Механизмы сердца

      Это было похоже на отчаяние. Это был страх пред грядущими неизвестными препятствиями. Он не знал, сможет ли преодолеть их, поэтому страшился.       Он не мог забыть, как чужие слова и приказы могут перекрыть дыхание от нарастающего ужаса. Помнил, какие последствия следуют за повиновением и неповиновением. За каждым приобретением стояла неминуемая утрата. Он потерял семью, возможность помнить о ней хоть что-то, свободу, имя, шансы. Одна неволя заменялась другой. У него легко отбирали всё, чем он осмеливался дорожить, даже чертову кошку. Честно говоря, Эллиот до последнего был уверен, что единственное, что у него останется на корабле — жизнь. А вот Эррор знал — всё не так просто.       Он стал безликим, чтобы снова стать кем-то. Найтмер подарил ему перспективы, возможности, надежду стать кем-то большим, чем он был. Он сделал его равным.       Что Эррор, что Эллиот едва понимали, что для них значило слово семья. С раннего детства это понятие было так исковеркано в сознании, что он не смел и мечтать когда-нибудь обрести своё счастье в семейном кругу. Воровская шайка тоже называла себя семьёй. Пример был не самый лучший для совсем юного мальчишки. Гастер с Каштанкой никак не обозначали, как могли бы называться их отношения с ним. Да и думать о них ни сейчас, ни потом не хотелось. Одна рисковала остаться лишь смутным образом прошлого, а второй… Гастер его предал. Всё, чем мог бы похвастаться в своё время Эллиот, Эррор отметал как ненужный груз. Может, поэтому он так легко отказался от старого имени? А что имелось сейчас? Команда, наставники. Могли ли у него забрать то, что дали сами? Глупо, жестоко, смутно, оттого и более пугающе.       Он действительно проиграл. Он это понимал. Час его посвящения в пираты всё всплывал в сознании: рой рук, оглушающие крики и взгляд, отнимающий надежды.       Не свой и не чужой. Ни рыбам скормить, ни толк поиметь. Декорация. От цветка в кабинете капитана было больше пользы. Мулат хотел верить, что где-то он не прав в суждениях, он был не совсем бесполезен, но… Как забыть, как вычеркнуть из памяти тот момент, который преследует его ночами, что стали бессонными? Его не столько волновал Киллер и его назначенное шефство над Эррором, как-то, что тот знал.       Старпом знал о его слабостях. Он ткнул ими ему прямо в лицо без какой-либо жалости и предисловий. У него отняли кухню, возможность наслаждаться её дыханием, отняли Кросса и веру в то, что он мог бы стать хоть кем-то, обрести форму, оправдать имя, сделать себя более осязаемым. Самым обидным было то, что Эррор сам показал ему, куда ударить. Он сам оголился перед ним. Надежда, что этот случай останется без внимания, была так сладка, он уже успел поверить, что это действительно так! Могли ли страхи и сомнения остаться незамеченными?       Киллер был тем, кто собирался отнять у него жизнь и вернуть его к бездумному серому существованию. Старпом объявил об этом прямо и открыто, только идиот не понял бы его намерений. Вряд ли он станет его убивать, но захочет ли мальчик жить после того, что подкинет ему этот скользкий тип? Не лучше ли было бы тогда и вовсе завершить свою жизнь на том моменте, где он имеет хоть что-то? Погрузиться в пучины, разбить голову о скалы, освободиться от всех тягостей и дум.       Кулаки сжались до побеления костяшек. Неужели он и впрямь такой трус, каким его считали уроды из родного города? Если он уйдет сейчас, то так и останется бесформенной тенью в глазах всех тех немногих, кто воспринимал его.       Кросс будет возмущен, разочарован. Он не простит ему подобной слабости. Киллер, должно быть, будет крайне доволен оказанным влиянием. Манипулятор, у которого чувство собственного достоинства выше, чем у самого капитана. А вот Хоррор будет явно тронут его смертью до глубины души. Эррор знал это наверняка. Добродушный великан впускал в своё сердце не каждого. Даст и Фреш выкинули бы что-то невероятно жуткое и странное. Возможно, они бы сговорились и спрятали его тело где-то на судне. Будь в коке чуть меньше гуманизма по отношению к товарищам, возможно, он бы им помог. Из собственной выгоды, конечно. Разделал бы позднее на составляющие, да продал на чёрном рынке. Всё-таки часть команды, а значит даже после смерти должен принести пользу.       Эррор тряхнул головой в ужасе. С каких пор его мысли были столь кошмарными? Сначала он думал о смерти, теперь о том, как другие стали бы распоряжаться его телом после кончины. Раньше ему казалось, что подобными думами грешат только старики. Нет, вряд ли людям вообще приходит в голову, что их разберут на органы. Что-то в нём сломалось.       Мулат кинул мутный взгляд на лекаря. Хоррор был взволнован, пусть и пытался это скрыть. Это почти умилительно. Кок занимался готовкой. Наблюдать за этим стало так привычно, так обыденно. Эррор цеплялся за эту картину, словно видел её в последний раз. Нож казался таким маленьким в больших руках, но он с лёгкостью исполнял своё предназначение. Его лезвие штурмовало продукты уверенно, без каких-либо неудобств. Сначала картофель, затем рыба, скромный запас иных овощей и мяса. На стол с глухим шумом плюхнулся осьминог.       Эррора передёрнуло, взгляд резко сфокусировался.       А какова будет реакция Найтмера, если он решит уйти? Скажет ли он что-то? Промолчит? Будет равнодушно осуждать за подобный выбор? Разочаруется, что взял на корабль столь слабохарактерное существо? Мурашки побежали по спине. Нет. Найтмер не сделает ничего из этого. Капитан посмотрит на него как на что-то омерзительное, что-то недостойное тех стараний, что прикладывали его подчинённые, чтобы Эррор смог обжиться на корабле. Он пожалеет, что счёл мальчишку равным.       Янтарные глаза цеплялись за свои руки, ноги, помогли поймать себя на мысли, что он вообще-то (!) ещё живой. Кожей он ощутил тепло, ладонями коснулся лица, почувствовал, что сапоги ему немного малы и жмут, что отросшие волосы неприятно лезут в глаза, во рту пересохло, а в желудке свербит.       Найтмер никогда не увидит того, как он, подобно самому трусливому и ничтожному существу, скатится до самоубийства. Он взял его на борт, дал имя, сделал ставку на то, что из него что-то выйдет. И пусть сейчас мулат и облажается, вызвав у капитана разочарование, но тот им ещё поперхнется! Киллер и вовсе должен будет сдохнуть от пострадавшего самомнения, а Эррор ему это обеспечит сполна. Для чего-то же он попал на этот корабль волей судьбы. Что-то в нем, оборванце из самых низов, задело капитана. Здесь подобных самому Эррору полно, все они чего-то стоят. Чем он хуже? — Вернулся? — кок тоскливо глядел на догорающий фитиль. Эррор не заметил, как лекарь закончил готовку, и сел чуть поодаль. Вместе они проводили последние минуты, затем фитиль погас, комната погрузилась в темноту. Ночь пробралась в каюту, укрывая пеленой темноты и мрака. — Разве я уходил? — мгла заговорила шепотом, никого не напрягающим, не режущим уши. Она напоминала мать, баюкающую свое чадо. Эррор такого счастья не ведал, засыпал с трудом, а сон был скорее дремотой, прерывистой и тревожной, но отчего-то ему хотелось верить, что то, что он чувствует сейчас, очень схоже с материнским теплом или отеческой защитой.       В ту же секунду тьма зарокотала беззлобным смехом. Мальчик с трудом пытался вспомнить, когда в последний раз так спокойно относился к отсутствию какого-либо источника света. В его каморке всегда горела лампадка, даже здесь, на корабле из окон проблески света хотя бы тускло, но горели за окном от верхней палубы. Они приближались к городу. Темнота накрыла корабль резко, все голоса стихли, можно было услышать лишь вкрадчивый шепот, говорящий об осторожности.       Как ни странно, но это не напрягало, даже наоборот, дарило ощущение какого-то ныне незнакомого покоя. Неожиданно приятно точно знать, что то умиротворение, что поселилось в душе, временное, что через пару часов топот, злобный лай пиратов, шумный смех вновь наполнят судно жизнью. Чудесно, просто волшебное чувство. Тишина всегда была лишь признаком грядущих неприятностей в его жизни. Он с содроганием ждал, когда она прекратится. Вслед за ней навалится целая панихида звуков: скрежетание зубов, всегда сопутствующее смрадным запахом, хлюпающее гоготание, унизительные замечания, напоминающие, что нет в нем ничего примечательного, ценного или значимого, как будто и нет его самого вовсе. Сейчас всё иначе. — Ты ушел так надолго, что я даже успел соскучиться, малёк, — внезапно пламя озарило лицо кока, который как будто в один миг постарел на пару лет. Эррор увидел, как языки пламени так отчаянно пытаются его ужалить, но им удаётся достигнуть лишь кончика толстой папиросы. Мальчик распахнул глаза в удивлении, Хоррор на это лишь усмехнулся, а затем их лица снова окутала темнота, в которой кружил маленький красный светлячок. Он разгорался, затухал, приковывал к себе всё внимание. В нос Эррора ударил запах табака, не противного, как некогда в отстойнике, не такого знакомого, как у Гастера, а хорошего, явно не дешевого.       Шокировало даже не столько удивительное устройство, которым пользовался кок для добычи искр, а то, что тот, кого парень всегда считал острым любителем здорового образа жизни сейчас потягивал папиросу. — Я курю только в двух случаях, — заговорил светлячок, — когда кто-то рождается и когда кто-то умирает.       Эррор ловил тихий монолог, как изнемогающий от жажды ловит ртом капли воды. — Я ненавижу огонь, — мерцание меркнет и вспыхивает несколько раз, светлячок двигается быстро, нервно. — Пламя отняло у меня всё, что было дорого. Тебе посчастливилось его не застать. Я сам чудом спасся. Я слабо помню ту боль, что оставила неизгладимые раны на моей черепушке, но помню ту, что изглодала мою душу, когда у меня отняли семью. Знаешь, у меня была чудесная дочь. Сейчас она была бы ненамного старше тебя.       Эррор наблюдал, как маленький живой огонь опускается всё ниже. Рука великана безжалостно давит на него, светлячок умирает с едва уловимым шипением. Хоррор говорил медленно, делая большие паузы. Мулат отсчитывал, сколько кульбитов успело сделать его сердце за эти жалкие пару минут. — Таким я и предстал перед Найтмером. Гонимый святым огнём умирающей, но ещё действующей инквизиции, еретик, чьи глаза источают кровавый свет. Богохульник с самого появления на грешной земле. Я был тем, кто никогда не должен был жить, но породивший новую жизнь. Смех, да и только. И да, — перешел на шепот кок. — Я ненавижу огонь.       Эррор до боли зажмурил глаза, пока перед ним не замелькали цветные пятна, вырисовывающие картины происходящего. — Огонь бесконтролен, — пятна задвигались, рисуя пламя. — Он живой, страшный, как всепоглощающее чудовище. Он греет, если ты будешь с ним острожен и жжет, когда ты ослабляешь бдительность. Жадный, опаляющий дьявол под ликом святых забрал у меня семью, а я, назло ему, каждый день заставляю его подчиняться своей воле. Укрощаю, принуждаю работать на себя. То, что когда-то заставляло трястись руки в безудержной дрожи, сейчас греет нас, готовит нам пищу и помогает медленно умирать легким.       Эррор затаил дыхание, чтобы хоть немного успокоить бешеное сердце. Он не знал, что сказать, не знал, требовались ли какие-либо слова вообще.       Большая рука коснулась плеча, голос раздался прямо над ухом. Мальчишка вновь зажмурился, боясь даже дернуться. Пугал не кок и даже не само прикосновение. Пугали собственные фантазии, в красках расписывающие минувшие дни лекаря. — Я надеюсь, что сегодня я пустил дьявола в свои лёгкие за твое новое рождение, а не смерть, Эррор.       Мулат громко выдохнул, устремляя взгляд в окно. Там, вдалеке, яркими вспышками осветился порт. Страх не терзал его так, как раньше, хотя всё ещё витал и в душе, и в сознании. Можно ли превратить его страх в оружие? Маловероятно. Огонь можно усмирить, а прикосновения нет.       Так будет ли от него толк, если его пугают даже чужие хитрые глаза? — Знаешь, — тихо прозвучало от мрачного силуэта. — Многие из нас долго гадали, что движет Найтмером в последние годы. Я не должен тебе этого говорить, скорее всего, но…       Кок прервался, устало глядя на мерцающие вдали огни. — Все на этом корабле оставили за бортом самые страшные и худшие мгновения жизни. Они все закаленные, умелые, опытные воины. Безжалостные. И я таков, и Даст, и Кросс. Любой может стать в этом случае примером, даже Киллер или сам Найтмер.       Эррор слушал внимательно, а в душе невольно скреблись кошки. Он понимал, что не проходил сквозь огонь, как Хоррор. Вряд ли истории остальных были более радужными. У него не было ничего, что он мог бы выкинуть за борт. Самые худшие его годы были пропитаны муками одиночества, отчужденности от каждого, с кем ему приходилось иметь дело. Он пришёл на судно, ничего не теряя, кроме одной-единственной подруги и старика-предателя. Мальчик бы даже сказал, что больше приобрел, чем упустил. Так достоин ли он быть здесь так, как достойны остальные?       Ужас долго смотрел на паренька, затем мягко хохотнул. — Мыслишь почти правильно, только не совсем верные вопросы задаешь, по глазам вижу. Каждой мысли нужен правильный вопрос, ради которой она напрягает наши извилины.       Попытка взбодрить мулата не привела ни к чему, тот только глубже уходил в непроглядную тоску. Она вот-вот загребет в свои объятья с головой.       Лекарь недовольно цокнул: — Малек, ты меня в ярость вводишь. Парень вроде смышлёный. Мне интересно, как у такой язвы может быть столь низкий уровень самоуважения. Тем более среди таких, как мы.       Эррора задело, он полностью обернулся и очень недовольно посмотрел на Хоррора. — Попробуй с тобой язвить. Я уважаю старших вообще-то.       Кок расхохотался, да так, что начал хвататься за живот. — И зря, старшие не всегда бывают правы, — он утёр выступившую слезу. — Что тогда до Найтмера и Киллера? Не очень-то ты старших уважаешь, если по вашим отношениям судить.       Парень с легкой улыбкой отвернулся и передразнил Хоррора: — Старшие не всегда бывают правы. — Язва, — довольно протянул громила. — Не разговор, а какие-то качели, — высказался парень, протягивая руку к папиросе, затем протянул её лекарю.       Хоррор скорчился так, словно съел лимон. Сам ведь минутами ранее затягивался. Эррор на неудовольствие верзилы никак не отреагировал, лишь настойчивее протянул закрутку с табаком. — К тому же я уважаю Найтмера.       Кок выудил из кармана небольшое устройство, которое в пару движений произвело сноп искр, тут же перелетевших на папиросу. Знакомый дымок ударил в ноздри. Мулат с нескрываемым удовольствием затянулся. Лекарь окинул его взглядом, полным сомнений, но спорить не стал, уводя тему в другое русло. — Ты мыслишь поверхностно. Слишком просто. Тут другой подход нужен, чтобы понять. — И как же мне это сделать? — Задавался ли ты вопросом, почему Найтмер взял на борт кого-то вроде тебя? Или того же Фреша? Или Гено?       Фреш и Гено? А с ними то что не так? Гено работал у Найтмера с какими-то то бумагами, картами и отчетами, Эррор точно не мог сказать. Да, Фреш был странноват даже для подобного места, но все же не настолько, чтобы задумываться над тем, что тот здесь делает. Он здесь из-за брата, это ясно как день. А Гено? Если верить рассказам самого цветастого недоразумения, то тоже из-за Фреша. Они оба оказались тут ради блага друг друга. Так обстояли их дела. — Я уже говорил тебе, что все на корабле бывалые. Все наученные и все со своими шрамами и скелетами в шкафу. Почти все. Исключениями стали только Фреш, Гено, ты и безродные детишки, брошенные всеми. Совсем молодые, не видавшие особых тягот жизни юнцы. Найтмер взял вас на борт до того, как на ваших плечах появились какие бы то ни были ужасы прошлого. Многих это на корабле приводит в ярость, Киллер не исключение. Но почему?       Глаза Эррора забегали. Мысли хаотично бегали по углам каюты, сигара по неаккуратности выскользнула из пальцев, прожигая на штанах дыру. Мулат чертыхнулся. — И почему же? — стряхивая пепел и с досадой глядя на ужасно нелепым образом испорченные брюки, спросил мальчик. — Потому что для него не главное набрать на борт новых амбалов, которые могут бездумно убивать по приказу, а взрастить нечто большее. Не воздвигнуть себя на вершину своим могуществом, это у него получается и так превосходно, а породить новое поколение, которое сможет удержать это могущество в своих ладонях.       Эррор тряхнул головой, в замешательстве глядя во все глаза на кока. — То есть? — Найтмер спасает не отвергнутых и угнетенных, а наше будущее, малёк, — вставая и потягиваясь, закончил кок. — Хотя это всего лишь мои мысли. Что там досконально творится в голове у капитана, вряд ли кто-то скажет с уверенностью. Этого утверждать не может никто, возможно, даже он сам.       Мулата передернуло будто бы от легкого холодка. — Ты не слишком возвышаешь деятельность безродного пирата? — Может и так. Как знать?

***

      Город молчал, несмотря на всю свою помпезность и яркие огни, которые он дарил издалека. На деле они казались намного тусклее и серее, нежели могло показаться сначала. Красочность меркла, фонари тухли, по мере приближения расслаиваясь на несколько тухлых огоньков. То, что вдали казалось ярким пятном, рассыпалось о мрачность затхлых улочек и тяжесть изрисованных шрамами-трещинами стен. Вывески всё еще были искусно исписаны самыми невообразимыми цветами, привлекавшими внимание днем, а ночью меркнувшими в сумраке.       Пока светило солнце, его лучи ласкали чужеземные товары: множество разрисованных узорами тканей, вылепленные самым немыслимым образом вазы и скульптуры, украшения из янтаря, малахита, шкатулки, посуда, книги на разных языках, картины с изображениями людей с чужих земель, их культурой, традициями, женщинами, мужчинами, детьми. Всё было похоже скорее на карнавал, нежели на обычный рынок, он приобретал такое настроение, какое можно увидеть только на ярмарках в столице. Всё это было привилегией дня, ночь выдвигала свои порядки и настроения.       Темнота оплетала улочки не слишком плотно, как обычно бывает в нижних районах других городов, но и не так ярко, как в верхних. Огни были везде расставлены весьма… удобно.       Где надо она уступит, где надо — спрячет в своей черноте.       Ночью город спал, не было слышно завываний певцов, пошленьких стихов местных поэтов, танцев и плясок веселого народа. Однако он не полностью отдавался Морфею, а лишь дремал. Новичку будет сложно разобрать в тихом шепоте, что происходит в ночной дремоте. Умелый распознает в её тихом сипении всё: работу порта, тихие удары кораблей о причалы, осторожную ругань, шелест карт моряков под неярким светом настольного фонаря, негласный сговор, карт-бланш для всех, кто оказался здесь. В помещении горел неяркий свет. Двое сидели в удобных и явно дорогих креслах.       Найтмер задумчиво вертел в руке бокал, примечал, что могло измениться с момента его последнего визита. Обстановка не отличалась помпезностью, всего было по минимуму, но довольно элегантно. — Знаешь, твои визиты всегда внезапны, но обычно у меня есть хотя бы пара дней на подготовку.       Капитан, так и не нашедший ничего интересного в интерьере, вернул внимание на сидевшего перед ним. Мужчина был одет весьма строго, ни одной лишней детали, за исключением одной единственной бляшки на фраке. Он выглядел бодро, хоть Найтмер и знал, что у того была дневная смена. — Дело, не требующее отлагательств, дорогой друг.       Мужчина улыбнулся и едва заметно поморщился, хлебнув немного из бокала. — Не самое удачное время, Найт, — быстрый взгляд в окно, на лице мужчины проявлялись едва заметные морщинки. — Рипер, — капитан доверительно взглянул на друга, отставив вино. — Удачного времени для поставки органов не бывает. Тебе ли не знать об этом.       Мужчина тяжело вздохнул, стараясь избегать зрительного контакта. Найтмер откинулся на спинку кресла, пытаясь придать себе расслабленный вид. Он даже сам почти себе поверил. — Здесь неспокойно сейчас. В частности, из-за тебя.       Капитан рассмеялся: — Впрочем, как и всегда. Не будем об этом. Мне проблем, поверь, хватает теперь и на корабле. По делу, друг.       Рипер залпом опустошил бокал, скорчив самую недовольную гримасу из возможных. — Ужасное вино.       Это был отвратительнейший обман. Вино было прекрасное, Найтмер никогда не приносил плохих презентов. Оба это прекрасно знали. Найтмера высказывание ничуть не задело. Чуть помедлив, мужчина покрутил осадок на дне бокала и продолжил. — Ни для кого не секрет, что на нашем острове ошивается много разных личностей. Да, здесь много разных людей: пираты вроде тебя, врачи вроде меня, добродетельные дамы, содержащие сиротские дома, вроде мисс Тори. Меня беспокоит только то, что в последнее время в общий поток вливается всё больше имперских гвардейцев, с которыми, конечно, договориться не составляет труда, но помимо них появился ещё некий чуждый нам контингент. Знаешь что-нибудь о подпольной организации «Звезда»?       Найтмер нахмурился, подлил вина. — Что-то слышал от Киллера. Угрозы они нам не представляют. — Я бы не был так уверен. Да, может, в море вам нет равных, но на суше всегда есть риски. Они очень трепливые ребята. На острове уже ходит слушок, что твоя команда охотится за какими-то несметными богатствами, которые могут обогатить всю страну. Бред, конечно, но всё же. Не могу утверждать наверняка, но мне кажется, что сами они настоящую правду знают или догадываются о ней. Даже про того художника, которого ты подобрал на большом острове, пошли слухи. Намеренно или нет, но они привлекли к вам очень много внимания. Как быстро за вас всерьёз решится взяться император — это вопрос времени. — Ты думаешь, император знает? — недоверчиво поинтересовался капитан. — Пусть нет. Но ты уверен, что слухи о богатстве, что может тягаться с казной самой короны, не заставят их встрепенуться?       Найтмер фыркнул, посмотрел так, словно мужчина говорил о чём-то нелепом, и ждал, пока тот сам от глупости своих же слов рассмеётся. Рипер был серьёзен. Капитан редко видел его таким, обычно друг не мог упустить возможности, чтобы не пошутить или как-то разрядить обстановку. Мужчина глядел пристально, без намёка на веселье. — Не смотри на меня так, Рип. Я всё жду, пока ты скинешь с себя эту маску напускной серьезности. Мы с тобой всегда мерились тем, у кого чернее юмор. Я даже преподносил тебе сердце на блюдечке. Не своё, конечно, но всё же сердце и в прямом и в переносном смысле. Я не считаю, что кто-нибудь сверху хотя бы бровью поведет на очередные слухи. Это наша повседневность. Куда бы мы не прибыли, у нас, по мнению людей, дело на все богатства мира. Нами бы уже давно заинтересовались. — Дело в «Звезде», Найтмер, говорю же. Они очень быстро набирают людей. Многие недовольные нынешним положением дел в стране примыкают к ним изо дня в день. Среди них много и тех, кто служит в гвардии. Возможно, что скоро и в море будет не безопасно для вас. — Для нас? А может для Гено?       Голова мужчины рухнула на грудь. Мрачная тень легла на лицо. — Для всех вас. Не только для Гено. — Что-то ты мне не договариваешь, Жнец.       Повисло молчание, Найтмер постукивал по подлокотнику. До рассвета было ещё пару часов, которые просто необходимо потратить на разгрузку. Запастись всем необходимым днём может и Киллер со своей командой, но расправиться с товаром нужно обязательно до того, как Солнце прольет свет на местные ночные деяния. — У меня нет на это времени. Ты возьмешься за дело или нет?       Мужчина слабо кивнул. Будто бы у него был выбор. Смешно. — Когда отплываете? — Скоро, — губы голубоглазого болезненно сжались, плечи напряжено дернулись.       На секунду Найтмер стал корить сам себя. Он знал, зачем Рипер задал вопрос, хоть для его работы это и не имело значения. Вся поза его выражала самую настоящую вопиющую тоску, которую и смысла не было скрывать. Капитан изучил его слабости вдоль и поперек. — Я вернусь. На данный момент мне нужны здесь только деньги. Я отправлюсь на большой остров для пополнения боеприпасов, продовольствия, затем вернусь. Я оставлю здесь несколько своих ребят, Гено с Фрешем, в том числе.       Резко всё настроение в комнате поменялось. Счастливая лыба врача совсем не внушала доверия. На радостях ещё решит обняться или того хуже, решит подарить что-нибудь экзотически-мерзкое. Далеко не все могут похвастаться такой коллекции мерзостей, что собирает Рипер. Если Гено видел, какие у Жнеца увлечения, то Найтмеру его искренне жаль.       К счастью, обошлось малой кровью, воспрявший духом темноволосый ограничился лишь активными рукопожатиями и дружеским ударом по плечу. Капитан, довольный разговором, уже собирался уходить, когда внезапно, его остановили. — У меня к тебе ещё одна небольшая сделка. Информация на информацию. — голос вновь звучал серьёзно.       Кошмар облокотился на дверь и скрестил руки, безмолвно соглашаясь. — Ты ведь выполнил условия, которые поставил Гено?       Найтмер на миг опешил, затем, немного подумав, кивнул. Брови недовольно сошлись на переносице. — Тогда отпусти его. — На моём корабле никого не держат, — оскорбился капитан. — Кроме Инка. — Ты понимаешь, о чём я. — Интересуйся лучше подобным у него самого. Я его не держу. Поговори, осмелишься — скажи правду, но не думаю, что он согласится покинуть команду сейчас.       Горестная улыбка легла на лицо Жнеца. Вероятнее всего, Найтмер был прав. Вряд ли клерк пойдет на подобное. Надежда всё же теплилась в душе, что всё может обернуться иначе, хоть и маловероятно. Рипер всё равно попытается, всё равно не сдастся. — Баш на баш. — Я могу рассказать тебе кое-что интересное о «Звезде». Её главе и целях, но, боюсь, тебе это вовсе не понравится. — Думаешь, что можешь узнать больше, чем мои люди?       Жнец недобро усмехнулся, он собирался встать, но капитан его остановил. — Давай оставим этот разговор на потом, когда я вернусь. Время утекает быстрее, чем можно представить.       Кошмар подошел к креслу собеседника, протянул руку, чтобы попрощаться. С промедлением, но Рипер пожал её. Быстро удаляющиеся шаги, едва слышный скрип двери, остановленный последней предупреждающей фразой: — Это серьёзнее, чем кажется, Найт. Боюсь, что всё может поменяться слишком резко для всех нас. Ты уверен в своих целях и людях?       Уверенное согласие — последнее, что оставил после себя капитан. Комната в предвкушении надвигающегося дня сонно затихла. Рипер выдавил едва слышный вдох и растёр виски, стараясь унять тревожное предчувствие.