Пустая трата времени

— Я увольняюсь, — Геральт с тяжёлым сердцем кладёт на стол увесистую папку с документами. Трисс поднимает на него голову. Она сегодня явно не в духе. — Сегодня не первое апреля, — сдвинув брови, хмуро говорит она. — Трисс. Я не шучу. Её лицо выражает крайнюю степень замешательства. — Серьёзно? И с какой это стати, интересно? — По семейным обстоятельствам, — сухо отвечает Геральт. — У тебя нет никакой семьи, — она скептически выгибает бровь. — И всё-таки, я ухожу. Геральт непреклонен. Его сердце бьётся тяжело и медленно: он понимает, что таким образом отрезает себе все пути хоть как-то знать, что происходит с Лютиком, но… нет. Так он больше не сможет. Никаких связей, никаких контактов. Ничего, что может напоминать ему о нём. Вообще ничего. Нужно просто забыть. — Но… Но как же твои подопечные? — С этим я уже разобрался. Передал их в руки Эскеля и Йен. — Но ведь… они уже привязались к тебе. — Трисс, — Геральт криво усмехается. — Большинству моих подопечных в районе восьмидесяти. И, поверь, им совершенно всё равно, кто приносит им продукты и болтает с ними о чём угодно. — А как же тот мальчик? Леттенхоф? Вот этого он и боялся. Сердце пропускает удар. О Лютике хочется говорить меньше всего на свете. — Он… — Геральт успевает замяться, и, чёрт возьми, Трисс очень хорошо это замечает. — Что — он? — требовательно спрашивает она, сдвинув брови. — Не из-за него ли ты уходишь? Геральт тяжело вздыхает. Всё-таки, что-то рассказать придётся. — У нас с ним… возникли разногласия. — И тем не менее, Геральт, это не повод увольняться! Его просто передали бы другому сотруднику. — И тем не менее, — отвечает он в том же тоне. — Я увольняюсь. Извини, Трисс, разговор окончен. *** Лютик. Лютик. Везде Лютик. В вязаном синем свитере случайного прохожего — просто потому, что у Лютика есть похожий. В весеннем птичьем щебете — потому что именно так ярко и радостно щебетал Лютик на своих старых видео. В синеватом предсумеречном небе — потому что его глаза точно такого же цвета. Сегодняшним вечером Геральт идёт по городским улицам — куда приведёт дорога. Вчерашним вечером Лютик выгнал его прочь. И поделом, думает Геральт. Совершенно точно поделом. И лучшим решением будет больше не появляться в его жизни. Потому что Лютик его не простит. А Геральт… Геральт тоже человек. И его душевные силы тоже не безграничны. Он любит. И тоже не хочет больше этой ёбаной боли. Он опускается на скамейку в городском парке — в том, где они с Лютиком были осенью. Тогда было довольно тихо — людей было куда меньше, птицы не чирикали так назойливо. Сейчас — будто бы всё изменилось. Да и… не будто бы. Всё изменилось. Геральт закрывает глаза и откидывает голову на спинку скамьи. На небе постепенно сгущаются краски. Прохладный ветерок ерошит его поседевшие раньше времени волосы, лежащие на плечах. Он пытается отключиться - и не может. Это пройдёт, убеждает он себя. Непременно пройдёт. Он сможет забыться. И забыть. Сможет жить дальше и найти что-то новое. Сможет путешествовать. Жить, любить, узнавать. Только теперь это всё как-то разом теряет смысл. Неровную цепочку мыслей разрывает звонок. Он берёт телефон в руку — и сердце почему-то чует недоброе. — Трисс? — Геральт, — её голос звучит так, будто она изо всех сил сдерживает гневный крик. — Может быть, ты удосужишься объяснить, почему утром ты увольняешься с работы, а вечером один из твоих подопечных пытается покончить с собой? Лютик. У Геральта всё переворачивается внутри. Трисс что-то ещё говорит, но он уже не слышит: её слова сливаются в тревожный непрерывный поток. Воздух тяжелеет. Геральт трясущимися пальцами вызывает такси и совершенно не может здраво соображать. Следующее, что отпечатывается в сознании — он, едва не спотыкаясь, почти бегом поднимается по лестнице на четвёртый этаж городской больницы — туда, где находится отделение реанимации. Это просто какой-то дурной сон. Это не с ним сейчас происходит. И точно не с Лютиком — потому что Геральт абсолютно уверен, что найдёт в реанимации именно его, хотя он даже не расслышал имя, которое назвала по телефону Трисс. Найдёт именно его. Если вообще успеет. Уши немного закладывает, горло сдавливает спазмом, воздух становится густым и неприятно забивает лёгкие. Только не Лютик. Пожалуйста. Только не он. — Надо же, прибежал. Это голос Трисс. Он поворачивает голову на звук, пытаясь отвлечься от шума в ушах. По спине пробегает холодок. — Что случилось? — едва выговаривает он. — Объяснись, — приказным тоном говорит она. — Немедленно. Её глаза сверкают злостью и пережитым напряжением. Пока Геральт пытается сфокусировать внимание на ней, она сжимает в ладони его локоть — с такой силой, которой от неё ожидать было бы сложно. — После твоего увольнения я пришла к нему вечером: поговорить, может, назначить другого сотрудника. А знаешь, Геральт, что произошло потом? Пока Трисс продолжает этот нервный допрос, с плохо скрываемой злобой глядя ему в глаза, в его голове пульсирует только один вопрос: что с Лютиком? Что? — Я… — всё-таки хрипло произносит он, чувствуя, как тяжело стало дышать. — Что с ним? — Он в реанимации. Только благодаря тому, что почему-то не закрыл входную дверь, и я вошла в дом после нескольких минут стука. Нашла его на кухне — уже без сознания и в луже крови. Вскрыл себе вены. Приди я на десять минут позже, его бы везли уже не сюда, а к патологоанатому. Так может быть, Геральт, ты всё-таки объяснишь, какого чёрта это произошло? Геральт молчит. В голове гулко отдаётся редкий стук сердца. Всё до сих пор воспринимается кошмарным сном. — Что с ним сейчас? — это всё, что он может из себя выдавить. — Он в реанимации, я же сказала. Думаю, будет жить. Так что? Ты объяснишь мне? В голове всё ещё кружится густой, неприятный туман. Мозг отказывается верить в то, что сейчас происходит. С другой стороны — в ушах всё ещё звучит фраза: думаю, жить будет. Жить будет. Будет жить. — Геральт? — Трисс щёлкает пальцами перед его лицом, и он немного приходит в себя. — Я к тебе обращаюсь. — Я… — он прилагает все силы, чтобы собрать мысли хоть во что-нибудь, напоминающее слова. — Мы с ним немного повздорили. — Очень правдоподобно, — скептически кривит губы Трисс. Только сейчас Геральт замечает пятна крови на рукавах её белой блузки. Его пробирает дрожь. — Ладно, Трисс. Хорошо. Я расскажу тебе. И он рассказывает. Почти машинально, всё время глядя на дверь реанимации. В коридоре больницы тихо: на часах почти десять вечера. Иногда слышны гулкие и деловитые шаги медсестёр. Пахнет йодом, хлоркой и медикаментами. И в этой атмосфере тихий голос Геральта кажется ему самому оглушающим. Он рассказывает не всё. Умалчивает о многих моментах, которые он счёл бы слишком личными. Не говорит о причине вчерашней ссоры — лишь упоминает, что это его вина, а Лютик и так уже был на взводе. В коридоре снова воцаряется тишина. Трисс смотрит на него немигающим взглядом. Где-то во дворе начинает визжать сирена скорой помощи. Наверное, отправляется на вызов. — Ты в своём уме, Геральт? — наконец произносит Трисс. — Ты завёл отношения мало того что со своим подопечным, что вообще противоречит рабочему кодексу, — так ещё и с почти беспомощным инвалидом в глубокой депрессии? Что ты такое на себя взял? Этому мальчику нужна помощь, а ты просто разбил ему сердце?! — Он не беспомощен! — огрызается Геральт, не сводя взгляда с ненавистной белой двери с табличкой «реанимация». Против всего остального… ему сказать нечего. — Ещё возражения? — Трисс словно угадывает его мысли. Геральт не выдерживает и молча направляется к реанимации. — Нет-нет-нет, постой-ка, — она останавливает его не терпящим возражения жестом: преграждает ему путь и упирается в его грудь ладонью. — Тебе сюда нельзя. — С какой стати? — Это реанимация. — Нас с тобой здесь знают. И Шани, и Ламберт, и остальные, — Геральт пытается отодвинуть её в сторону, но она с силой хватает его за рукав. — Не смей заходить к нему. Ни за что. — Это ещё почему? — его отчего-то снова бросает в дрожь. Вдруг… вдруг на самом деле Лютика не спасли? И она просто не хочет ему говорить?.. — Потому что, если он вдруг очнётся, а рядом будешь ты, это будет не лучшее пробуждение, поверь мне, — резко откликается Трисс, смерив его полным раздражения взглядом. От сердца немного отлегает. Геральт собирается было попробовать снова, но внезапно понимает: она права. Если Лютик придёт в себя и увидит его… В общем, ему нельзя так сильно нервничать. Это он во всём виноват. Только он, и больше никто. Если бы он держал свои чувства в узде, если бы не читал этот чёртов дневник или хотя бы не признавался в этом Лютику, всё могло бы пойти по-другому. Да, они бы так и не сблизились, но вместо этого могли бы сейчас молча сидеть в лютиковой гостиной: Геральт листал бы ленту новостей в каком-нибудь Фейсбуке, Лютик бы что-нибудь читал. Но не… вот это всё. — Ладно, — тяжело произносит он. — Ты права. Только дай мне дождаться здесь врача. Хочу с ним поговорить. Трисс недоверчиво окидывает его взглядом. — Даже если придётся ждать всю ночь? — Да. Она вздыхает. Потом подходит к Геральту, мягко обнимает его за плечи и говорит: — Сегодня дежурит Ламберт. Извини, что так на тебя набросилась. Я понимаю тебя. — Всё в порядке. Он тоже её понимает. Увольнение одного из сотрудников с наиболее крепкими нервами, потом визит к его подопечному, шок, оказание первой помощи, вызов скорой, больница… У любого бы сорвало тормоза. *** Веки неумолимо тяжелеют, но Геральт не закрывает глаз. На часах около двух ночи, но он всё ещё сидит на жёсткой скамье в пустом коридоре больницы. Страх постепенно перестаёт быть ярким, — теперь это мерзкое тянущее ощущение где-то под рёбрами. Лютик жив, — по крайней мере, пока, ведь иначе из реанимации уже вывезли бы его тело. Геральт знает. Он уже видел такое. Память внезапно подкидывает ему картины военных действий, через которые он прошёл. Взрывы, выстрелы. Кровь. Боль. Ранения. У него столько шрамов — и все оттуда. На его глазах гибли сослуживцы. Но тогда — это было понятно и ожидаемо. Это была война. Сейчас до конца осознать то, что Лютика могут не спасти, не выходит. Потому что, ну… это так криво и неправильно. Будто бы иррационально. Люди погибают на войне. Люди погибают от ран или взрывов. А Лютик… может погибнуть от собственных рук. Странно. Как-то даже нелепо. Невозможно. Дверь реанимации открывается, Геральт вздрагивает и рывком поднимается со скамьи. — Геральт? Ты какого хера тут делаешь? — устало, но беззлобно спрашивает вышедший реаниматолог. — Лютик, — машинально говорит он и тут же поправляется: — Леттенхоф. Юлиан. Молодой парень, к вам вечером привезли. Как он? — А, ну да. Трисс меня предупреждала. Только не сказала, что ты всю ночь здесь торчать будешь. — Ламберт, — раздражённо рычит Геральт. — Говори сейчас же. — Да чёрт с тобой. Выкарабкается. Ему повезло, что Трисс к нему заглянула. Так бы уже всё, коньки отбросил. Геральт закатывает глаза и стискивает зубы. Ламберт всегда такой: немного развязный, не стесняющийся в выражениях, раздражающий. К этому просто надо привыкнуть. Мерзкий страх медленно затихает, но всё ещё ворочается где-то в груди. — Ты уверен? Он точно будет жить? Теперь закатывает глаза уже Ламберт, скрестив руки на груди. — Ты серьёзно? — Что? — Нахер спрашивать, если не веришь? Геральт молчит пару секунд, потом смотрит в глаза Ламберта и спрашивает: — Он ещё без сознания? — А ты как думал? Вскроется, полежит часик в больничке и гулять пойдёт? — Прекрати ёрничать. И пусти меня к нему. — Э, нет, брат, — Ламберт мотает головой. — Трисс сказала не пускать тебя. Что ты там такого натворил, не знаю, но я пообещал ей. — Ламберт, — настойчиво говорит Геральт, сжимая кулаки и сдерживая желание ему врезать. Это сейчас ни к чему. — Мы давно знакомы. Ты знаешь, что я ни за что не буду просить о чём-то, если это не будет для меня очень важно. Они буравят друг друга взглядом несколько долгих секунд, и в какой-то момент Геральту кажется, что он всё-таки не выдержит и пустит в ход кулаки. Но Ламберт отходит от двери реанимации и вздыхает. — У тебя минута. Геральт даже не успевает поблагодарить: все его мысли сейчас ещё сильнее увязают в Лютике, и он не замечает, как оказывается у его койки. Вокруг пищат аппараты, чуть дальше лежат другие пациенты, но ничего этого Геральт не слышит и не видит. Он смотрит на Лютика, и горло снова сдавливает болезненным спазмом. Его левая рука плотно забинтована, почти у самого локтя — след от жгута. В правой руке капельница, на стойке висят пакеты с донорской кровью. Он весь в каких-то трубках и приборах. Но… Он дышит. И по щеке Геральта впервые за очень долгое время скатывается слеза. Он тихо зовёт его по имени, говорит: я рядом. Он просит: прости меня. Он произносит одними губами: я тебя люблю. я тебя люблю. Сердце больно сжимается, заодно выворачивая наизнанку все нервы. — Спасибо, Ламберт, — говорит Геральт, выходя из реанимации. Этой ночью он уже не спит — только медленно и целенаправленно напивается, сидя на полу и глядя в серый потолок своей квартиры.