Надежда ярким пламенем горит | 18+

      Каждый раз шагая в школу, на лице Маши была улыбка. Но улыбка не искренняя, а лживая, искусственная, подставная, ненастоящая. Но улыбаться она любила, поэтому забыла какого это: по-настоящему?       Рюкзак свисал с плеча, и Маша постоянно подтягивала его выше, поправляла и хваталась за лямку, как за спасательный трос.       Вокруг туда-сюда сновали люди. На их лицах тоже улыбки — лживые или искренние? Маше хотелось верить во второе. Даже когда внутри кладбище бумажных самолётиков, с несбывшимися желаниями, нужно верить, что они ещё смогут взлететь.       Без Светы Марие было особенно тяжело. Она оставалась один на один с теми, кому не важны чувства других. Она оставалась один на один со своими одноклассниками. Они всегда искали того, над кем можно поиздеваться. А причину искать не надо. Если ты чуть-чуть отличаешься от других, то ты — изгой.       Но Маша никогда бы не подумала, что жизнь её будет такой. Она всегда была доброй и отзывчивой, помогала тем, кто в этом нуждался и старалась быть полезной. А потом об неё начали вытирать ноги — ничего, постирает. Но себя не постираешь, не сотрёшь мерзкую грязь с рёбер. А Маша всё равно продолжала улыбаться так, словно в душе трепетали цветастые бабочки. Но на самом деле эти бабочки давно начали чернеть, бледнеть и умирать, превращаясь в пыль.       Никогда Дмитриева не была настолько разочарована в людях. Да, нашлись такие же, как она — адекватные. Но даже они не могли остановить тьму, окутавшую пару детей, которым словно завязали глаза чёрной повязкой и приказывают делать другим больно настолько, насколько больно им самим.       Но Мария терпела. Потому что по-другому не могла. Если отвечать злом на зло, то злом и вернётся. Лучше подарить новую улыбку, пускай фальшивую, но улыбку.       Маша сменила белые ботинки на поношенные чёрные кеды и прошла к своему классу.       Без Светы ей было особенно тяжело и страшно. А что, если они ударят? И Маша правда боялась. Боялась, что на неё снова поднимут руку, что снова причинят физическую боль и бросят на пол корчиться от боли, а потом она будет возвращаться домой и клеить повязки на новые синяки.       СтрашноСтрашноСтрашноСтрашно.       Но страх ведь нормально, да?...       Проходя мимо зеркала, Дмитриева подошла к нему и заглянула себе в глаза. В ответ на неё посмотрела измученная девочка с соломенными волосами и ярко-ярко зелёными глазами. Глаза её вселяли веру в то, что она в порядке, но на самом деле молили о помощи. Тонкие губы сжались в подобие линии, а веснушки на щеках потускнели; Мария сдерживала гнев.       Вдох.       Выдох.       Вдох.       Выдох.       Маша отпустила сжатые кулаки и снова нежно улыбнулась. Последний раз посмотрев на своё отражение, Дмитриева подправила заколочки по краям и зашла в класс.       Видя ребят, девочка не испытывала к ним ненависти. Она испытывала её к их поступкам. Но её светлая, тёплая сторона не давала ей возможности соотнести человека и его деяния: они словно были по отдельности. Мария обманывала себя, а обман — лучший способ оставаться спокойным.       Никому, пока что, не было дела до Маши. Они занимались своими делами, а как только им это наскучит — начнут развлекать себя другими людьми, которые в силу своего характера ответить тем же не могут.       Первым уроком была литература. Домой задавали читать «Лизу» Карамзина. После прочтения Мария долго размышляла. И над Эрастом, и над Лизой-бедной-несчастной. Дмитриева прониклась её судьбой, такой глупой и невинной. Пускай все в классе считали, что Лиза немощная девушка, которая ничего не достойна и не способна. Маша считала по-другому. Бедная Лиза была девочкой эмоциональной и сентиментальной, быстро привязывалась тонкими нитями к людям и доверялась. Да, наивная, но наивность эта - вера в людей. Вера в то, что мир ещё не прогнил до конца, что люди ещё могут искренне любить и дружить. Сердце у Лизы было тонким, словно из стекла, ранимым. Она поддалась эмоциям, совершила, возможно, ошибку. Но Лиза - пример чистой прозрачной любви, которую она получила лишь от матери.       Люди часто делают опрометчивые поступки, а потом другие за это их осуждают. Никто не думает о том, что сподвигло на это, какие эмоции чувствовал человек. Это никому не интересно.       Уроки проходили один за другим, время быстро летело, а усталость накрывала лёгкой волной. С ног Маша, конечно, не валилась, но то, что она спала от силы всего четыре часа добавляет проблем здоровью. Каждое утро Мария стояла в ванне и смотрела на свои круги под глазами. Такие большие, тёмные. А потом замазывала их консиллером и смотрела на новую себя: с виду здоровую и бодрую, но внутри безжизненную и скупую на эмоции.       Стоя в очереди в столовой, Маша листала странички в телефоне, всё время обновляя ленту. Ничего нового. Такие же мерзкие комментарии от одноклассников. Такие же люди в друзьях: мама, Никита, Света да Костя. Всё повторялось изо дня в день, одинаково, будто Дмитриева попала в цепочку одних и тех же событий.       — Две булочки со сгущёнкой, пожалуйста. — попросила Маша, протягивая буфетчице пятьдесят рублей.       Свободное место было у окна, туда Маша и направилась. В столовой было тускло и серо. Те, кто сидели группами, увлеченно беседовали и обсуждали рандомные темы, а такие, как Маша, прятались в телефоны или включали музыку в плеере.       Булочка в худых руках Маши крошилась и сжималась. Кусочки слоёного теста падали на белую с зелёной каёмочкой тарелочку.       На Машу легла длинная тень. Она повернула голову и взгляд ярко-зелёных глаз столкнулся с медово-карими. Парень в упор смотрел на Дмитриеву, а потом сел напротив. Рядом с ним присел, видимо, его друг. Только в отличии от первого, второй был блондином.       — Ну, че, Машка, нет твоей подружки, да? Кстати, где она? — Брюнет убрал из рук Маши булочку, положил на тарелку и отодвинул по дальше. — Ты что глухонемая? Или тебе язык прижгли?       Маша совсем не хотела с ними говорить. Ей совсем не хотелось снова начинать ссориться, а потом возвращаться домой, закрывать дверь в комнату на ключ и плакать, пока кто-нибудь не зайдёт к ней.       — Погуляйте в другом месте, пожалуйста. — Дмитриева опустила взгляд на деревянный стол. Животный страх перед двумя такими же как и она мальчиками-подростками выходил из нормы.       — Это ты нас прогоняешь что ли? Нет, мы всё равно будем сидеть прямо здесь.       Маша вдохнула и выдохнула, поправила волосы и встала из-за стола, направляясь к выходу. Раз они не могут уйти от неё, значит она уйдёт от них.       Парни переглянулись и пошли вслед за Дмитриевой, как персональная охрана.       — Да что вы прицепились ко мне? — Маша резко развернулась и выкрикнула. Терпение было на пределе, а злость поглощала глазные яблоки.       — Ой как мы боимся. Колян, ты тоже в штаны наложил? — оба парня залились смехом, привлекая чужое внимание.       Мария попыталась пойти дальше, уйти от них наибольшее расстояние и потеряться в толпе, но тёмный парень, — Колян, — схватился за руку девочки и не дал отойти дальше.       — Где твой ненаглядный брат-педик? Давно его что-то с двухметровым не было видно. От брачной ночи всё отойти не могут? — Миха, тот, который светлый, говорил о Никите и Максе. По школе ходит тупой слух, что они геи. Ничего более умнее они придумать не смогли. Вывод такой сделали лишь потому что Машин брат всегда ходит с Максом. Но у Никиты нет больше друзей, нет того, на кого он может положиться. Разве это делает его геем?       — Ты чё, Миха, он целыми днями форсит группу с недо-рисунками, на которые даже взглянуть страшно. Это же надо додуматься такой бред рисовать. Уж...       Он не успел договорить. Маша со злости ударила его в скулу, пытаясь оставить там большой синяк.       — Совсем берега попутала? — Коля потёр щёку и оскалился.       Они вдвоём начали обходить Марию с двух сторон — бежать некуда. Маша старалась не показывать свой страх, но взгляд метался из стороны в сторону в поисках помощи. Все вокруг либо с интересом наблюдали, либо проходили мимо, делая вид, что им это не столь важно. Помощь негде найти.       Миха взял Машу за волосы и ударил звонкую пощёчину. Ахи, охи вокруг заполонили коридор, кто-то поспешил уйти, ожидая прихода завучей. А Миха и Колян отступать не собирались. Они горели-светились агрессией и злостью, разжигали её и в Маше.       Мария сжимала маленькие кулаки, ногти на руках впивались в кожу. Но она терпела. Уже в который раз?       Маша терпела всегда. Когда было больно, когда было плохо, когда её бьют, когда её обижают, когда нужно просить о помощи — она терпела. Искусанные в кровь губы, ладони с впадинами и царапины от ногтей сопровождали Дмитриеву всегда.       Великая троица: впереди Маша, а за ней идут страх разочарования и обман, который закрывает глаза разочарованию. И Маша тоже их закрывает и не видит ужасающих событий.       Коля, — Колян, — ударил оплеуху с другой стороны, а Миша, — Миха, — продолжал рвать волосы Маше. Стиснув зубы, она терпела.       Кружилась голова, а глаза становились стеклянными — в них болючие осколки, впивающиеся в нервы. Пульс сбился, дышать становилось труднее: слишком быстро билось сумасшедшее сердце. Щёки жгло, а на бледной молочной коже остались белые следы от пальцев, вокруг покраснений.       Маше хотелось отказаться от своего лица. Мол, нет, это не я: это кто-то другой вселился в меня и я не хочу быть рядом с этим.       В голове одна за одной проносились мысли:       с л а б а я       н и к ч е м н а я       л е г к а я д о б ы ч а — с м е р т ь       с с л л а а б б а а я я       Машу словно парализовало. Она не могла поднять голову и посмотреть в глаза парням, она, как трусливое существо, притворялась мёртвой. Она была жалкой и ничтожной.       — Что же ты не плачешь? Не больно? Давай сделаю больно.       — Мне сделай. — За спиной Михи стоял Костя, который был выше его на голову.       Неожиданное появление вывело Дмитриеву из транса. Она медленно подняла голову, не веря своим ушам: авось, галлюцинации.       Почти рядом-рядом стоял Костя в совершенно расслабленном состоянии. Он смотрел на Миху и Коляна, — а-ля сбежали из лихих девяностых, — с таким равнодушием и беспечностью, что взглядом мог покрыть корочкой льда их мерзкие туши.       — На пять шагов назад, а потом кругом и бег трусцой, — беззаботно, но серьёзно произнёс Аврорин.       Миха и Колян переглянулись между собой и со злостью отошли от Маши.       Дмитриева никогда не видела Костю таким: злым и хладнокровным.       — Ты как? Что болит? — Костя посадил Машу на диван, который стоял у входа.       — Я не знаю.       Болело всё — внутри и снаружи.       — Узнай. Воды? — Аврорин протянул Махе открытую бутылку с водой, а в руках крутил крышку. Он тоже переживал и волновался.       — Нет ничего серьёзного. Всё пройдёт, заживёт. Я уже привыкла.       П-р-и-в-ы-к-л-а.       П-р-и-в-ы-к-л-а рисовать солнышки и цветочки на синяках, чтобы не видеть синие, жёлтые, зелёные пятна-боль.       П-р-и-в-ы-к-л-а клеить новые пластыри на порезы и царапины, привыкшие к её телу.       П-р-и-в-ы-к-л-а быть побитой и слабой.       П-р-и-в-ы-к-л-а быть мишенью чужих насмешек и полотном, на которое можно нанести ещё один узор-удар.       — Маша, звони мне или Никите, когда тебя будут обижать. Попросить помощи или поддержки в тяжёлое время - не стыдно. Намного важнее твоё здоровье и состояние. Сейчас я успел прийти, а что было бы, если бы я прошёл мимо?       — Ничего. Они бы просто ударили ещё пару раз, я бы заплакала и все бы разошлись.       Маша изо всех сил сдерживала в себе осколки, которые сильней впивались в неё, — почти до крови.       — «Просто ударили». Ты себя вообще слышишь? Что ты вообще им позволяешь? Настолько мерзкие люди не достойны даже за косичку тебя дёрнуть. Никогда не смей разрешать им себя уничтожать. Ты меня поняла?       Нет.       — Да.       — Я проверю. Посиди здесь, сейчас за тобой придут. — Костя стал расхаживать рядом, ходить туда-сюда.       — Мама?       — У меня нет номера твоей мамы. Если бы был, я бы позвонил.       — Ты позвонил Никите? Ну зачем! Я же тебя не просила.       — Зато Никита просил звонить ему, если с тобой что-нибудь случится. Всё, сиди спокойно и жди. У меня физика. К Викторовне я опаздывать не собираюсь. До встречи! — Костя ровно под звонок побежал в сторону лестницы, даже не расслышав хриплое неуверенное «спасибо» Маши.

──── ♢ ────

      Никита размешивал сахар в чашке чая и следил за тем, как растворяются песчинки в тёмном море. Он всё думал о том, что был слеп, был глух, был туп. Он не замечал того, что стоило давно заметить. Он игнорировал то, что игнорировать нельзя. Никита всегда забывал зонт, когда на сестру обрушивался шквальной дождь ненависти.       Звонок Кости стал для него отрезвителем. Словно Никита взглянул на жизнь чужими глазами, увидел в ней много, много грязи и мерзости. В ушах раз за разом проматывалась одна и та же плёнка с тихим приглушённым плачем, который словно сдавливал черепную коробку и заменял собой другие звуки.       Чувство вины красной нитью висит на шее парня. Он сам алой краской вычертил на деревянной табличке себе приговор: «виновен, виновен».       С тёплым сладким чаем Никита вернулся к Маше в комнату. Она сидела на кровати, оперевшись спиной на стену. С плеч свисал клетчатый плед, а перед кроватью раскиданы уличные вещи. Мария молчала и не смотрела на брата. Казалось, словно между ними была гигантская пропасть и вот-вот Никита либо шагнёт на второй берег, либо разобьётся об острые камни на дне. Маша стояла посередине и не знала, куда ей повернуть.       Перед Машей была протянута рука (помощи ли?) с чашкой, но чая не хотелось. Но разве её спрашивали: хочешь или нет? Дмитриева сжала в ладонях тепло.       - Давай закончим играть в молчанку? Почему ты опять ничего мне не сказала? Я же тебе не враг...       - Потому что я привыкла молчать. И буду молчать, пока не захлебнусь в тишине.       - А ты не молчи. Пусть тишина захлебнётся в тебе.       - Они опять меня обижали. Я же ничего им не сделала, почему они меня бьют? Я просто рисую и просто выкладываю рисунки в группу, я просто хожу в школу и просто сижу на уроке. Я просто живу, а меня уже ненавидят. Я начинаю плакать – все радуются, я не плачу – заставляют плакать. Я остаюсь дома – бьют, удобный случай – бьют. Даже дома.       - Ты можешь плакать здесь. Сколько угодно можешь, если тебе станет легче.       Маша не доверяла – боялась. Доверие – хрупкий ландыш, белый-белый. Предательство за предательством, обман за обманом – цветочек, нежный и ранимый, становится серым и сухим – бесчувственным, осторожным.       - Давай порвём фото? С отцом фото. Они теперь заляпаны невидимыми пятнами гнилой крови.       Никита застыл в оцепенении. Он старался больше не ворошить прошлое, даже совсем-совсем недавнее. Оно лежит под сердцем тяжёлым булыжником, давя полумёртвых бабочек. Но иногда, как сейчас, рана саднила и обтекала кровью через тонкую не затянувшуюся корочку.       - Слишком просто, Маша. Куда сложнее жить с воспоминаниями, оставленными им и проходить через мутную плёнку, состоящую из слов "я завтра забуду". Воспоминания, даже самые гнусные нужно хранить (хоронить) и никогда не забывать. Я хочу помнить всё, чтобы быть сильнее. Но от этой силы я боюсь сломаться.       - Пусть сила сломается от тебя.