ВыЖИВший

День, проведенный с дочерью, когда не нужно было никуда спешить, не приходилось улаживать конфликты и думать о чем-то помимо текущего момента, напомнил Сухян одну истину: рядом с близкими тревоги и страхи действительно способны отступить. Вечером, когда Минён уже спала, мысли об этом проскользнули в сердце робкой надеждой. Много лет она тщетно пыталась простить себя за гибель сестры, но никогда не могла до конца отпустить свою боль. С появлением Минён же сожаление и вина не то чтобы прошли окончательно, но значительно ослабли, главным сделалось другое. Семья помогла Сухян двигаться дальше. У Кан Ынсана не было никого. Пусанский парнишка — в Сеуле не осталось даже просто знакомых ему с детства людей. За чуть более, чем пять лет в столице он не обзавелся никем ближе, чем она и Мун Ино. Пусть что бы он ни говорил, они должны были оставаться рядом. Не хотелось переоценивать свою значимость, но ведь Ынсан сам сказал, что счастлив рядом с ней и другом. Не было ли это шагом к исцелению? Выяснить это Сухян решила назавтра же. Она провела день с Минён, почувствовав себя лучше, теперь Кан Ынсан должен был провести день с ней — она твердо решила для себя это. Играть в шпиона она не собиралась, но так вышло, что, не доехав немного до дома Ынсана, заметила его машину движущейся в неизвестном направлении, и, не придумав ничего лучшего, последовала за ним. Поначалу ей хотелось привлечь его внимание: засигналить, посветить фарами или, в конце концов, позвонить и попросить притормозить у обочины, но прежде, чем она решилась хоть на один из вариантов, автомобиль Ынсана свернул на выезд из города, и Сухян, поразмыслив, поняла, что здесь и сейчас может получить ответ на давно задаваемый вопрос: куда раз за разом хубэ уезжает и что так отчаянно гонит его прочь. Он любил ездить с Мун Ино, не имея определенной цели, просто в никуда, наслаждаясь обществом друга. Возможно теперь он поступал так же? Просто ехал куда глаза глядят один на один со своими мыслями. Что ж, Сухян готова была составлять ему незримую компанию хоть целый день. Однако долго ехать не пришлось. В двадцати минутах от города, подъехав к одиноко стоящему дому, Кан Ынсан покинул машину и, постучав в ворота, уже через пару минут был запущен внутрь незнакомой Сухян пожилой женщиной. Увидеть, что происходило дальше, издалека не представлялось возможным, поэтому, недолго думая, Сухян покинула теплый салон и, приподняв воротник пальто, ежась от пронзительного ветра, двинулась в сторону дома. В последнее время ощутимо похолодало, а с утра даже пролетал мелкий снег, правда, тая прежде, чем достигал земли, и пусть сейчас его не было, температура по ощущениям снизилась на несколько градусов. Ожидать неизвестно сколько под забором явно не представлялось возможным, если, конечно, Сухян не хотела назавтра слечь с ангиной. Но понять, куда и зачем приехал Ынсан, никак иначе было нельзя. Высокие, упирающиеся в каменные своды деревянные ворота не оставляли ни единого зазора, в который можно было бы заглянуть и утолить свое любопытство. Разве что попробовать забраться куда-то повыше и попытаться разглядеть что-либо оттуда, но гробить сапоги также совершенно не хотелось. Подойдя вплотную к воротам, Сухян прислушалась: возможно, хоть звук способен был подсказать ей, что именно происходит во дворе? Но нет, во дворе было тихо — наверняка хозяйка увела Ынсана в дом. Кроме как ждать, действительно ничего не оставалось. Сухян огляделась. Дом находился на отшибе, ближайший другой — по ту сторону поля. Никаких лишних взглядов и нежелательных встреч ей не грозило, так что она могла спокойно стоять здесь сколько душе угодно или вернуться в машину и подождать там. Сухян решила стоять. Расправив полы плаща, она откинулась на ворота, надеясь укрыться в этом месте от промозглого ветра. Но вместо твердой поверхности спина встретилась с податливым деревом, которое уехало назад, увлекая не ожидавшую того Сухян за собой. То, что ворота не были заперты, она осознала в момент падения, а в следующий миг судьба в очередной раз больно напомнила ей, что она не героиня дорамы. Иначе бы сильные, надежные руки уже подхватили ее, защитив от удара копчик и голову. Но Сухян героиней дорамы не была, поэтому, отчаянно размахивая руками в полете, все же не слишком мягко приземлилась на землю. Голову спасли вовремя выставленные локти, но вот самим локтям повезло меньше. Может через плотную ткань пальто они и не ободрались до крови, но сильную боль, от которой свело зубы, это не отменило. Зато определенного эффекта она добилась: во дворе показалась встревоженная хозяйка, а следом выбежал и Кан Ынсан. Он уже избавился от куртки, а рукава джемпера были закатаны до локтей, но мороза он словно не замечал. Состояние шока, написанное на его лице, было столь явным, что ему даже не было нужды озвучивать свое потрясение. — Божечки! — запричитала хозяйка дома, не решаясь подойти ближе — мало ли, кем ей представлялась Сухян. — Нуна! — в моменты потрясения Ынсан забывался, но очень скоро брал себя в руки. Вот и теперь, подбежав ближе, моментально исправился. — Сонбэ, ты… Что вообще?.. Сухян смогла выдавить лишь непонятные ей самой звуки. Острая боль в локтях и пояснице не давала сосредоточиться. На глазах невольно проступили слезы. Хозяйка дома, осознав, что они знакомы, велела Ынсану провести Сухян в дом, и в третий раз она очутилась на крепкой спине, но в этот раз не испытала прежнего смущения — ей было совсем не до того. Лишь мимоходом отметила детали интерьера: две чашки на низком столике и разложенные на полу инструменты, но еще не могла да и не особо хотела связывать все детали воедино. Кан Ынсан опустил ее на пороге, стащил сапоги и пальто, а после провел к расположенной у стола подушке. Хозяйка дома что-то сказала — Сухян прослушала — и скрылась в боковой комнате, а они остались вдвоем, и все еще не было произнесено ни единого слова. Ынсан больше не пытался узнать, что она здесь делала, лишь молча закатал ей оба рукава и осмотрел локти. — Ссадин нет, — наконец заключил он. — Синяков и припухлостей тоже. Суставы, вроде как, в порядке. Ушиб. Сожалею, некоторое время поболит. Сухян кивнула, не зная, что говорить и стоит ли говорить что-то в принципе. Боль притуплялась, зубы сводило меньше, мысль становилась яснее — уже одно это было хорошо. — Умеешь ты разнообразить мою жизнь, — ворчливо, но с легкой улыбкой проговорил Ынсан, промакивая ее слезы своим носовым платком. — Это обещал быть ничем не примечательный день, но ты в который раз доказала мне, что не стоит загадывать наперед. Сухян собиралась ответить, но вернулась хозяйка дома с еще одной чашкой на подносе и рисовыми лепешками на блюде. Осведомилась, в порядке ли неожиданная гостья и, получив от Сухян не слишком уверенный, но положительный ответ, предложила перекусить перед работой. О какой работе речь, Сухян не понимала, но инструменты красноречиво намекали, что предстоит что-то непростое. — Простите, — перешла к делу Сухян, натянув на локти теплую ткань свитера. — Не сочтите мой вопрос бестактным, но где я нахожусь? Я следовала за Кан Ынсаном, но совершенно не представляю, что это за место и… Вообще… — Она запнулась, осознав, как это выглядит со стороны. — Зачем ехала за мной? — переспросил Ынсан. — Мы же вроде уже обсудили этот момент. Я согласился отвечать на звонки. — Да, знаю. — Сухян покраснела. Особенно неловко было выяснять отношения при посторонних. — Ты просил не приезжать к тебе, но я хотела вытащить тебя на прогулку, а потом… Просто следовала за твоей машиной, и… Извини. — Ынсан очень скромный молодой человек, — заговорила хозяйка дома. — Добрые дела предпочитает творить в тайне ото всех. Как умер мой Джону, мой единственный сыночек, не осталось никого, кто мог бы помочь мне с самыми простыми вещами. А Ынсан помогает. Он настоящий Хон Гильдон современного мира. Такой бескорыстный и светлый. — Перестаньте, бабушка, — смутившись, остановил ее Ынсан. — Вы ведь знаете, что это не так. Я отнюдь не герой и не делаю ничего особенного. Сделать то, чего больше не может ваш сын — мой долг. — Боже-боже, ты такой славный ребенок, Ынсан, — покачала головой «бабушка», не став спорить. Взглянув на Сухян пояснила: — Мой сыночек собирался утеплить наш дом. Замазать все щели, поменять окна. Эти специалисты так дорого берут за работу, а у нас всегда было так мало денег. Когда появился Ынсан, я поверила, что это Джону послал мне его. Я уже думала, что придется продать обручальное кольцо, чтобы подготовиться к зиме, но этот золотой ребенок пообещал, что сделает все бесплатно. — Не нужно, пожалуйста. — Голос Ынсана звучал расстроенно. Он скромно потупил взгляд, и хоть было довольно-таки темно, Сухян заметила, как его щеки покрываются румянцем — по всей видимости внимание к его персоне крайне смущало его. — Я же предупредил, что не умею этого делать, и наверняка все получится вкось и вкривь, так что прежде чем говорить о моей доброте, дождитесь результата, ладно? Но даже если вдруг повезет и все выйдет более-менее сносно, никогда не благодарите меня. Прошу. — Вот же упрямый, — всплеснула руками «бабушка». — Только посмотри на него. Доброе слово и кошке приятно, а он отказывается. Все время отказывается. Ну что это?.. Это было в духе Ынсана. Сухян знала, что он мог сказать в этой ситуации. Что не достоин хорошего слова, что никогда, сколь бы много ни сделал, он не должен принимать похвалу и прочее, прочее, прочее из того, чем он кормил Сухян все это время. — И все равно вы скажите, — заговорщицки подмигнула она, «бабушка» согласно кивнула. — И скажу. И обедом накормлю. И никуда он не денется! — взглянув на Кан Ынсана, она тепло улыбнулась, а он лишь сильнее покраснел. Но на этот раз промолчал. Чай был выпит слишком быстро, а вопросов оставалось еще очень много, но спрашивать стало некогда. Кан Ынсан, сославшись на необходимость успеть до вечера, направился к ящику с инструментами, и весь последующий час извлекал старые оконные рамы. «Бабушка», чьего имени Сухян все еще не знала, но спрашивать его было как-то неудобно, пыталась ему помочь, однако Ынсан отказывался. Снова и снова повторял, что справится сам, и хоть явно работал подобным образом в первый раз, действительно преуспевал. — Могу я помочь? — Сухян, которая ощущала себя неловко, просто сидя и наблюдая, подошла ближе и окинула критическим взглядом поле деятельности. Разбиралась она в смене окон, пожалуй, даже еще меньше, чем Ынсан, но у нее были руки, ноги и голова — с этим набором инструментов, Сухян верила, они вдвоем сумеют все. — Локти не болят? — побеспокоился Кан Ынсан, не отрываясь от работы: он выпиливал очередное окно. — Нормально, — кивнула в ответ она. Состояние ее локтей оставляло желать лучшего, но работа могла отвлечь от неприятных ощущений. — Я, пожалуй, вынесу мусор во двор. — Тачка, — подсказала «бабушка», махнув в сторону окна. — Рядом с кувшинами есть тачка, можно заполнить ее. — Я сам, — оглянувшись через плечо, бросил Ынсан. — Ничего не нужно делать. Я сейчас закончу с окнами и все вынесу. Разумеется, Сухян не стала его слушать. Заручившись поддержкой «бабушки», сгребла весь мелкий мусор и, пока Ынсан в прямом смысле боролся с окнами, понемногу сгрузила все на тачку. Хубэ ворчал, что «он мужчина и сам справится», но в какой-то момент ему пришлось попросить помощи Сухян: окна нужно было придержать, пока он заливал зазоры пеной. В конце работы, сняв выпачканные перчатки и стянув с подоконников защитные пленки, Кан Ынсан вопреки всему выглядел почти довольным, а после сытного обеда, выслушав от хозяйки дома твердые заверения, что стало действительно теплее, наконец, расслабился. И все равно, выйдя за порог и дождавшись, когда за «бабушкой» закроется дверь, он снова превратился в отстраненного печального себя. — Этого мало, — выдохнул он в ответ на встревоженный взгляд Сухян. — Поехали выпьем. Так они и оказались в квартале от дома Сухян, в небольшом ресторанчике, за дальним столиком, с бутылкой соджу на двоих. Снова пили молча, но на этот раз в воздухе витало напряжение, которое хотелось поскорее разрядить. — Кан Ынсан, я… — заговорила Сухян, когда тишина из затянувшейся превратилась в звенящую. — Ее сын погиб в том автобусе, — перебил Ынсан, опрокинув в себя содержимое стакана. — Не осталось никого, кто мог бы позаботиться об этой бабушке. Так что я должен был сделать это сам. Сухян кивнула — о чем-то подобном она и сама начала уже догадываться. — Я видел их… Семьи погибших. Всех, с кем смог связаться. Тяжелый вздох оказался громче тысячи слов, и Ынсан бы мог не продолжать — Сухян и так видела и чувствовала все его эмоции. Но все же хубэ решил договорить. Он впервые сам заговорил о произошедшем, и даже слишком громкое дыхание, казалось, могло сейчас заставить его передумать. Сухян затаила дыхание, ухватившись за столешницу, словно боясь, что все это — вся окружающая обстановка и они сами скоро исчезнет. Мелкая дрожь прошлась вдоль позвоночника, ввинтившись в живот и отозвавшись уколом в районе сердца. Глаза Ынсана выражали боль — эту же боль Сухян ощущала сейчас и глубоко в своей душе. — Мои субботы… — надломанным голосом просипел Ынсан. — Ты ведь наверняка задавалась вопросом, где я их проводил. Теперь ты знаешь. И замолчал. Сухян не сразу сообразила, что Ынсан ждет. По всей видимости, отклика от нее. — Ты ездил ко всем тем людям… Своей фразой она словно дала ему зеленый свет продолжать — Ынсан кивнул и, подлив в стакан немного выпивки, но так и не притронувшись к ней, заговорил: — Сперва это правда были только субботы, но их казалось бесконечно мало. Я чувствовал, что должен действовать уже сейчас, а не ждать из недели в неделю всего одного короткого дня. Я должен был начать платить по счетам как можно раньше. И снова вздох, от которого сердце сжалось ощутимо болезненно. Сухян сделала глоток соджу — для храбрости. Сложные вещи, облаченные в простые слова, не становились от этого менее сложными, и боль Ынсана, звучащая в каждом слове, будоражила ее так, что руки дрожали. — Когда перевелся на удаленную работу, — продолжал он, словно не замечая того, что с ней творится, — то смог наверстать упущенное. Наверстать… Он, наконец, вспомнил, что так и не выпил, но, повертев стакан в руке, с отвращением поставил его обратно на стол. То, о чем он говорил, вероятно, требовало ясности ума. — Да что толку?! — воскликнул он, качнувшись на стуле. Ножки с громким стуком ударились о пол. Ынсан дышал громко и часто, глядя куда угодно, только не в глаза Сухян, нервно покусывал губы, барабанил пальцами по столу. Продолжать ему явно было трудно. — Я смотрел в глаза тем людям. Говорил слова, которые не могли их утешить и просил прощения, понимая, что это не принесет им облегчения. Испустив тяжелый вздох, он все же, взъерошив волосы, заставил себя взглянуть на Сухян. Во взгляде плескалась боль, и хотелось утешить его, помочь хоть чем-то, но она совершенно не представляла чем. Оставалось лишь слушать — возможно, в этом Кан Ынсан сейчас нуждался больше всего? — Я помог вдове отремонтировать сарай, потому что ее муж больше не может этого сделать, — перечислил он. — Закупил дедушке продукты, потому что его единственная внучка, которая прежде занималась этим, погибла в тот злополучный день. И я обязательно пойду туда снова, когда продукты кончатся, и снова сделаю это, потому что теперь только я могу делать это для него. Я принес цветы на могилу семейной пары, потому что нет тех, кто мог бы делать это для них. И еще не раз принесу. Я даже собирался взять себе пса, чей хозяин больше не может о нем заботиться, но в последний момент нашелся далекий родственник, который сделал это за меня. С каждым словом он говорил все увереннее и быстрее — спавшие до сих пор эмоции пробили плотину и потекли, сметая на своем пути все недомолвки и секреты. Ынсан раскрывался перед Сухян, и она задалась вопросом: до сих пор знала ли она его на самом деле? Он говорил, что его жизнь разделилась на «до» и «после», и если прежнюю версию Кан Ынсана она знала хоть немного, то новый он, казалось, предстал пред ней только сейчас. Этот Кан Ынсан не был плохим, как он то утверждал, но он совершенно точно был совсем другим. Беспокоился ли он о других прежде? Разве что о самых близких. Строил ли далеко идущие планы? Если и да, то никогда не озвучивал этого. Теперь же у Ынсана была, хоть и очень горькая, но цель, и если эта цель держала его на плаву и не давала сломаться окончательно — что ж, Сухян готова была его всецело поддержать. Много дней провела она за изучением Синдрома выжившего, с очень многими знакомыми психологами проконсультировалась, много статей перерыла, и готова была к чему-то подобному тому, о чем Ынсан сейчас говорил. В попытке избавиться от чувства вины, выживший мог посвятить себя помощи другим — именно это Сухян и наблюдала сегодня. Именно это занимало хубэ долгие шесть недель, что лишь подтверждало прочитанное. А потому она уже знала, что услышит в конце рассказа. — Но как же всего этого мало, сонбэ! — сокрушился он, хлопнув ладонью по столешнице. Из-за соседнего столика на них подозрительно покосились, но Ынсан, к счастью, не заметил этого, иначе бы точно снова закрылся. — Что бы ни делал, как бы ни уставал в конце дня — я понимаю, какими жалкими были мои попытки. Как мало меня одного для этих людей. Пусть я даже рассыплюсь на атомы и вложу каждую мельчайшую частицу своей души в благополучие этих людей — не смогу приблизиться к искуплению. Ынсан крутанул стакан, с отвращением взглянув на него — конечно, выпивка не могла помочь, как бы много ее ни было — а после перевел взгляд на Сухян: в печальных глазах громко звучала мольба о помощи. Но не было единого средства, способного подействовать наверняка. Нужно было рискнуть и выбрать один подход. Сухян понимала, что второго такого разговора и второго шанса достучаться до Ынсана может просто не быть. Она выбрала вариант, который показался самым подходящим: нужно было заставить его честно ответить, в чем именно он себя винит. В попытке облечь чувства в слова Кан Ынсан мог осознать, что ни одна из приписанных себе провинностей таковой не является. Но, конечно, всегда оставался вариант, что даже глубокое копание в самом себе не даст вообще ничего. — Ты говоришь о вине, о трусости, — каждое слово шло через силу — Сухян очень боялась ошибиться в выбранном методе, — все время повторяешь, что не заслуживаешь счастья и не сумеешь простить себя. Но за что именно ты хочешь себя простить? Искупления каких грехов ждешь? — Здесь нужно было действовать осторожнее. Каждое неаккуратное слово могло привести к обратному эффекту. — За что ты наказываешь себя, Кан Ынсан? За то, что позволил маме оказаться в тот день именно в том автобусе? Или что продолжаешь жить, когда другим это не дано? Винишь себя, что не предвидел беды и не предупредил трагедию? — Все не так. Ынсан зарычал и вскочил на ноги, словно собираясь сбежать. Сухян испугалась, что все испортила. Не злость она хотела вызвать и не гневного тона ожидала в ответ на свой вопрос. Хотя эмоции — любые эмоции — были куда лучше холодной отстраненности. Только бы он не ушел… — Я не выжил из ума, сонбэ, — уже мягче выдохнул Ынсан и, бросив взгляд на стул, все же сел. Сухян выдохнула. — Я не стал бы обвинять себя в том, что как любой другой человек не способен обладать даром предвидения. И не давил бы себя бесплотными сожалениями на тему «а если». Хотя нет, поначалу и это было. Но сейчас мои претензии к себе самые обоснованные, и если я говорю, что убил тех людей, ты должна мне поверить, сонбэ: так оно и есть. — Ты расскажешь мне? — свою просьбу Сухян буквально проскулила, и сама неприятно удивилась тому, каким жалким вышел ее голос. — Я всегда была и буду на твоей стороне. Убийца или нет — обещаю выслушать и понять. Ынсан так долго был со своей болью и своей виной один — могло ли ему полегчать от ее участия? Она надеялась, что алкоголь помог ему раскрыться достаточно для того, чтобы прекратить прятаться хотя бы от нее. — Я подписана в твоем телефоне, как нуна, — напомнила она, видя, что Ынсан все еще сомневается. — И ты сказал, что был счастлив рядом со мной. Выходит, ты мог мне доверять? Доверься и сейчас, прошу. Доверься мне, как нуне. Раз уж судьба устроила эту встречу — возможно, стоит обсудить все то, чего мы не обсуждали никогда? Она протянула руку через стол в попытке коснуться Ынсана, но он, вывернув ладонь из-под ее, неожиданно ухватил ее пальцы сверху и сжал их настолько отчаянно, что, казалось, волны его страха перешли по коже в ее собственное тело. — Я доверял тебе. И доверяю, — заверил он и фыркнул, явно на что-то разозлившись. — В этом и проблема, сонбэ. Я так сильно доверяю тебе и так сильно в тебе нуждаюсь, что должен был сказать это еще тогда. Год назад. Два. Четыре. Не мигая Ынсан смотрел на нее, поглаживая тыльную сторону ее ладони большим пальцем, а Сухян забывала дышать, прислушиваясь к словам, которые еще не были до конца понятны, но уже очень сильно будоражили. — Еще тогда я должен был подобрать слова и выяснить все для себя раз и навсегда. Тогда бы ничего этого не произошло. Не случилось бы аварии, и все эти люди смогли бы вернуться к своим семьям. Сухян покачала головой. Она все еще не понимала, причем здесь она и отношение Ынсана к ней, но, казалось, была очень близка к тому, чтобы наконец услышать все. — Я трус, сонбэ. — Ынсан потер переносицу, вновь задышав шумно и неровно. — Трус, который хотел слишком многого, но не делал при этом совершенно ничего. Поначалу я думал, что просто не смел. День за днем я боролся с желанием взять тебя за руку, пригласить на прогулку или просто открыто, не таясь, разглядывать со своего места. Пока мог, я должен был делать это каждую свободную минуту. Но я трусил, раз за разом находя себе оправдание. Я просто боялся ответственности, сонбэ, — теперь я понимаю это. Тогда я называл это иначе. Перевернув ее ладонь, Ынсан провел по каждой линии ее ладони. Неосознанно, скорее всего, потому как продолжал говорить, не сбавляя темпа. Так уверенно и быстро, словно хотел успеть высказать все. Пока не передумал? — Насмешка судьбы, — пробормотал он. — Два больших стола отделяли нас друг от друга существенно, но при этом я ощущал тебя до дрожи близкой. Теперь же… Теперь между нами лишь маленький столик, и нет коллег, сующих нос куда не следует. Но… Сейчас ты дальше, чем когда бы то ни было. Он вновь погладил ее ладонь и, горько усмехнувшись, убрал пальцы. — Знаешь, — он запнулся. — Прежде я много думал. Очень много. О тебе, о Минён. О том, что в твоей жизни должен быть тот, кто умеет заботиться и защищать. Я все надеялся, что однажды стану таким человеком, по сути, не делая для этого ничего. Ты рассказывала, что Минён задирают дети в школе, а я складывал в голове сценарии того, как прихожу и заставляю их попросить у нее прощения. Меня остановило то, что ни в одном сценарии я не смог подобрать действительно веских аргументов. А ведь стоило просто прийти — слова бы сами собой нашлись. Лишь теперь я могу это признать. То, что он говорил, совершенно не укладывалось в голове и не могло иметь никакого отношения к произошедшей аварии и причине, по которой Ынсан до сих пор считал себя виноватым, и все же он говорил так, словно связь была самая прямая, а у Сухян сердце из груди выскакивало от его слов и от осознания, что его к ней привязанность, по всей видимости, носила совершенно иной характер, чем она поначалу думала. Еще недавно она верила, что Кан Ынсан живет одним днем, не беспокоясь о будущем, но даже если он не решился помочь им с Минён, он все же думал о них — это сбивало с толку. Не таким Сухян знала его, не таким он виделся ей все эти годы. — Когда у тебя сломалась стиральная машинка, — не останавливался Ынсан, — я дико злился на себя, что не умею их чинить. Представлял себя с ящиком инструментов, помогающим тебе по дому. Даже смотрел обучающие видео, но так и не понял, что к чему, а поэтому снова остался в стороне. И мне было стыдно слушать потом, какие деньги с тебя содрали в мастерской. Даже хотелось покрыть твои расходы, но я трусливо отмел и этот вариант. Почему? Вероятно, я понимал, что не достоин тебя. Ты нуждалась в ком-то, на кого можно было положиться, а я только составлял дурацкие плейлисты из песен, которые, как мне казалось, могли тебе понравиться. Но все это чушь, сонбэ. Это все не причины, а отговорки. Если бы я хоть раз… И без того маленький ресторанчик сузился для Сухян до одного единственного столика, а окружающий мир — до Ынсана. Он смотрел на нее так, как никогда прежде — со смесью нежности и грусти, смело, открыто — так он мечтал смотреть на нее, судя по его словам? Но… Понять и принять было тяжело. Ни разу за четыре года Сухян не ощущала ничего подобного тому, что творилось в ее душе сейчас. Даже когда Ким Бора перетянула внимание Ынсана на себя, не было и вполовину так волнительно и тяжело. Хотелось нарушить тишину, но вопросы не имели своего веса, а слова — хоть какой-то цены. И все же так сильно хотелось узнать, в чем именно заключалась его вина и почему поговорить о чувствах в этот момент было так важно? — У меня была тысяча — нет: миллион! — возможностей, чтобы поставить на кон свою комфортную жизнь и попытаться по крупицам собрать свое будущее. — Ынсан поерзал на стуле, в очередной раз взялся за стакан, но снова не стал пить, просто покачивал жидкость, наблюдая, как она бьется о стеклянные стенки. — Конечно, теперь я здесь, говорю все то, на что прежде никогда бы не решился, но что толку? Жизни загублены, на мне груз смертей, груз убийства собственной матери, а сами слова лишь подводят черту тому, что могло бы, но никогда теперь не произойдет. Прежде мне нужно было просто переступить через привычные мне условия, заставить себя начать действовать — как знать, может я и добился бы успеха. В любом случае, я хотя бы знал, что попытался. Но тогда слова казались мне до невозможного сложными. Думал: произнесу их, и моя свобода и все жизненное веселье навсегда испарится. Ынсан пропускал через себя всю боль прошлых дней, все страхи и тревоги, и Сухян не приходилось сомневаться в его искренности: она видела, как заламывает он пальцы, как задумчиво кусает губы, как меняется выражение его лица по несколько раз за секунду. Он и злился, и сокрушался, подрагивая от волнения, гнева и боли. Хотелось придвинуть стул ближе, поделиться своим теплом, напомнить, что она рядом — но было ли это уместно после его такого неожиданного и спонтанного признания? — И пусть бы оно горело огнем, сонбэ! — воскликнул Кан Ынсан, вновь запустив пальцы в волосы. Словно пытался вырвать из головы терзающие его мысли. Сухян узнавала в нем себя — так вела себя она после смерти сестры, бесконечно прокручивая в голове возможные варианты развития событий, которые, по ее мнению, не привели бы к трагедии. Она сожалела буквально о каждой их ссоре, каждой обиде, о каждой минуте, что они провели порознь. Царапала голову, пытаясь избавиться от этих чувств, от всей своей сути — лишь бы больше не болело. В движениях Ынсана узнавалось ровно то же самое. — Пусть бы прекратились мои встречи с товарищами после работы, пусть бы закончились спонтанные поездки в любое время дня и ночи. Теперь я увидел им цену. Не стоило держаться за них. Вечера у телевизора после вкусного ужина, которые так любила мама — почему это виделось мне чем-то бесконечно унылым? Почему это так пугало? — он прекратил терзать голову и посмотрел на нее, глаза блестели от непролитых слез — Сейчас я бы все отдал, только бы в моей жизни были такие вечера, веришь? — Не дожидаясь ответа, качнул головой, словно сам себе отвечая, и, отвернувшись, вернулся к своей исповеди. — Теперь ты видишь, сонбэ, — я был трусом. И дураком. Не знаю, что хуже. Он, наконец, утих, и Сухян поняла, что теперь ее очередь говорить, но потрясение лишило ее всех возможных слов. Она все еще терялась из-за прозвучавшего почти что признания и до сих пор не могла увидеть связи между его чувствами к ней и аварией. — Не говори ничего, сонбэ, — перебил ее Ынсан, когда Сухян уже было собралась что-то сказать. — Я не хочу ставить точку — так будет больнее. Пусть я никогда не узнаю, каким был бы твой ответ и каким могло бы стать мое будущее. Стоило обсудить тогда, и будь что будет. Теперь поздно. После аварии все потеряло смысл, сонбэ. Нуна… Почему… Почему же теперь, когда навсегда потерял возможность быть с тобой, говорить о чувствах стало проще? Наконец, Ынсан опустошил стакан и грузно опустил его обратно на столешницу. Он еще не был пьян, но явно хотел напиться. Забыться. — Кан Ынсан… — Впервые за долгое время Сухян нашла в себе силы заговорить. Исповедь, насколько она поняла, подошла к концу, а вопрос так и остался открытым. — В чем твоя вина перед погибшими? Сухян чувствовала себя предательницей — она вновь возвращала хубэ к вопросу, который терзал его душу уже очень долго. Но она должна была понять. Понять больше, чем то, что она… Нравится Кан Ынсану? По крайней мере, нравилась. Кажется. — Я недостаточно выпил для ответа на этот вопрос, — прохрипел Ынсан, опустив взгляд на столешницу. — Я даже психологу не сказал, а ведь там были все условия. Мягкий диван, приглушенный свет, уединение. — Так идем, — решительно позвала Сухян, поднимаясь. — У меня дома есть мягкий диван и приглушенный свет. С уединением туговато — сегодня у меня ночует мама, — но всегда найдется кухня и лоджия — там не будет посторонних ушей. Ынсан отказал даже более поспешно, чем она ожидала. Не раздумывал ни секунды. Предложил поставить разговор на паузу, чтобы, возможно, однажды к нему вернуться. Сухян согласилась, хотя понимала, что это «однажды» больше похоже на «никогда». Домой она вернулась в не самом радужном расположении духа, и единственное, о чем были ее мысли — провести с Минён остаток этого непростого дня, чтобы хоть самой не сожалеть, что чего-то не успела или не сделала. Они могли бы почитать, посмотреть какой-нибудь мультик, поболтать обо всем на свете или просто полежать, обнявшись — вариантов было так много, но, едва переступив порог, Сухян поняла, что никаким планам сбыться не суждено. Первым, что она услышала, был кашель. Такой, что сердце упало. Наспех переобувшись и помыв руки, Сухян стремглав бросилась в спальню к дочери. Мама была здесь, как раз проверяла градусник. Она не выглядела обеспокоенной, сообщила, что температура снизилась и что это, вероятно, обычная простуда. — Ты должна была позвонить мне. — Сухян понимала, что у нее нет причин обижаться, но на душе было горько. После всего, что сегодня сказал ей Кан Ынсан; после того, что делал он для всех этих людей, она чувствовала себя предательницей своей собственной семьи. Рядом с заболевшей дочерью должна была находиться она. Склонившись к Минён, она зашептала ласковые слова, покрывая щеки дочери поцелуями. Маленькие ручки приятно сомкнулись у нее на шее. — Я звонила тебе на работу, но мне сказали, что ты не приходила, — в свое оправдание заговорила мама, опустив градусник на стол. — Я просто решила не беспокоить тебя, рассудив, что ты можешь быть чем-то очень занята. А когда ты позвонила и сказала, что сейчас со своим другом — могла ли я разрушить момент? Ты же знаешь, я очень хочу, чтобы ты наладила личную жизнь. Сухян фыркнула. Она уже не раз говорила маме, что никакая личная жизнь не может быть важнее Минён, тем более в моменты, когда та особенно нуждается в ее присутствии. — Нет такой простуды, с которой не справилась бы настойка твоей бабушки, — бойко заявила мама, многозначительно хмыкнув. В комнате действительно пахло бабушкиными травами — их Сухян ненавидела с детства. — Вкусный чайчик тебе дала бабушка? — спросила она бодро. — Он очень полезный и быстро справляется с любой болезнью! А еще он приторно сладкий и горький одновременно — этого Сухян подчеркивать не стала. Зато в детстве ей всегда помогал — факт. Минён заверила, что чай ей понравился, но скривила мордочку так, что ответ был понятен и без слов. — Вот видишь, — кивнула мама. — Все у нас хорошо. К тому же этот мальчик перезвонил и, выяснив, что к чему, привез лекарства. Тоже, кстати, весьма симпатичный молодой человек. — Мамино лицо стало загадочно-мечтательным, как и всегда, когда она начинала примерять на того или иного роль зятя. Сухян мученически простонала. Ей не было дела ни до каких симпатичных мальчиков с работы. По крайней мере, совершенно не в том контексте, как хотелось ее маме. Она и уточнила, что это за «мальчик» такой только потому, что в голове мамины слова напрочь отказались укладываться. Кто-то приехал, привез лекарства — с чего вдруг? — У тебя так много симпатичных коллег, готовых прибежать по первому зову? — удивилась мама. По всей видимости, ей этот факт пришелся по душе. — Я не запомнила имя. Представился твоим другом, звал тебя нуной. Такой высокий, яркий, с этими… — мама потрясла рукой, — фенечками на запястьях и приятным низким тембром голоса. — Мун Ино, — поняла Сухян. — А он тут что забыл? Мама снова загадочно улыбнулась. — Сказал, что переживает, так как ты — я цитирую — «не чужой ему человек». Могу ли я понимать это как?.. — Не можешь, — перебила Сухян. — Мун Ино мой друг, это правда. И он зовет меня нуной. Мы давно общаемся, а после аварии стали видеться еще чаще. Он лучший друг Кан Ынсана. — Как интересно, — протянула мама задумчиво. — Столько возможностей, о которых ты не говорила. Обязательно позвони этому молодому человеку и поблагодари его от себя лично. Жаропонижающее было как раз кстати. — Жаропонижающее стоит в холодильнике, — нахмурилась Сухян. — И ты это прекрасно знаешь. — Знаю, — согласилась мама неохотно. — Поэтому и не стала вскрывать упаковку — здесь прекрасный срок годности, пускай остается на всякий пожарный, а старое нужно было заканчивать. — И ты, конечно же, не сказала об этом Мун Ино? Сухян и так знала ответ, а потому не стала и ожидать. Вновь развернувшись к Минён, принялась расспрашивать дочь о самочувствии — на этом моменте мама вышла. Весь последующий час Сухян, обняв дочь, читала сказки (даже придумала несколько сама), пела песни, загадывала загадки, и все снова было так, как шесть недель назад: они двое и принадлежащий им одним вечер. Температура больше не повышалась, но все равно аппетита у Минён не было. Со скрипом она похлебала полтарелки супа и выпила еще одну порцию бабушкиного чая. Призналась по секрету, что на самом деле он мерзкий, получила торжественную клятву сохранить это в тайне, и, зацелованная бабушкой, уснула, наконец, у Сухян на плече. Лишь только удостоверившись, что дочь крепко спит, Сухян выскользнула из постели — ненадолго: принять душ и выпить перед сном чая. Взяв впервые за вечер смартфон, вдруг обнаружила сообщение от Мун Ино и пятнадцать пропущенных от Кан Ынсана. И если с первым все было понятно — товарищ интересовался состоянием Минён и напоминал, что она всегда может к нему обратиться в случае необходимости, — то с Ынсаном дело обстояло иначе. Единственным объяснением его телефонной атаки было то, что он все же допился до того состояния, что готов продолжить разговор. Но Сухян было совершено не до этого. Она слишком вымоталась и хотела хотя бы для начала поставить чайник. Она даже успела набрать воду и напечатать сообщение Мун Ино: поблагодарила его и заверила, что благодаря ему теперь все хорошо. Уже собиралась звонить Ынсану, но проснувшаяся Минён позвала ее, и, отбросив все дела, Сухян снова вернулась в спальню. Рассказала еще три сказки, спела две относительно колыбельных песни — у одного из вокалистов ее любимой музыкальной группы нашлись подходящие сольники. Задремавшей Минён все равно уже не было никакой разницы. Время перевалило за одиннадцать. Ни о каком душе уже не было речи — глаза слипались. Единственное, чего еще жаждала душа — горячего чая, вода для которого за это время уже совсем остыла. Сухян сделала вторую попытку добраться до кухни. На этот раз она надеялась все же хотя бы успеть залить чай в чашку — тогда его можно было бы потащить с собой в комнату. И маме сделать не помешало бы — она сегодня героически стояла на защите ее «личной жизни» — как бы ни была Сухян против таких вот маминых жертв, но поблагодарить ее за это стоило. Мама обосновалась в ее спальне. Судя по пробивающемуся из-под двери свету, влезла в ноутбук. Наверняка смотрела очередную дораму — это было надолго. Открыв дверь, Сухян, однако, не без удивления обнаружила маму спящей за столом, а открытая на ноутбуке страница красноречиво говорила о том, что внимание мамы сегодняшним вечером было приковано далеко не к чужим отношениям, а к кое-чему куда более приземленному — жизни ее собственной дочери. А точнее, ее окружения. Сухян покачала головой. Желание мамы устроить ее личную жизнь она прекрасно понимала: когда погибла ее сестра, мама все силы положила на воспитание единственной дочери, одарив ее и двойной любовью, и двойной заботой. В моменты, как этот, подобное выглядело трогательно и мило, но когда мама бодрствовала, Сухян уже не могла испытывать подобных чувств — надежды мамы на ее счастливое, непременно не одинокое будущее, порой буквально душили. Одно неосторожное движение — и мама полезла искать Мун Ино в соцсетях. И ведь нашла! — Как Минён? — вскинулась мама, когда Сухян уже собралась уходить. — Спит? — Спит. Температуры нет, — успокоила она. — Я пришла спросить, будешь ли ты чай. И сказать спасибо. — Боже. Милая… — Мама поднялась и, подавшись навстречу Сухян, заключила ее в объятья. — Ты же знаешь, что я тебя люблю? — Сухян шмыгнула носом. Почему-то ласковые мамины руки вызвали у нее желание заплакать. В последнее время она слишком редко делала такие вот паузы, чтобы хотя бы задуматься о роли семьи в ее жизни, не говоря уже о том, чтобы эти мысли озвучить. И вот сейчас она жалась к маме, словно впервые за долгое время оказавшись действительно дома. Ведь для счастья нужен был всего только миг, отчего же прежде у нее всегда не хватало времени? — Только закрой это безобразие, ладно? — она улыбнулась, кивнув в сторону ноутбука, но мама лишь упрямо качнула головой. — Вот уж нет, — возразила она. — Именно потому, что я тоже тебя люблю, я не стану этого делать. — Так как насчет чая? — уточнила Сухян, переводя тему. — Черный, зеленый, жасминовый? — Тот же, что и тебе. — Мама поцеловала ее в лоб и развернулась к столу. — Он красавчик, — заключила она, оценив фотографию Мун Ино. Снимок, как Сухян помнила, сделал Кан Ынсан во время позапрошлогодней поездки в Пусан. Мун Ино о том путешествии говорил еще несколько недель — впечатлений ему хватило надолго. — Сколько ему? — не оборачиваясь, спросила мама. — Выглядит молодо. Двадцать пять хоть есть? Хотя, не важно, он достаточно мужественный, а ты очень миленькая, так что ваша разница в возрасте не будет бросаться в глаза. Сухян тяжело вздохнула. Сколько дней пройдет, прежде чем мама немного остынет в своей идее свести ее с Мун Ино? — Ему двадцать семь, — ответила она как могла спокойно. — И ему еще только предстоит служить в армии. — Мысль о том, что почти на два года он выпадет из жизни, должна была осадить маму, но вместо этого та невозмутимо кивнула. — В армии окрепнет, еще больше возмужает, а ты в тридцать четыре все еще будешь милашкой. Только пусть непременно идет уже этой весной, так ему и скажи! — Мама! — шикнула Сухян. Спорить не хотелось, а возмущение было просто бессмысленным. — Ладно, развлекайся, — сдалась она. — Там где-то и меня найдешь. Это заявление воодушевило маму настолько, что она тотчас вернулась на главный экран и начала лихорадочно пролистывать снимки. Ожидаемый эффект. То, что это общий снимок их отдела, на котором видно лишь половину ее лица, да и то мутно, Сухян решила не уточнять. Прикрыв дверь, она прошла на кухню и не без ужаса обнаружила там смартфон. Она совершенно забыла о нем и о пропущенных звонках. За время ее отсутствия Ынсан звонил еще двенадцать раз — что же он хотел ей сказать? Забыв про чайник, Сухян поспешила перезвонить. «Открой». Она ожидала чего угодно, но только не этого. Хотелось выяснить все прямо сейчас, по телефону, но Сухян спохватилась, что Кан Ынсан и так очень скоро может оказаться рядом. Он избегал ее квартиры и разговоров по душам — но все же решил принять ее предложение и провести сеанс психотерапии на кухне? Она открыла, приготовившись к виду не самого трезвого и, возможно, не совсем вменяемого мужчины, но Кан Ынсан, переступивший порог ее дома, пьян не был совершенно. Всучив ей в руки увесистый пакет, в котором Сухян различила апельсины, хубэ заглянул поверх ее головы в комнату и поинтересовался напряженно: — Мне стоит спросить, как себя чувствует Минён или просто Мун Ино нашел очередной повод для нашей встречи? — Ынсан не выглядел сердитым, но губы его то и дело плотно сжимались. — Он сказал, что необходимые лекарства купил, и я так и не понял, верить ему или нет, волноваться или нет, но… В общем — витамины не помешают в любом случае. Мун Ино? Что ж, теперь все вставало на свои места. Только чего такого мог наговорить Мун Ино, что Ынсан обрывал телефон почти тридцать раз за чуть больше, чем час? — Температура упала, теперь Минён спит. — Сухян отставила пакет на тумбочку, поблагодарив Кан Ынсана за заботу — апельсины были кстати. — Входи, я как раз собиралась ставить чай. Ты очень долго ждал. Замерз, наверное? На Ынсане было пальто, которое он не застегнул — вероятно, только-только выскользнул из машины. Но Сухян не отпускало странное ощущение, которое она не могла до конца оформить в своей голове. — Не замерз, — возразил Ынсан, качнув головой. — Пока ждал, что ты ответишь, исходил всю парковку не один раз — даже жарко стало. Сухян протянула руку. От пальто веяло холодом, но шея и правда была покрыта испариной. — Провел час на морозе? — нахмурилась она. — Почему? — Нервничал, — пробубнил Ынсан недовольно. Он выглядел растерянным, будто сам до конца не понимал, что делает здесь. Взволнованно топтался, словно готовый в любой момент сбежать. — Ты не брала трубку, а Мун Ино сказал, был жар… И… — И ты не стал искать оправданий своей нерешительности, а просто пришел. — Сухян улыбнулась. Тот Ынсан, о котором он говорил сегодня за выпивкой, определенно, эволюционировал. — Пришел снова, хотя в прошлый раз Мун Ино и солгал. — Даже если бы солгал и сейчас, я пришел бы опять, — уверенно отрезал Ынсан, качнувшись на каблуках. Он все еще мялся на пороге, хотя Сухян несколько раз настойчиво дернула его за рукав. — И всегда приду. Теперь, когда я ничего не ожидаю от нас с тобой, мне вдруг стало легче совершать те поступки, которые я хотел совершать всегда. — Он шагнул вперед и обхватил за плечи, заставив взглянуть на себя. — Ты будешь моим номером двадцать семь, — то ли пообещал, то ли просто поставил перед фактом он. — Я стараюсь помочь семьям всех погибших, но есть также моя мама, и нужен кто-то, кто сможет принять мое искупление за нее. А так как ты в какой-то мере тоже пострадала из-за меня, я буду оберегать тебя. Всегда. Его ладони на ее плечах лежали твердо, во взгляде виделась решительность, а дыхание сбилось — Ынсан явно не планировал этих слов, но ничуть о них не жалел. Снова обманывался, надеясь, что какие-то поступки смогут унять боль. Снова не думал о себе самом. — Нет, Кан Ынсан, — возразила Сухян, сжимая в ладонях грубую ткань его пальто. — Не сбрасывай себя со счетов. Не отдавай себя без остатка другим людям. Я ведь вижу…   Она подняла глаза, и Ынсан, смущенный ее прямым взглядом, отвел глаза и шумно сглотнул. В последнее время он всегда старался убежать от разговоров о его собственной жизни и его собственном будущем. Словно запретил себе жить. Это было понятно, но до боли неправильно. — Ты тот номер двадцать семь, кто нуждается в помощи, — надавила Сухян. — Ты можешь помочь всем тем людям в ведении хозяйства, и это очень хороший порыв, но все равно их боль им придется переживать самим. Каждому из них придется привыкнуть к новым жизненным обстоятельствам, принять потерю и научиться жить дальше. Твои попытки благородны, но ты ведь не можешь жить только чужими нуждами. Посмотри на себя. — Она ощутимо дернула за пальто, и пальцы на ее плечах дрогнули. — Ты только и живешь сейчас работой да своими поездками. Даже журналист, который хотел взять у тебя интервью, больше не говорит об этом: он беспокоится за тебя. — Беспокоится, — фыркнул Ынсан, отстраняясь. — Сонбэ, да они следят за мной. Каждый раз приходится хвост сбрасывать. Им нужна сенсация, ведь я все еще не рассказал, что там было. Они хотят свой материал, не более. Сухян не стала спорить. В большинстве своем это было так, только вот Ан Пёнщик за последние дни очень часто созванивался с ней. Он не мог больше дежурить у дома постоянно, но оповещал ее о любом своем передвижении. Пусть у каждого была своя конечная цель, все же Сухян могла с уверенностью сказать, что они с Ан Пёнщиком были командой. — Я́ не хочу материал, — напомнила она. — Я́ не пишу о тебе статью и не собираюсь выдавать твои тайны третьим лицам. Мне́ ты расскажешь? — Оглянувшись в сторону гостиной, она взглянула сперва на одну, затем на другую дверь и пообещала: — Нас никто не побеспокоит. Минён спит, а маме я принесу чай, она даже выходить не станет — сегодня у нее другие заботы. Сухян немного лукавила. Другие заботы у ее мамы были ровно до тех пор, пока бы она не узнала, что у них неожиданный ночной гость. Увлеченность Мун Ино могла быстро смениться увлеченностью Кан Ынсаном. Но если обставить все грамотно, мама не станет им мешать — сама же говорит, что хочет, чтобы ее дочь «поскорее устроила личную жизнь». А Сухян действительно собиралась устраивать. Чужую. — Мы должны поговорить, Кан Ынсан, — повторила она с нажимом. — Время для этого самое благоприятное. Он и хотел, и не хотел — Сухян видела это. Переступил с ноги на ногу, вроде как собирался было сбросить пальто, но в последний момент вздернул плечами, накинув его обратно. — Сонбэ, я хочу, — признался он. Только Ынсан, будучи выше собеседника почти на двадцать сантиметров, мог смотреть так: виновато, снизу вверх. До аварии он никогда не выглядел так затравленно. — Я правда хотел бы поговорить с тобой. С тобой, с Мун Ино. Рассказать вам, принять самому. Но как только открываю рот, становится очень сложно. Так сложно, сонбэ… Сухян никогда не действовала спонтанно. Когда в девять лет поняла, что каждое событие несет за собой цепь других, всегда прежде тысячу раз думала, а уж потом делала, но, заключая Кан Ынсана в объятья, она не думала вообще. Словно со стороны увидела себя, но не ощутила ничего из того, что должна была: ни сомнений, ни волнения, ни сожаления. Не стоило усложнять и без того непростые и до конца не понятые ею самой отношения, но об этом она собиралась подумать как-нибудь потом. — Сонбэ, что ты… — задохнулся Ынсан. Весь напрягся под ее прикосновениями, отшатнувшись назад, но так и не сделав шаг. — Я с тобой, Кан Ынсан, — напомнила Сухян. — Я обещала быть рядом еще тогда, в больнице. Я все еще рядом и все еще готова и хочу помочь тебе. Кажется, это нужно нам обоим. — Ты дрожишь, — с сомнением проговорил Ынсан, соединяя ладони у нее за спиной. Прижался подбородком к виску, вжавшись в нее так сильно, словно признавая, что нуждался в этом объятии. — А разве не ты? — уточнила Сухян, прикрыв глаза. Приятно было просто стоять вот так, слышать биение сердца под прохладной тканью джемпера, касаться и ощущать прикосновения. — Кажется, — согласился Ынсан. Сухян и не думала, что он может признать подобное. — Сонбэ, я… — Нуна, — прервала его она. — В твоем телефоне я подписана именно так. По крайней мере, шесть недель назад была. После всего пережитого… Думаю, ты мог бы звать меня так. Потому что, хочешь ты того или нет, но я есть у тебя и никуда не собираюсь деваться. Сухян не знала, откуда в ней столько смелости, но здесь и сейчас она была за шаг от признания своей нужды. Она действительно была готова рассказать о ней Кан Ынсану. — Я хочу. Сухян не сразу поняла, о чем он говорит, запоздало сообразила, что это ответ на ее последние слова: Ынсан хотел, чтобы она была рядом. Кажется, он устал бегать. — Я буду твоим номером двадцать семь, — вновь заговорила она, — но и ты станешь номером двадцать семь для меня. Тем, чья жизнь и чье будущее важно. Согласен? Позволишь мне желать твоего счастья? Прекратишь бегать? Она видела: Ынсан вот-вот должен был согласиться. Запрокинув голову и глядя ему в глаза, она понимала, что он еще очень взволнован, чтобы принять решение так сразу, но близок к тому, чтобы согласиться впустить ее в свою жизнь. Сухян и сама еще не понимала, что это может значить для них, но в любом случае собиралась бороться за эту возможность и со страхом, и с чувством вины, и с предубеждением, и с любыми обстоятельствами, которые могли еще возникнуть на их пути. Если бы она поняла, что со своей стороны Кан Ынсан готов к подобному же сражению, ее бы уже ничто не могло остановить. — Сонбэ… — Он дрожал теперь так, что даже не пытался скрыть. Обнажался, как тогда, в больнице, открывая того уязвимого себя, каким запретил себе быть после похорон. — Нуна… Впервые он звал ее так не под влиянием эмоций и тревог. Впервые это было осознано и обдуманно. Сухян забыла, как дышать — неужели она действительно пробилась через броню хубэ? Хотя… Теперь она не могла воспринимать его так. Ынсан и никак иначе — они переросли отношения двоих коллег. Ладони сжались на ее спине сильнее, плотнее прижимая ее к теплой груди. Недавний морозец прошел, как и не было. Оставалось надеяться, что и между ними теперь будет исключительно потепление. — Нуна… — Ты не поверишь, но я только что видела того симпатичного клиента на фотографии твоего друга! И… — Громкий шепот мамы заставил Сухян и Ынсана отпрянуть друг от друга так резко, что она врезалась плечом в стену, а он напоролся на тумбочку. Стоящий наверху пакет покачнулся, накренился, и апельсины с приглушенным стуком посыпались им под ноги. Мама застыла на пороге спальни, не закончив предложение. Они с Ынсаном некоторое время шокировано разглядывали друг друга, затем мама первой взяла себя в руки и, выдохнув «это он», ринулась через гостиную. Ынсан отмер мгновением позже. Он выглядел, как вор, пойманный с поличным. Бросив короткое «я позвоню», мгновенно исчез за дверью, оставив Сухян непонимающе клипать глазами. Она не могла сообразить, что смутило ее больше: непонятные слова мамы, непонятная реакция на мамино появление со стороны Ынсана или его тихое «нуна», которое, кажется, должно было продолжиться чем-то важным. Понимала ясно она только одно: что-то происходит. От этой мысли дрожали колени, а сердце билось так, как не билось со времен студенчества. Так оно билось тогда, когда она была влюблена.