверной звонок, его рука немного дрожит. И он ни за что не признался бы в этом даже самому себе. Лютик, однако, открывает почти сразу. Геральт, здороваясь, внимательно изучает его взглядом, подмечая малейшие изменения: он выглядит больным и уставшим, под глазами залегли тёмные круги, его лицо — куда бледнее обычного, а вместо расслабленной домашней одежды на нём снова водолазка, плотно прилегающая к телу, и довольно строгие брюки. Впрочем, в целом — Геральт выдыхает спокойно. Лютик в относительном порядке. — Как себя чувствуешь? — спрашивает он, когда Лютик достаёт аптечку из ящика кухонного шкафа. — Нормально, — безразлично кивает он. — Спасибо, Геральт. Что?.. Ему не послышалось? Он сказал «спасибо»? Геральт решает оставить это без внимания. Чтобы не злить Лютика. Вместо этого он вдруг задаёт вопрос: — Ты вообще спал сегодня? — Это не твоё дело, — спокойно отвечает тот. И, глубоко вздохнув, плавно подъезжает к Геральту, который ждёт его, сидя у обеденного стола. — Давай руку. Ты не снимал бинты? Лютик качает головой и, закатав рукав, протягивает ему правую руку. Геральт привычным движением разрезает бинт, снимает его с предплечья и осматривает затягивающиеся порезы. Всё в порядке: воспаления нет. Он обрабатывает кожу антисептиком, заново бинтует руку, и всё это происходит абсолютно машинально. Все его мысли сейчас — в Лютике. В его прерывистом, отчего-то беспокойном дыхании. В его тёплой руке, что сейчас находится в его ладонях. В его больном, вымотанном взгляде. В каштановых волосах, которые вдруг кажутся сегодня тусклыми. В бледных, не тронутых румянцем щеках. Его душу всё сильнее рвёт осознание: он не в силах сделать ровным счётом ничего, чтобы Лютик снова был счастлив. И всю его заботу тот наверняка терпит лишь потому, что выбирает меньшее из двух зол: Геральт абсолютно уверен, что он помнит тот разговор. «Так кого вы больше хотите видеть? Меня, который вообще не станет с вами разговаривать и будет просто отсиживать положенные часы, или какую-нибудь слезливую девчонку, которая начнёт оплакивать ваше положение и относиться к вам, как к ребёнку?» Задумавшись и уйдя в себя, Геральт не сразу осознаёт, что уже закончил завязывать узел на бинте, но всё ещё продолжает держать руку Лютика в своих руках. И Лютик… её не отнимает. Он весь напряжён, он почти не двигается, но его предплечье по-прежнему мягко обхватывают геральтовы ладони. И, когда Геральт поднимает глаза, их взгляды встречаются. Мир застывает. В глазах Лютика — боль и колючее одиночество. И в то же время… Какая-то щемящая нежность. Он не отводит взгляда, смотрит Геральту прямо в глаза, чуть приоткрыв рот и как-то взволнованно дыша. Кажется, ещё секунда — и Геральт сорвётся. И уже ничего нельзя будет остановить: его руки неотвратимо коснутся его волос, губы приблизятся к его губам, он задохнётся и захлебнётся им… Его ладони скользят по предплечью Лютика, находят его ладонь и мягко обхватывают её. И чужие пальцы вдруг дёргаются в ответе: невесомо, почти незаметно касаются его руки. Всего секунду, но… они просто держатся за руки. И Лютик вдруг приходит в себя, быстро отводит взгляд и куда резче, чем следовало бы, вытягивает свою руку из его ладоней. — Спасибо, — говорит он чужим, металлическим голосом. И, больше ни разу не взглянув на Геральта, покидает кухню. В этот раз он запирает дверь кабинета на защёлку. *** Когда на следующий день, как обычно, Геральт звонит в дверь, Лютик не открывает. Ни спустя пять минут, ни спустя десять. И на телефонные звонки тоже не отвечает. Геральт прикладывает все усилия, чтобы сохранять спокойствие, убеждая себя, что тот наверняка мог задержаться в ванной комнате, или, в конце концов, просто не слышать звонка из своего кабинета: вдруг он играет сейчас на чём-то. Но, когда спустя ещё десять минут Лютика всё ещё не видно и не слышно, паника сдавливает горло липкой судорогой. Что делать? Ломать дверь? Что с ним, чёрт возьми, случилось? Но, пока Геральт пытается сообразить, что предпринять, за дверью внезапно раздаётся какое-то шуршание, потом — грохот, а за ним — отборная матерщина. — Какого дьявола и кому, блять, здесь надо? Идите нах… Дверь распахивается. — Геральт?.. С Лютиком всё в порядке. Геральт шумно выдыхает, даже не стесняясь собственного беспокойства: его всё ещё слегка трясёт от пережитого страха. А ещё — Лютик безбожно пьян. Геральт осознаёт это ровно через секунду после того, как тот открывает дверь и, нахмурившись, непонимающе смотрит на него. От Лютика пахнет коньяком и сигаретами, он взъерошен и растрёпан, его взгляд расфокусирован, на лице застыло до смешного обиженное выражение. — Какого хера ты тут забыл? — наконец выговаривает Лютик заплетающимся языком. — Сегодня пятница, — отвечает Геральт, пытаясь уложить в голове происходящее. Лютик… напился? С чего бы вдруг? За четыре месяца, что они знакомы, тот никогда не позволял себе предстать перед ним в неподобающем виде. — И что? — морщится Лютик. — Ты был у меня вчера. Тебя сегодня тут никто не ждал. — Вчера я приходил забинтовать тебе руку. — А нахера пришёл сегодня? Лютик, несколько раз перепутав кнопки на подлокотниках и крепко выругавшись, наконец кое-как разворачивает коляску и удаляется в гостиную, даже не взглянув на Геральта. Тот идёт следом. — Хочешь? — заметив, что он не ушёл, Лютик кивает на бутылку коньяка. — Нет, — твёрдо говорит Геральт. — И тебе не советую. Не знал, что ты куришь, кстати. — Я так, — пьяно ухмыляется Лютик. — Под насторение, — он задумывается, пытаясь понять, что именно сказал не так. — Под настроение, то есть. Все мы люди. Он пытается отъехать в сторону, но не рассчитывает и со всей силы врезается в кухонный шкаф. Хмурится, глядя на царапину на деревянной дверце, потом пожимает плечами и тянется к бутылке. — По-моему, тебе уже хватит, — тихо замечает Геральт, пока он делает несколько глотков прямо из горлышка. — Напиваться, чтобы ничего не чувствовать — не лучшая идея. Лютик, отняв бутылку от губ, несколько мгновений смотрит на него немигающим взглядом, а потом… резко начинает хохотать. И его смех похож на истерику. Это пугает. Это безумно пугает. — А я и так ничего не чувствую! — сквозь хохот выкрикивает он. — Вообще ничего, прикинь? Можешь мне хоть кипятком ногу обварить — я не замечу. О, хочешь попробовать? Давай, это весело! Я сейчас чайник вскипячу… Геральт не улавливает момента, когда его жуткий смех переходит в отчаянный крик и затем… в рыдания. Слёзы текут по его лицу, но он всё ещё продолжает истерически хохотать и дрожащей рукой пытается нажать кнопку на чайнике. И именно в этот момент Геральт просто бросается к нему, сгребает его в охапку и прижимает к себе. Лютика трясёт. Колотит крупная дрожь. Он захлёбывается слезами, задыхается и вцепляется побелевшими пальцами в свитер Геральта, который стоит на коленях у его коляски и твёрдо держит его в своих объятиях. Больше всего на свете ему хочется просто защитить его от всего плохого, но как защитить от этой чёртовой реальности?.. Как укрыть от тоски, как заново вселить желание жить, когда за четыре месяца у тебя не получилось ровным счётом ничего? Что сделать, чтобы заглушить эту жгучую боль в мокрых покрасневших глазах?.. Лютик ничего не говорит. Вообще. Он просто рыдает в голос, заливая слезами ткань чужого свитера, на секунду затихает, пытается что-то произнести, но снова и снова захлёбывается плачем. И Геральт растерянно гладит его по голове, тесно прижимая к себе. Он вдыхает запах его волос, держит его в своих руках: не худого, не тонкого, но совершенно хрупкого. Будто хрустального. Он не выдерживает и мягко касается губами лютиковой макушки, пока тот сотрясается от слёз и совершенно не соображает, что происходит. Геральт чувствует, будто сейчас держит в руках весь мир. Лютик постепенно затихает. Это происходит не сразу, — вероятно, спустя десять или пятнадцать минут, — но он вздрагивает всё реже и всхлипывает уже не так громко, и Геральт всё ещё продолжает гладить его по голове. Ему самому до ужаса больно. Больно от того, что помочь Лютику он совершенно не в силах. А Лютик, когда наконец начинает более-менее осмысленно смотреть вокруг, поднимает на него взгляд, и в его мокрых глазах — испуг и отчаяние. — Геральт, — хрипло шепчет он, глядя на него расфокусированно и затуманенно. — Не надо. — Не надо что? — отчего-то так же хрипло говорит тот. — Не подходи ко мне. Не трогай меня. Я не могу больше… — Что?.. — сердце сжимается от смутного страха. — Почему? — Не заставляй меня привязываться к тебе ещё сильнее. Геральта будто бьёт током. — Что ты сказал? — осторожно переспрашивает он, прочистив горло. — Я не хочу больше видеть тебя. Никогда. Я не хочу привязываться ещё больше. Можешь делать с этой информацией что захочешь. Мне уже плевать. Геральт смотрит на него непонимающим взглядом, и его мозг напрочь отказывается верить в услышанное. Лютик, разумеется, всё ещё пьян, но он явно немного протрезвел, пока плакал, и сейчас, когда он пытается отдышаться после рыданий и после сказанного, в нём снова теплится жизнь. Он не машина сейчас. Он — человек. Человек, не прячущий свою боль под маской безразличия. Человек, который признаёт свою уязвимость. Геральт не может понять, что делать. Сейчас, когда Лютик так внезапно открылся ему, ему очень хочется спросить у него, что именно он подразумевает под словом «привязываться». Но… он боится. Того, что Лютик снова закроется от него. Что никогда больше не подпустит к себе. И убеждает себя в том, что слово «привязываться» наверняка означает для Лютика не то, что подумал он, влюблённый придурок. — Что ты молчишь? — глухо спрашивает Лютик, всё ещё подрагивая после рыданий. — Сказать нечего? Никто тебя и не просит отвечать. Лучше просто уйди. Геральт смотрит на него ещё несколько секунд, всё ещё держа за плечи, потом вздыхает, отстраняется от него и говорит: — Пойдём. Тебе нужно выспаться. Поговорим завтра. — Я сам, — Лютик мотает головой, когда Геральт тянется к его коляске, чтобы отвезти его в спальню. — Мне не нужна помощь. Он обессиленно откидывает голову назад, несколько секунд не двигается, прикрыв глаза, и на его щеках отчётливо видны высохшие дорожки от слёз. Он абсолютно пуст. Это заметно даже со стороны. Истерика выжала из него всё. — Пойдём, — мягко напоминает Геральт. — Тебе нужно отдохнуть. — Я просил тебя не приближаться больше ко мне. — Мы поговорим об этом завтра. И у Лютика явно просто нет сил возражать. Он наконец открывает глаза, кладёт обмякшие было руки на подлокотники и нажимает нужные кнопки. Коляска трогается с места. Геральт идёт следом, внимательно следя, чтобы он ни во что не врезался. В конце концов, он ещё не слишком трезв. Когда они достигают спальни, Геральт невольно оглядывается: здесь он ни разу не был. Комната выглядит довольно уютно, но в ней нет ничего, что могло бы ассоциироваться с Лютиком. Ни ароматических свечей, ни папок с нотами, ни пушистых пледов. Вместо этого — просто большая кровать с серым постельным бельём, прикроватная тумбочка, пара растений в больших кашпо у окна, два комода. Выход на балкон. Письменный стол, — Геральт с теплотой в груди отмечает, что на нём лежит калимба. Лютик будто бы вычеркнул из своей жизни всё, что могло бы принести ему хоть какую-то радость. Всё выглядит аккуратно, но так… Сухо? Так могла бы выглядеть спальня какого-нибудь педантичного военного, но не Лютика — человека искусства, музыканта и певца. И Геральт в который раз не может отделаться от тянущей боли в груди. Лютик, подъехав к кровати, пытается подняться с коляски и пересесть на матрас, но пережитый срыв так вымотал его, что руки совершенно не слушаются, и у него просто не хватает сил. — Мне не нужна по… — резко и заученно начинает он, когда Геральт решительно подходит к нему. — Мне плевать, — спокойно отвечает тот. И одним движением подхватывает его и пересаживает на постель. Лютик ошалело хлопает глазами, очевидно, пытаясь осознать, какого чёрта он не смог противостоять чужому напору, но в конце концов опускает руку, которой опирается о стену, и обессиленно падает на кровать. — Тебе что-нибудь нужно? — спрашивает Геральт. — Нет. И никогда не было нужно. — Юлиан, — Геральт усаживается на край кровати, пристально глядя на него. — Ответь мне сейчас просто как человек человеку. Я хочу помочь тебе. Лютик некоторое время молчит, поджав губы, потом как-то странно всхлипывает и тихо произносит: — Я буду благодарен, если ты нальёшь мне стакан воды. И почему-то так больно сжимается в груди у Геральта от этого тона. Если бы он не разучился плакать после службы в горячей точке, наверняка смахнул бы пару слезинок сейчас. Потому что голос Лютика — такой беззащитный, и в то же время в нём отчётливо слышна ненависть к самому себе — за то, что не может встать. За то, что вынужден просить о помощи. Геральт поднимается с кровати и идёт на кухню, чтобы налить воды, а, когда он возвращается, Лютик уже дремлет. Он не реагирует на его шаги, на открывшуюся дверь, и Геральт долго думает, стоит ли его будить. Тревожить его не хочется, но, с другой стороны, он явно очень хотел пить. Иначе бы не попросил ни о чём. Геральт снова присаживается на край кровати и осторожно треплет его за плечо. — Лютик, — забывшись, тихо зовёт он. — Что? — сонно вздрагивает тот. И, не обратив никакого внимания на то, как назвал его Геральт, бросает взгляд на стакан воды и хрипло благодарит. Геральт помогает ему сесть, придерживает за плечо, пока он пьёт, в какой-то момент не может отвести взгляда от пары пролившихся капель, стекающих по губам и шее. А после — осторожно укладывает на подушки. Лютик засыпает быстро. Его лицо становится более расслабленным, морщинки меж бровей разглаживаются, ресницы мягко трепещут во сне. Геральт всё ещё сидит на краю кровати, глядя на него и прокручивая в голове весь этот сумасшедший день. Что будет теперь дальше?.. Он поднимается, собираясь уйти, но его взгляд внезапно падает на прикроватную тумбочку, на которой лежат ручка и какая-то раскрытая тетрадь. Тетрадь, на страницах которой он отчётливо видит своё имя. Повторяющееся несколько раз. Он не должен читать. Не должен. Не имеет никакого права. Он пытается остановить себя. Но вместо этого всё-таки вглядывается в написанные витиеватым почерком строки. И с каждым прочитанным словом всё больше и больше ругает себя, но не может перестать читать. «Я больше не могу. Чёрт побери, я не могу это выносить. Я ненавижу тебя, Геральт. Настолько же, насколько ты дорог мне. Я знаю, что ты никогда это не прочтёшь, поэтому могу говорить всё, что угодно. Это что-то вроде неотправленных писем. Только в дневнике. Я не хочу ещё сильнее влюбляться в тебя. Я для тебя — просто существо, которое ни на что не способно. Я не полноценный человек. Теперь нет. Уже почти год нет. Я чувствую себя так, будто не имею права находиться среди других — нормальных людей. И, даже если был бы хоть крошечный шанс, что когда-нибудь мы могли бы быть вместе, ты всё равно отказался бы от меня. Как отказался Лукас. Как когда-то отказались родители. Да, причина была другой, но всё же. Я им не нужен. Я, блять, никому не нужен. Значит, мне тоже никто не должен быть нужен. Я не хочу от кого-то зависеть. Я бесполезен. Я не могу ни с чем помочь. Я не могу встать и пойти в магазин. Я не могу больше петь — у меня нет сил. Я даже в постели ничего не могу. И я не хочу снова испытывать боль. Мне проще ничего не чувствовать. Или делать вид, что ничего не чувствую. Но сегодня ты взял меня за руку, когда делал мне перевязку. А я… чёрт знает, почему, но я не смог это пресечь. Мне было важно это — я будто бы ухватил частичку человеческого тепла. Твоего тепла, Геральт. А потом… потом уже понял, что это не работает. Что, как бы я ни пытался отстраняться от тебя, как бы ни закрывался — я всё равно влюбляюсь. И не могу ничего с этим сделать. Я не знаю, куда бежать от своих чувств. Прости меня за них. Я не могу надеяться ровным счётом ни на что, и я это понимаю. Я просто не хочу боли. Её было слишком много. Хотя… Я слабак, что уж тут. Я ни на что не способен. Даже просто обуздать свои чувства. Прости меня, Геральт. За всё. За всё, что я написал здесь. Ты всё равно никогда этого не увидишь. Я больше не могу».