Детские мечты разбиваются громче стекла. Бьют в сердце сильнее кинжала. Оглянись, взгляни в недавнее тёплое прошлое. Там ты счастливый мало́й, незнающий боли, отчаяния. Сейчас ты собираешь осколки потухших звёзд, раня руки нежные до крови. Где же ты, юность желанная? Я ждал тебя ровно три года.
Солнце ещё не поднялось над домами, а Максим уже сидел на полу, поджав под себя ногу. Было одиноко. Одиночество — чувство, которое, наверняка, чувствовал каждый. То самое, когда вокруг тебя вроде бы много людей, а ты проходишь мимо них, словно никого нет. То самое, когда ты просто не знаешь, к кому идти, а от того и сидишь один часами напролёт, вороша клубки мыслей. Это чувство поглощало Максима, затягивало в свои вязкие болота, из которых выбраться — убить в себе одиночество. Убить в себе себя. Чашка чая рядом согревала холодным утром, будто накрывала тёплым шерстяным пледом с головой. В золотой воде Макс видел своё отражение: кофейные волосы, карие глаза, колечко в брови, которое он сделал после ухода из спорта, длинные тонкие губы и прыщи по щекам. Самое обычное лицо. — «Если сейчас спрыгнуть с окна, то можно навсегда всё забыть и начать жизнь с нового листа там». Проведя тыльной стороной ладони по лбу, Максим стёр эти мысли из головы и отбросил в дальний ящик. Конечно, не на долго. Он не может просто взять, перекинуть ноги и взлететь, словно птица. Он слишком труслив для этого.──── ♢ ────
Проходят дни, за ними недели, а Макс не меняется. Очень часто Максим просто сидел у окна, смотря вниз, как дети играют на баскетбольной площадке. Ему нравилось наблюдать, но его съедала изнутри гнилая зависть, прораставшая несколько лет из глубин души. Теперь она вырвалась на свободу, ветками стягивая Фёдорову грудную клетку, перекрывая возможность вдохнуть кислород, чтобы в последний раз почувствовать пыль, отбивающуюся от удара мяча по асфальту площадки. Движения ребят были не опытны, робки и порой совершенно не к месту. Они учатся на своих ошибках, находя новые изъяны и недостатки, каждый раз исправляя их, чтобы приблизиться к совершенству. Сейчас баскетбол для них - просто дворовая игра. Через несколько лет, возможно, кто-то из них испытает на себе суровость настоящих игр, где важнее победа, а не участие. Возможно всё, кроме одного - Максимилиан Фёдоров, номер четырнадцать, больше никогда не сможет играть в баскетбол. Его судьба давно решила за него, даже не удосужившись задать короткое: ты хочешь этого? А Максим бы, не задумываясь, ответил «нет». Твёрдое, статное, без лишних многоточий, мужское «нет», означающее «чтобы ты ещё не предложила, я откажусь». — «Я ведь могу быть ещё счастливым когда-нибудь или утону в своей же печали?». Часто Максим рассуждал с самим собой о своей жизни. Что было бы, если бы он тогда, давно, не сделал отчаянный шаг? Что бы сейчас с ним было? Ответ прост. Он бы гнил в земле, как гниёт цветок, отравленный и неживой. В один миг жизнь может опустить тебя лицом в лужу, у которой нет дна, а подняться ты должен сам. Ты же взрослый, самостоятельный, значит, сможешь. Максим стоит на коленях, с каждой новой попыткой, опускаясь всё ниже. Подняться не хватает сил, он слаб и истощён, его лимит исчерпан. — «Поделитесь кто-нибудь мнимым счастьем, чтобы хоть на секундочку мне почудилась радость». Чашка с остывшим ягодным киселем мозолила глаза, портя розовым видом идеально белый подоконник. Он протирал его каждый день, судорожно следя за его чистотой. Всё должно быть идеально чистым. Всегда. Вот только с головы мысли, как комок пыли, не сотрёшь. Доставая из верхнего шкафа стопку чистых листов, Фёдоров садился на пол, включая музыку в наушниках. Он часто исписывал бумагу корявым почерком, оставляя на ней частичку себя, которая потухнет, как огонь в глазах умирающего. Рядом с собой он поставил чашку с киселём, выпивая. Тёмная синяя ручка мельтешила перед глазами, пока Максим виртуозно крутил её между пальцами. «Я часто бываю неправ. Я часто бываю груб. Я часто бываю глухонемым. Я часто игнорирую. Я часто пытаюсь стать настоящим, застряв в болоте лжи. Я часто забываю важные вещи. Но я никогда не забуду тот день, когда жизнь моя свернула не в тот переулок и заплутала среди одинаковых тёмных дорог. Я часто не понимаю важность слов. Я часто молчу, когда нужно кричать во всё горло. Я часто бываю глуп и не весел. Но жизнь моя такая - грустная и кислая, нет, не как лимон, а как радость, за которой всегда тенью будет ходить скорое разочарование и печаль. Мои мечты часто падают с девятиэтажки и разбиваются в дребезги, как самые хрупкие скульптуры. Мы - искусство, наша жизнь - глина, а мечты - скульптуры, сделанные неумелым творителем. Почему у кого-то за чёрной полосой идёт белая, а у меня вся моя история - одна чернота. Мам, ответь, чем я провинился перед Богом, за что он меня карает, как Иуду? Я не предавал друзей, не предавал близких. Разве я - грешник? Моя короткая мечта - всего лишь быть по-настоящему счастливым - разбилась у подножия реки-жизни, как бушующие волны разбиваются о скалы». Закончив свою короткую, но снимающую напряженность, исповедь, Максимилиан достал из-под кровати прозрачную баночку с серой, как дым сигарет, крышкой и спичечный коробок. Ему не нравились зажигалки. Они отбирали всю эстетику момента. Фёдорову хотелось видеть сначала тоненькую искорку, словно младенца, только что появившегося на свет. Затем тусклый небольшой огонёк, который только-только начал познавать мир, как ребёнок шести лет. Маленькая искорка стала огнём, сияя с каждой секундой ярче, освещая карие глаза и отражаясь в них, словно в зеркале. Так выглядит подросток, ещё не прошедший все подножки судьбы. А после огонь тускнел, уменьшался, а основание спички догорало, почти касаясь бархатной кожи. Так и потухает человек, сиявший раньше, словно факел, освещающий темень. Бумага тлела, а баночка уже готова принимать остывший пепел его души. Максим не хранил эти письма, чтобы потом их перечитывать и окунаться в прошлое, он жёг их безжалостно и сразу — нельзя оставлять рядом с собой то, что обвязывает верёвку вокруг шеи. Небольшая баночка хранила в себе намного больше, чем некоторые сердца. Она держала в себе его слёзы и грусть, ярость и гнев. Стекляшка была кладбищем тайных обид.──── ♢ ────
Сменив пижамные штаны спортивными, Максим застегнул олимпийку до самого горла и шагнул в старых по трёпанных кедах на лестничную площадку. Он быстро спускался, специально поднимая повыше колени — разминался. Как говорил его тренер: «Ты лучше опоздай, но сделай разминку. Разминка, как хлеб, — всему голова». В душе не было никакого волнения, трепета. Выходя из подъезда, Максим чувствовал лишь спокойствие и умиротворение. Это то, что он действительно любит, но жизнь выскребла длинными когтями у него из-под носа мечту, покоившуюся в сердце. Ребята сперва даже не обратили на него внимания, в это время Фёдоров делал полноценную разминку. — Эй, ребятня, я могу с вами поиграть? — широко улыбнулся Максим. Нужно всегда улыбаться, так не заметят твою слабость. Мальчишки оторвались от игры, переводя заинтересованный взгляд на Макса. Они были достаточно удивлены, когда пришлось высоко задирать голову, чтобы посмотреть в глаза, вернее, в лицо Максиму. — А ты умеешь? Усмехнувшись, Фёдоров провёл пальцем по губе, будто стирая с неё тягучую кровь. — Можем проверить, — задумчиво бросил Максимилиан. — Дай мячик. Блондин в чёрной кепке кинул мяч Максу в руки. Набивая ритм, парень подошёл подальше, чуть-чуть не доходя трёхочковой¹ линии, переводя мяч то в правую руку, то в левую. Привыкнув к мячу, Максим рывком подпрыгнул и закинул мяч в кольцо. Сетка едва колыхнулась, а мяч отчеканился об асфальт. — Офигеть. Я могу только отсюда, — тот же мальчик подошёл к двухбалльной линии. — Ты ещё только учишься, так что, не переживай, научишься и не только этому. —подбодрил Максим. — А ты баскетболист? Прям настоящий? — спросил парень сзади, внешности внешности которого Макс не увидел. — Бывший. — Бывших в спорте не бывает. — Возможно. Давайте, сыграем по-настоящему.──── ♢ ────
В комнату зашла мама Максима — Антонина Михайловна. Женщина облокотилась на дверной косяк, смотря на то, как Максим натирал до блеска свой подоконник. Она не задавала ненужных вопросов: она и без того знала на них ответы. Когда Максим закончил и откинул тряпку в сторону, а после снова сел на пол, женщина спросила: — Тебе снова плохо? — плавными шагами, Антонина подошла ближе к сыну, аккуратно присаживаясь рядом с ним. Возраст ещё позволял такого рода упражнения, но отдавал болью в ногах. — Мам, мне всегда больно. Максим смотрел в глаза матери, что печальным взором бегала по комнате. Он хотел плакать, его распирало на части от этого чувства, но он держался — знал, что мама расстроится ещё больше. Её мягкие, нежные руки проводили по волосам, уголки губ с парой морщинок едва смеялись. Она смотрела на него так, как смотрят на побитого, полуживого котёнка, умирающего на свалке. Неужели он настолько жалкий? Антонина Михайловна прижала Макса к груди, крепко обнимая. Макс слышал как бьётся её сердце. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Оно спешит куда-то, гонится за последней минутой, не уставая, отбивает ритм. Стучит, стучит, а когда-нибудь оно остановиться и наступит мёртвая тишина. — Я видела как ты играл. Ты улыбался, был счастлив. Может, тебе стоит начать тренировать дворовых ребят и оставить прошлое в прошлом? — Женщина не переставала проводить рукой по мягким волосам сына: она делала это с такой любовью, словно оберегала самое дорогое и хрупкое, что у неё есть. — Ты хочешь, чтобы такой как я тренировал новый поток? Нет, они заслуживают тренера куда получше, чем несостоявшейся личности, — закусил губу Макс. — Важнее - твои навыки, а не прошлое. Ты учишь новых спортсменов, которые о тебе даже не знают. Не придумывай себе новых причин. Молчание повисло в тишине и закралось в подсознание. Каждый думал о своём, прокручивая, словно шестерёнки, диалог. Максим не знал, что можно ещё сказать. Потому и молчал. Он часто молчит, когда нужно кричать во всё горло. Рядом с мамой тепло, ледники внутри таят, а воды их стекают по щекам в виде слёз. — Ты боишься. — сделала вывод Антонина Михайловна. Она долго думала над состоянием ребёнка, долго размышляла. Она хотела, что бы он был счастлив, а счастлив он в игре, когда в крови бушует адреналин, а разум туманится от пота. — Страх — главный признак человечности. И снова глубокая тишина, в которой каждый тонет в океане своих мыслей, исследую самое дно. Обоим было комфортно (разве что спина у Антонины давала уже о себе знать). Сегодня Макс впервые за долгое время почувствовал секундную легкость, за которую готов порвать другому глотку: на сколько это чувство было притягательным и желанным. — Хочешь что-нибудь сказать? — на последок поинтересовалась Антонина, вставая с пола. — Я хочу чтобы тишина умерла в агонии и криках. ¹ — линия на расстоянии ~ 7 метров. (Максим кидал чуть ближе к кольцу, примерно в 6-ти метрах от него).