Lost Soul

      Дни заключения до суда были больше похожими на дурной сон, но Виттория понимала, что это не сон вовсе, она и правда взяла на себя ответственность за убийство Карло Бонмарито, а это значило только одно: все её жизни пришёл конец. Она собственными руками закопала живьём все свои планы на будущее, закопала своё желание стать адвокатом, спасать от тюрьмы по-настоящему невиновных, и всё это теперь будет покоиться под толщей неаполитанской земли вместе с тем уродом.       Сновидения… Их не было, были только кошмары, будто уже сгнивший Карло тянет свои руки к Ви, желая утащить её в ад вместе с ним. Его пальцы обжигают, оставляют ожоги. Больно. Страшно «Кто-нибудь… Помогите, пожалуйста. Мама!» — Марино задыхалась, обливаясь холодным потом каждый раз, едва только перед глазами появлялся смутный образ отчима. Паника и животный ужас подкрадывались позади, проползая по позвоночнику, заставляя чувствовать озноб. И ведь не было снотворного, чтобы успокоить саму себя, не было хоть кого-то, кто бы мог помочь прийти в себя. Кошмары не кончились, они были ещё впереди, однако Виттория не хотела в это верить, ей не хотелось даже думать о том, что может её ждать.       Утром изрядно измученная, толком не выспавшаяся Ви, встретилась со своим адвокатом. Это был довольно молодой человек, явно практикант, которому посчастливилось заполучить в свои руки такое громкое дело. За полутора суток весть о «подростке-убийце» распространилась по стране, будто пожар, прохода от журналистов не было, они караулили и отдел полиции, и саму тюрьму, а, когда вот-вот должно было состояться заседание суда, огромный картеж просто дышал полиции в затылок.       И лишь одному издательству, «Репаблик», удалось проскочить в само здание суда, чтобы поговорить с подсудимой. Розалина Инганнато была приятной внешности женщина, со светлыми волосами, собранными на затылке. Деловой костюм, диктофон, блокнот, ручка и очки на переносице. Всё в ней говорило, что она любит свою работу. Девушка смотрела на Розалину, веря каждому её слову. Она обещала поднять резонанс среди населения, чтобы все знали истину, чтобы каждый открыл глаза на правду. — Всё будет хорошо, милая, вот увидишь! — Инганнато располагала к себе, её доброжелательность и правда помогали раскрываться. И Марино открылась, ещё тогда не зная, что её будет ждать.       Это была чудовищная ошибка, которая окончательно похоронила Ви живьём под грудой ненависти и желания предать её суду. Люди скандировали на все лады о казни за жестокое убийство невиновного человека. Весь трибунал превратился в сплошной цирк уродов, и главным уродцем была сама Тория. С каждой минутой, пока судья требовал присяжных угомониться и призывал их к порядку, смелость и мужество покидали подростка, а на их место приходило полное понимание того, что будет её ждать.       Тот юноша, адвокат, тоже, хоть и взволнованно, но обещал ей вытащить её, обещал, что Витторию не будет ожидать уж очень большой срок, ведь все доказательства у него были. Были доказательства непреднамеренного убийства, теория о самообороне — на это указывали множественные ушибы и синяки на теле самой Ви. «Я на вашей стороне, синьорина Марино», — и это тоже оказалось очередной ложью.       Кармина Марино всё заседание не снимала с себя траур, притворяясь безутешной вдовой, которая потеряла уже второго супруга. «Я проклята! Её семья меня прокляла!» — она рыдала, что есть силы, пытаясь убедить окружающих, что её дитя — исчадие Ада, призванное уничтожить жизнь Кармины. И этой актрисе Погорелого театра абсурда все верили.       Серые глаза боялись смотреть на присяжных, боялись смотреть на прокурора, который зачитывал обвинение по делу. Виттория раз за разом повторяла, что для неё всё кончено, ей точно не выйти, если не полностью оправданной, то, хотя бы, не таким чудовищем, которое из неё лепили. Голову даже посещали мысли о самоубийстве, лишь бы всё это кончилось.       Она уже смирилась с предательством матери, которая смотрела на неё из толпы своими ледяными голубыми глазами, безмолвно обвиняя во всех смертных грехах. Иногда можно было видеть на тонких губах злорадную усмешку, будто Кармина знала, чем всё кончится.       А Кармина знала. К большому, и самому неприятному удивлению, все улики «исчезли». Не было у адвоката ничего, что можно было предъявить, как контраргумент в защиту клиента. И даже в многочисленные побои на бледном теле никто не верил, хотя вот они, прямо перед глазами сотни людей, собравшихся лицезреть суд над убийцей.       Виттория чувствовала себя ведьмой, которую вели на эшафот. Затравленной, измученной и просто желавшей, чтобы всё это закончилось, желавшей освободиться от оков. Толпа, глядевшая ей вслед, ликовала и радовалась — ведьму ведут сжигать. Марино уже не слушала окружение, она не пыталась вслушаться в каждый шёпот, не поднимала глаза, принимая всё, что говорят. Ей уже не выйти из воды сухой. «Лучше бы я просто терпела. Терпела и молчала», — перспектива быть «хорошей и послушной» была не такой уж и плохой по сравнению с тем, что выпало на долю. Ох, если бы можно было отмотать назад время…       Годы заключения в тюрьме были не сахар. Банально потому, что все уже были наслышаны о «буйной». Буйная. Такое прозвище Ви получила в самом начале своего заключения, и не то, чтобы оно шло ей. Иначе она никак не могла, она прекратила контролировать себя и своё желание защищаться. — К тебе посетитель, — под конвоем девушку вели в комнату переговоров, где её уже ожидала — кто бы мог подумать — мать. Кармина всё ещё несла траур по погибшему мужу, не скупясь на ругательства. Она кричала, рыдала навзрыд, обвиняла Витторию в превращении её жизни в сплошной ад наяву. — От журналистов нет отбоя! Они постоянно маячат возле дома, — жаловалась женщина, злобно сверкая своими голубыми глазами в адрес той, кого сама же отправила за решётку. — Это всё из-за тебя. Ты во всём виновата, и заслужила сидеть в тюрьме! Ты заслужила гнить тут, ты слышишь?!       Марино держала себя в руках, слушая всю грязь, льющуюся на её макушку. Чего она только не слышала в свой адрес за это время, её уже было тяжело чем-то удивить. Даже глаза, раньше, когда Виттория была ещё малышкой Торией, когда был жив её отец, который называл её своей гордостью, своей отрадой, светившиеся от счастья, стали холодны, как лёд. Ни единой эмоции, ни единой искорки жизни. Будто весь мир, что был перед глазами, уже не мир, а сплошь и рядом руины, будто всё то, что имело смысл, исчезло. А ведь так оно и было… с гибелью Данте Чезаре Марино для Виттории всё умерло. Отец забрал с собой беззаботные дни, похороненный под толщей сицилийской земли. Отец оставил её одну, без поддержки, и даже убеждение, что он всегда рядом, не всегда спасало. Малышка Тория слишком рано столкнулась с жестокостью настоящего мира, где каждый уходит на тот свет. Кто-то сам, а кому-то любезно помогают. — С меня достаточно, — холодно отозвалась Ви, будто прекратив слышать нескончаемый поток не самых приятных слов в свой адрес. Будто их и не было вовсе. Девушка одарила мать таким взглядом, полным отрешения и разочарования, что любой бы на её месте проглотил бы свои слова. — Раз заслужила, значит, пройду этот путь. Больше ко мне не смей приходить.       И под конвоем с наручниками на запястьях Марино вернулась обратно. Второго посетителя за последние пару месяцев она и не стала встречать, кто бы это ни был. А это пришёл адвокат, защищавший её в зале суда. Его гложила совесть, ведь он теперь потерял всё, что у него могло быть.       После того случая его учёба, его практика, всё пошло под откос. Если бы он тогда не принял взятку от Кармины… Если бы он тогда был честен с собой и держался до последнего, было бы всё иначе, невиновная была бы на свободе, Виттория Марино не проходила бы своё испытание. И то заседание, как снежный ком, собрало на себя всё поочерёдно: увольнение из адвокатской контры, отчисление из университета, болезнь матери с последующей комой и, как вишенка на таком ужасном торте, невозможность финансово продолжать поддерживать её жизнь. Молодой человек хотел принести извинения, но его не пустили дальше приёмной, сказав, что больше никакие посетители к Виттории Марино не принимаются.       Ви прекратила контролировать своё желание защищаться. Сначала были просто предупреждения, она не хотела причинять никому вреда, но потом… Тюремный лазарет только и делал, что исправлял то, что делала Тория. Переломы, вывихи, порезы, но чаще, всё же, первое. Когда надзиратели поняли, что бесполезно использовать ледяную воду и временное заключение в карцере, Марино была переведена в одиночную камеру. Никаких контактов с окружением, никаких разговоров. С другой стороны, это было куда лучше, чем вновь и вновь повторяющаяся «рутина».       День ото дня из одиночной камеры только и слышны были крики. Марино не позволяли пить снотворное, потому ночные кошмары терзали измученное сознание. Отчим приходил к ней, несмотря на то, что синьор Бонмарито уже давным-давно в могиле. Воспоминания о нём в её подкорке ещё живы, и лучше бы они были мертвы так же, как и он сам, но шрамы, рубцы и ожоги на теле никуда не денутся, поднимая всё то, что только-только успешно ушло на дно.