Лучше, чем жизнь первая и последняя...

Очередное утро в облюбованном Эриком городе встречает Чарльза таким ужасным похмельем, что какое-то время он всерьез задумывается о самоубийстве. В последний раз он так напивался лет десять назад, но еще не успел соскучиться по этому прекрасному самочувствию. Господи, как же плохо. Чарльз сползает с кровати и, кажется, целую вечность добирается до ванны. В аптечке, слава Эрику, находится блистер аспирина. Достав две таблетки, Чарльз запивает их водой из-под крана, умывается, а затем возвращается обратно в постель. Он намеревается проспать до самого вечера или даже дольше. Однако уже через пару часов из навеянных интоксикацией галлюцинаций, которые нормальным сном назвать можно разве что с натяжкой, его вырывает громкий дребезжащий звук. Чарльз далеко не сразу понимает, что раздается он из гостиной. Собрав все немногочисленные силы в кулак и задев по дороге пару дверных косяков, он все же умудряется добраться до телефона. — Да, я слушаю, — из горла вместо привычных звуков вырывается какое-то хриплое карканье. — Чарли, какого черта ты делаешь дома? Срочно приезжай сюда. Тут такие новости, ты просто охренеешь, — голос Билла звучит до тошноты бодро, будто они вчера не пили наравне. — Сейчас приеду, — Чарльз вешает трубку, даже не подумав попрощаться. И что они все к нему прицепились? Сегодня же воскресенье. Неужели нельзя хоть один день поваляться в кровати? Чарльз откидывает от себя мысль о том, что не ради отдыха он здесь находится, и ползет в душ. В редакцию он приезжает только к четырем часам вечера, немного посвежевший, но все еще не чувствующий себя готовым к очередным подвигам. Толкнув полупрозрачную дверь, Чарльз тут же оказывается в центре внимания, и на него обрушивается целый шквал аплодисментов. Хорошо, хоть голова болеть перестала, иначе бы она просто взорвалась от этого безумия. Он в недоумении оглядывает толпу радостных коллег, не совсем понимая, чем заслужил такие бурные овации. И откуда они вообще знали, что он войдет именно сейчас? Кто-то заметил из окна, как он выходит из машины, или они тут стоят наготове с самого утра? Наконец аплодисменты стихают, и к нему подскакивает Билл, впихивая в руки стаканчик с чем-то подозрительно напоминающим шампанское. Похмеляться шампанским — это очень плохая идея, но выбирать не из чего. Чарльз в два глотка выпивает половину содержимого. Может, полегчает. — Все, мужик, я хочу немедленно получить твой автограф. Ты же у нас теперь настоящая знаменитость! — Серьезно? — Чарльз с сомнением смотрит на Билла. — Я же ничего особенного не сделал. — Вы посмотрите на этого скромника! — Билл оглядывается по сторонам в поисках поддержки, но все остальные обитатели редакции пьянствуют маленькими группками и на них уже не смотрят. — Благодаря твоему интервью, весь тираж «Эсквайра» раскупили за первые три часа. Пришлось срочно запускать печать заново. Стью тут прыгал от радости, как молоденький козлик, а потом проставился несколькими ящиками шампанского. Теперь нас точно не закроют! Чарльз понятия не имел, что у такого авторитетного ежемесячника, каким он всегда помнил «Эсквайр», есть проблемы с финансированием. Видимо, Стюарт поэтому не хотел выплачивать ему такую крупную сумму за какое-то интервью. Пожалуй, хорошо, если Чарльз смог чем-то помочь местным обитателям, хотя действительно ничего особенного сделать не пытался. Тем не менее общее радостное настроение оказывается заразительным, и он с легким удивлением отмечает, что уже какое-то время широко улыбается. А может все дело в пришедшемся кстати шампанском. Билл берет с ближайшего стола звездный номер журнала и протягивает его Чарльзу. — Полюбуйся на дело рук своих. Все девчонки уже растащили себе по номеру, никак не могут насмотреться. Чарльз окидывает взглядом новенький выпуск и думает о том, что тоже с удовольствием забрал бы себе один экземпляр. Эрик смотрится на обложке «Эсквайра» так гармонично, будто всю жизнь позировал для передовиц. Но может в этом Нью-Йорке он и правда привык к фотосессиям — все же известный инвестор. Усевшись на чью-то столешницу, Чарльз начинает лениво пролистывать страницы. На собственной статье он практически не задерживается взглядом — и без того еще помнит ее наизусть, а вот смотреть на фотографии Эрика чертовски приятно. Чарльз как раз думает о том, насколько сильно тому идут все эти черные водолазки, когда его окликает сидящая неподалеку коллега. — Чарльз! Тебя к телефону! — Меня? — он вскидывает на женщину удивленный взгляд. — Да, какой-то мужчина. Говорит, что это срочно. Понятия не имея, кто может звонить в редакцию, чтобы с ним поговорить, Чарльз поднимается на ноги и подходит к столу коллеги, беря из ее пальцев трубку. — Чарльз Ксавье слушает. — Привет. О, нашел же куда позвонить. — Добрый день, мистер Леншерр. Глаза внимательно прислушивающейся к разговору коллеги заметно округляются, и даже рот слегка приоткрывается. Чарльз машет на нее рукой. — Я прочел твое интервью. Оно мне понравилось, но есть пара вопросов. Как насчет совместного обеда? — Лучше ужин. Чарльз не хочет привлекать к себе лишнее внимание, но вокруг него уже начинает собираться стайка вездесущих журналистов, учуявших своими пытливыми носами очередную сенсацию. — Можно и ужин. В какой пойдем ресторан? — Склоняюсь к домашней кухне в Вестчестере. — Какие у тебя интересные предпочтения, — в трубке раздается смешок. — Ага. И я с радостью обсужу их вечером, а сейчас должен идти. — Подъеду к редакции к семи. — Годится. Чарльз кладет телефонную трубку на рычаг, а потом оглядывает всех собравшихся с преувеличенным безразличием. — Никаких комментариев. И тут же на него со всех сторон обрушивается град вопросов. Громче остальных вопит Билл, требуя немедленных объяснений и потрясая стаканчиком с шампанским. Черт бы их всех побрал. Чарльз не знает, как протянет в этом царстве любопытных писак еще несколько часов. Тем не менее, время проходит на удивление быстро. Он успевает соврать в ответ на все расспросы, выпить еще одну порцию шампанского и обсудить с Биллом интервью, вчерашний марафон и еще какие-то бесполезные мелочи. Несколько раз в поле видимости маячит Джесси, но на Чарльза она подчеркнуто не обращает внимания, поэтому он решает тоже не проявлять инициативы. Пусть все идет как идет — незачем забивать девочке голову очередными пустыми обещаниями. Когда до семи часов остается не больше десяти минут, Чарльз прощается с Биллом и спускается вниз. Ему не хочется заставлять Эрика ждать, да и перед долгой поездкой не помешает немного проветриться. Вся эта журналистская кутерьма удивительным образом затягивает, позволяет почувствовать себя частью чего-то значимого и увлекательного. Во всем этом легко потеряться и забыть, что на самом деле он не является частью этого мира — всего лишь пришелец, пришедший забрать отсюда самое ценное. Но теперь Чарльз все лучше понимает Эрика, решившего променять сложную, опасную и крайне безжалостную реальность на этот уютный и светлый мир. Если бы это было возможно хоть в каком-то из приемлемых сценариев, Чарльз, не задумываясь, остался бы с ним здесь. Увы, это не в их власти. Заметив знакомый лимузин, он подходит к обочине и, дождавшись остановки автомобиля, сам открывает пассажирскую дверь. — Привет, Эрик, — проскользнув на сиденье, Чарльз прижимается к приоткрывшимся для ответа губам своими. Эрик мягко отвечает на поцелуй, а затем слегка отодвигается, пристально всматриваясь в лицо Чарльза. — Мне нравится такой способ здороваться, — он облизывается, — праздновали выпуск номера шампанским? Интересно, это от выпитого алкоголя Эрик кажется настолько красивым или потому, что в этот раз у них есть целая куча времени, которое можно потратить на внимательное разглядывание друг друга и еще тысячу других увлекательных занятий? — Я бы захватил и тебе, но местные акулы пера вылакали весь стратегический запас. Эрик широко улыбается, причудливым образом тоже становясь похожим на акулу. — Подозреваю, что шампанское, ожидающее нас дома, гораздо лучше той шипучки, которой тебя угощали в редакции. — Если пить алкоголь с губ другого человека, то любой напиток покажется амброзией, — нахально заявляет Чарльз и подмигивает. — Проверял? Рука Эрика обхватывает его со спины, вынуждая придвинуться ближе. — Было пару раз. Чарльз переводит взгляд со светлых глаз на четко очерченные губы, вспоминая, как всего несколько недель назад слизывал с них виски, которым они разжились в мини-баре. Ох и веселую же ночь они провели тогда в отеле. Если бы Чарльз мог позволить себе такую роскошь, то как минимум неделю не выпускал Эрика из того номера. — Твои губы пьянят и без всякого спиртного, — неожиданно произносит тот. Чарльз едва успевает прикусить язык, чтобы не спросить Эрика, с каких пор тот начал разбрасываться подобными фразочками. Любовные романы на ночь почитывает, что ли? — Не слишком ли приторно? — Не нравится? — Эрик второй рукой проводит по волосам Чарльза и легко тянет за отросшие пряди, вынуждая открыть доступ к шее. Горячий язык широким мазком проходится по нежной коже, оставляя после себя влажный след. — А если я скажу, что мечтаю выебать тебя прямо здесь? О, а вот перед такими действиями и словами Чарльз никогда не мог устоять. Язык прочерчивает еще одну длинную полосу, и у Чарльза сбивается дыхание. Тактильная память гораздо сильнее обычной. Можно бесконечно обманывать собственный мозг и издеваться над сознанием, но нейроны будут самостоятельно выдавать привычный отклик на определенные ситуации. Остается только дождаться, когда Эрик тоже обратит внимание на то, как безукоризненно они друг друга чувствуют. Чарльз готов полностью ему в этом помочь. — К сожалению, я вынужден признать, что сиденье даже такого роскошного автомобиля — это не самое удобное место для секса. В ответ Эрик хмыкает и внимательно смотрит Чарльзу в глаза. На самом деле такие мелочи, как неудобное сиденье, никогда не были помехой для них обоих. Но даже чуть одурманенный шампанским Чарльз осознает, что в первый раз им стоит добраться хотя бы до спальни. К тому же, ему очень не хочется портить впечатление, которое он производит на Эрика. Без чтения мыслей Чарльз только смутно представляет, как вся эта ситуация выглядит с его стороны. — Тебя только это останавливает? В остальном ничего не имеешь против? — Эрик произносит эти слова довольно быстро и тут же морщится, будто не хотел говорить ничего подобного. Чарльз прижимает ладонь к его щеке, прослеживает точеные черты кончиками пальцев. Вот чего-то подобного он и ожидал. Не то, чтобы в голосе Эрика сквозило разочарование, но он явно обеспокоен тем, что новый знакомый так откровенно выражает свою заинтересованность. Ох, если бы Эрик только знал, что ревнует к самому себе. — С чего бы мне быть против близости с мужчиной, которого я хочу с первой встречи? И это сущая правда. С того самого вечера, как Чарльз вытащил Эрика из ледяной воды, никто не занимал его мысли сильнее. — Ты раньше мне этого не говорил, — замечает Эрик. Снова накатывает ощущение, что они обсуждают вовсе не события, произошедшие в этом мире, а свои отношения из реального. Но ведь у Эрика нет ни одной причины для подобного спектакля. Наверное, у Чарльза просто не вовремя разыгралась паранойя. — Подозреваю, что по мне и без слов все было понятно. Я не скрывал. — И это не осталось без внимания. Эрик проводит указательным пальцем по его губам, будто проверяя их мягкость. Не раздумывая, Чарльз берет чуть шероховатый палец в рот, скользит по фалангам языком. Во взгляде Эрика появляется откровенный голод. Если бы Чарльз не знал, что у того пунктик насчет одновременных оргазмов, то прямо сейчас опустился бы перед ним на колени. Ох, как же он любит доставлять Эрику удовольствие именно этим способом! — Потерпи еще немного, мы уже почти приехали, — произносит тот. Чарльз невольно усмехается. Эрик просто считал выражение его лица или телепатические способности передаются половым путем? Выпустив обласканный палец изо рта, он облизывается. — Никогда не отличался терпением. — У тебя есть, — Эрик подносит к глазам свое запястье, вглядываясь в маленький циферблат наручных часов, — еще целых двадцать минут на тренировку. На улице заметно стемнело, но Чарльз все еще может разглядеть выражение его лица. В этом взгляде и изгибе губ он видит гораздо большее, чем просто интерес с симпатичному новому знакомому. Возможно, их общение действительно дает результат, и осталось только еще немного подтолкнуть память Эрика в нужном направлении. Он дотрагивается до ловких длинных пальцев, переплетает их со своими. Эрик чуть сильнее прижимает его к себе, не оставляя между их телами ни дюйма свободного пространства. Голова Чарльза склоняется к удобно подставленному плечу. Вот теперь совсем хорошо. — По тебе и не скажешь, что ты умеешь быть таким ласковым, — Эрик едва ощутимо целует его в макушку. — Я тренируюсь в терпении, сам же просил. — И подобной покладистости я раньше не замечал. Чарльз слегка поворачивает голову и утыкается губами в покрытую чуть заметной щетиной щеку. Эрик пахнет своим привычным одеколоном, так вкусно, что хочется укрыться этим запахом, как любимым пуховым одеялом. — Если меня не провоцировать, я могу быть самым милым существом на свете. — И что же тебя обычно провоцирует? — Ты. Весь. Целиком и полностью. — Это многое объясняет, — Эрик тихо смеется, крепче сжимая пальцы Чарльза. Оставшаяся часть дороги проходит в теплом и уютном молчании. Как же хорошо, когда не надо куда-то спешить хотя бы несколько часов! Чарльз собирается сделать все возможное, чтобы сегодня все же достучаться до той части, которую Эрик умудрился настолько глубоко запрятать. К особняку они подъезжают уже в сумерках. Выйдя из машины первым, Эрик вновь подает Чарльзу руку, держит его крепко, будто боится отпустить. В этот раз он и не думает прятаться от Кевина или появившегося на крыльце Фрэнка, молча тянет Чарльза за собой, увлекая вглубь дома. Сам Чарльз тоже не спешит нарушить затянувшуюся тишину, идет по пустым полутемным коридорам, завороженно прислушиваясь к эху их шагов. В спальне оказывается довольно темно, но свет они так и не включают. Просто Эрик притягивает Чарльза ближе, мягко прослеживает ладонями скрытые под одеждой плечи, лопатки, надолго задерживает руки на пояснице. Эта медлительность почти убивает, но Чарльз все еще принимает условия игры, ждет сигнала, который позволит ему прекратить дурацкую тренировку терпения. Кажется, что Эрик тоже чего-то ждет. Вглядывается в его лицо, ищет какие-то ответы, но, похоже, так их и не находит. В конце концов он будто позволяет желанию выступить на передний план, оставив все размышления на потом, и стягивает с Чарльза пиджак. Наклоняется близко-близко, шепчет на ухо: — Твой. И от этого короткого слова у Чарльза срывает тормоза. Следующие минуты запоминаются урывками, фрагментами. Вот он жадно целует Эрика, так, как всегда любил это делать. Вот на пол летит какая-то одежда — чья? Неважно. А вот они уже спотыкаются о кровать, падая на нее клубком из сплетенных рук и ног. Чарльз целует все, до чего успевает дотянуться, но ему мало-мало-мало. Даже в те моменты, когда они переплетают все чувства, эмоции и мысли, захлебываются в волнах двойного оргазма — даже тогда мало. Это уже даже не любовь. Не одержимость. Просто голая потребность слиться с другим существом до такой степени, чтобы все атомы в телах перемешались. Когда Эрику удается расстегнуть его рубашку и начать долгими поцелуями покрывать шею, Чарльз забывает о том, как они вообще оказались в этой постели. Он стонет, дрожит в горячих руках, теряется, слепо тычется в стену, какого-то черта разделяющую их разумы. Но так хочет, чтобы Эрик знал, чтобы понял. Слова смешиваются со стонами раньше, чем он успевает осознать, что именно говорит: — Господи, Эрик… Как же хорошо… Я так скучал… Ты так мне нужен… Всегда был нужен… Не хочу без тебя… Не могу… А потом все эти поцелуи и объятия резко пропадают. Чарльз ежится от прохладного ветерка, которого до этого даже не замечал, распахивает глаза, пытаясь понять, куда делся Эрик. Тот обнаруживается аж на противоположной стороне кровати. Если протянуть руку, до него еще можно дотянуться, но Чарльз не пытается. Даже в темноте удается разглядеть, что Эрик сейчас готов по меньшей мере вилку ему в глаз воткнуть. — Ты никогда не умел держать язык за зубами, Чарли. Неужели было так сложно хоть раз обойтись без твоего привычного вранья? — Я тебе не врал, — нахмурившись, Чарльз садится на кровати, подогнув под себя ноги. Он искренне не понимает, что сделал не так. — Ты постоянно мне врешь, — на лице Эрика появляется хорошо знакомая горькая усмешка. — Или себе, я уж не знаю. — Он на секунду замолкает и прикрывает рукой глаза. — Уйди, пожалуйста. — Куда уйти? — Чарльз моргает от удивления. — Куда угодно, я сейчас за себя не отвечаю. Не хочу делать тебе больно. Эрика Чарльз совершенно не боится, но испытывать его терпение сейчас не хочет, поэтому он поднимается с кровати и молча выходит в коридор. Какое-то время просто стоит, пытаясь переварить все, что произошло, потом привычно поворачивает в сторону библиотеки. Очевидно, память, наконец, к Эрику вернулась, но что именно его так разозлило? Чарльз пробует вспомнить, каких глупостей он успел наболтать, задыхаясь от удовольствия. Кажется, что-то про то, что он скучал, и Эрик ему нужен. Так разве это новости? Пусть обычно Чарльз не произносил подобные фразы вслух, но оно было и не нужно — ментальная связь всегда прекрасно передавала все его эмоции и чувства. Поэтому ничего нового Эрик сейчас не узнал, а значит не должно было быть такой реакции. Зайдя в библиотеку, Чарльз щелкает выключателем, и помещение тут же освещается мягким светом торшера. Он подходит к столику с напитками, плещет в стакан немного виски, делает глоток, а потом садится в любимое кресло. Необходимо все это как следует обдумать. Разложить по полочкам. Эрик явно на что-то обижен. Да так сильно, что забрался в самые отдаленные глубины своего сознания, отгородился стеной амнезии, окружил себя кучей людей и даже охранников, отсекая Чарльзу любые возможности до него добраться. Вот только недооценил природное умение телепата обходить любые преграды на пути к цели. Видимо, выстраивал барьеры бессознательно, не обдумывая каждый шаг, раз смог в итоге подпустить Чарльза достаточно близко. Однако теперь он все вспомнил и снова ушел в глухую оборону. Что же его так задело? Чарльз вспоминает их последний разговор в реальности, но и там не может найти повода для подобной обиды. Он в очередной раз просил Эрика остаться, а тот походя отмахнулся от предложения, как будто даже мысли не допускал, что их сосуществование на одной территории возможно хоть в какой-то из Вселенных. Тут уж впору обижаться самому Чарльзу, который был вынужден проглотить привычный, но такой болезненный отказ. Нет, что-то здесь не сходится. Пожалуй, похожую отстраненность Эрик демонстрировал в последний раз в тот памятный день, когда Чарльз пришел вытаскивать его из тюрьмы. Тоже был злым, обиженным и выглядел так, будто это Чарльз оставил его инвалидом на кубинском пляже. Что-то объединяет эти две ситуации, но никак не удается уловить, что именно. Сделав новый глоток из почти опустевшего стакана, Чарльз старательно ищет ответ, перебирая один вариант за другим. В тот день предательство Эрика и Рейвен в прямом смысле разрушило весь его мир. Тогда ему казалось, что на том чертовом пляже он разлетелся на кусочки, которые никогда уже не сложатся воедино. На то, чтобы собрать из осколков хоть что-то приемлемое, ему потребовалось целых десять лет, но до конца такую огромную рану даже время залечить не смогло. День за днем Чарльз слонялся от библиотеки до спальни Эрика, пытался понять, почему тот поступил именно так, и не мог найти ни одного оправдания продемонстрированной жестокости. Как за один-единственный день Эрик умудрился перечеркнуть все, что их связывало, и оставить Чарльза в полном одиночестве? Они же к тому времени уже стали так близки, насколько это вообще было возможно, и знали абсолютно все о чувствах друг друга. Кем нужно быть, чтобы растоптать нечто настолько бесценное? И Рейвен. Мало ему было уйти одному, он прихватил с собой единственного родного для Чарльза человека. И ведь все равно в итоге именно Чарльз пришел за Эриком в Пентагон, вытащил его из клетки, в которой, по-хорошему, нужно было оставить убийцу и предателя до скончания времен. А что получил в ответ? Недоумение, обиду, упреки, больной от разочарования взгляд. Ну и где здесь справедливость? Естественно, Чарльз не сдержался, вмазал ему от всей души, хоть и никогда не был сторонником насилия. Высказал обиду, которая год за годом клокотала в горле, мешая нормально дышать. Надеялся, что Эрик хоть немного поймет, как жестоко с ним поступил. Глупо было на такое рассчитывать. В ответ Чарльз услышал, что это, оказывается, он был во всем виноват, и это он, видите ли, бросил Эрика, не имея на то никаких оснований. Но это же полнейший бред. Он никогда того не бросал. Скучал, надеялся на новую встречу, ждал его, как собачонка, даже не пытаясь навязываться и упрашивать… Так. Стоп. Пораженный догадкой, Чарльз резко выпрямляется в кресле, отставляя пустой стакан в сторону. Вот оно. Эрик упрекнул его в том, что Чарльз его бросил. Ни разу за все эти годы даже не пришел навестить в тюрьме и не попробовал связаться мысленно. И если отбросить сейчас то, что у Чарльза были все основания так поступить, до чего мог додуматься Эрик, год за годом сходящий с ума от одиночества? Да, Чарльз никогда не скрывал, как сильно он нуждается в Эрике, вновь и вновь просил его остаться, но приходил ли хоть раз к нему сам? Говорил, что не просто хочет видеть его в рядах хороших парней, а нуждается в нем лично? Пытался объяснить, насколько тот дорог именно ему? По всему выходит, что нет. Ну и как такое вообще могло получиться? Ведь он никогда даже не думал о том, что Эрик может всего этого не знать или не верить в его эмоции. Чарльз заставляет себя посмотреть на все их редкие разговоры под другим углом и со стоном прячет лицо в ладонях. Раз уж на то пошло, с чего бы Эрику верить, если все эти чувства так редко подкреплялись реальными действиями? Каждый раз он старательно пытался донести до Эрика, что в нем есть нечто хорошее, что он способен на большее, чем выплескивать свою боль и злобу на человечество, что он может пойти другим путем. Но разве его собственное мировоззрение могла бы изменить подобная мотивация? Нет. Конечно, нет. Теперь Чарльз прекрасно понимает, что всегда разделял где-то внутри себя их личные отношения и все остальные разногласия. Он мог воевать с Эриком, мог быть против всех его идеалов и методов, но при этом каждый раз был рад видеть его в своей постели. Интересно, что бы он сам думал, вынуди его кто-то оказаться в подобном положении? Что его не хотят принимать полностью? Что проявляют благосклонность, только когда он удобен и хоть что-то делает правильно? Но ведь Чарльз никогда так не думал об Эрике. Нет! Просто он ни разу не сказал, что тот ему нужен любым. Целиком и полностью. Черт, как же можно было столько лет быть таким идиотом? Что ж, по крайней мере, теперь он понимает, почему Эрик не хочет возвращаться назад. Если он всерьез считает, будто Чарльз рад видеть его рядом исключительно в качестве своего сторонника, то что ему делать в реальности? Ну уж точно не пополнять бравые ряды людей Икс. Эрику бы гордость никогда не позволила, да Чарльз и не посмел бы предлагать. Но, черт, он же на сто процентов был уверен в том, что Эрик его позицию прекрасно понимает! Неужели вообще возможно так сильно заблуждаться? А ведь тот столько раз давал Чарльзу возможность продемонстрировать свое истинное отношение, да взять хотя бы их последний разговор. «Ты телепат. Можешь уговорить меня сделать что угодно». Черт возьми. Все эти годы ответ лежал на поверхности, а он, погруженный в собственную обиду, разочарование и эгоизм, даже не подумал о том, как все эти ситуации могут выглядеть с другой стороны. Ну и какой прок от его хваленой докторской степени по психологии, если за двадцать лет он не смог понять единственного мужчину, которого безумно любил? Отвлекшись от своих размышлений, Чарльз понимает, что уже продолжительное время сидит в библиотеке один. Интересно, Эрик придет к нему сюда или так и проведет всю ночь в одиночестве? Чарльз не собирается идти в чужую спальню сам, чтобы не провоцировать еще большую ссору. Наверное, Эрик выйдет, когда будет готов. Если, конечно, будет. Минуты растягиваются на бесконечные промежутки времени. В какой-то момент просто сидеть и ждать становится нестерпимо скучно, поэтому Чарльз пододвигается к шахматной доске и переставляет белую пешку на две клетки. За игрой время ускоряет свой ход. Эрик заглядывает в библиотеку как раз в тот момент, когда Чарльз обдумывает, как загнать черного офицера в угол. — Кто выигрывает? — он садится в кресло напротив и мимоходом сканирует доску. Чарльз знает, что Эрик уже успел просчитать несколько ходов за обе стороны. — Черные. — Как и всегда, — Эрик невесело усмехается. — Как ты? — Тебе действительно интересно? Я думал, что ты специально оказался в моем мире, чтобы нарушить душевное равновесие, которого мне удалось с таким трудом достичь. Чарльз недовольно морщится. Конечно, привычный Эрик гораздо лучше той милой копии, с которой ему приходилось общаться на протяжении нескольких последних дней, но как же с ним сложно. По всем этим бесконечным обвинениям Чарльз однозначно соскучиться не успел. — Ты же понимаешь, что я сделал это не ради себя. — Ну, — фыркает Эрик, — уж точно не ради меня. Лично мне жилось прекрасно. И в твоем вмешательстве я не нуждался. — Эрик, твое тело умирает. — Невелика потеря. Да он издевается! — Так и будешь вместо нормального общения демонстрировать мне свое плохое настроение? — Как будто его причиной являешься не ты, — Эрик переставляет по доске черную пешку. Если они и дальше продолжат разговор в таком тоне, то Чарльз за себя не ручается. Может он теперь и понимает причины обиды Эрика, но сидеть и слушать упреки не намерен. Вилкой ему сейчас, конечно, никто не угрожает, но до перемирия тот явно еще не дозрел. Чарльз считывает его тактику без усилий — нужно показать обидчику, что он здесь никому не нужен, и выгнать как можно скорее. Но Чарльз никуда уходить не планирует. Да и не смог бы, даже если бы захотел. И он обязательно расскажет обо всем этом Эрику, как только тот немного успокоится. Если, конечно, собственного терпения хватит. — Послушай, Эрик, все твои претензии мы можем обсудить в реальности, когда вернемся домой. — Куда-то спешишь? — Я оставил без защиты школу, заполненную детьми. Так как ты думаешь? — Чарльз переставляет по доске слона, просто чтобы занять чем-то руки. — Возвращайся. Я тебя здесь не держу. — Нам нужно вернуться вместе. — Тебе нужно, — с нажимом произносит Эрик, — чтобы мы вернулись вместе. Мне — нет. — Эрик, — Чарльз пытается поймать его взгляд и жалеет, что не может сейчас поделиться хотя бы частью своих эмоций, потому как глаза не передают и десятой доли того, что он испытывает, — ты же понимаешь, что здесь все ненастоящее? Красивая фальшивка, не имеющая ничего общего с жизнью. — А что такое настоящая жизнь? — Эрик горько усмехается, переставляя на доске очередную фигуру. — Мы чувствуем прикосновения друг друга, можем разговаривать, испытывать эмоции. В конце концов, пьем, едим, спим. Чем этот мир отличается от твоего реального? — Здесь нет, — Чарльз на секунду задумывается, — нет мутантов, нет наших друзей, нет привычных вещей. — Твоих друзей, — хмыкает Эрик, — твоих вещей, твоих мутантов. Мне и без этого хорошо. — А как же твои собственные способности? Разве здесь ты можешь управлять металлом? — Раньше я считал, что металлокинетика — это основное, что до самой смерти будет иметь для меня первостепенное значение. Я ошибался. Гораздо важнее оказалась возможность просто жить, не повелевая судьбами мира и не неся ответственность за других. Я никогда еще не был так доволен собой и спокоен. А потому готов променять свое прошлое и даже металлокинетику на возможность впервые жить так, как мне хочется. Пусть этот мир и не реальность, но для меня он в тысячи раз лучше, чем жизнь. Закусив губу, Чарльз не сводит с Эрика напряженного взгляда. В рукаве остался последний козырь: если он сейчас скажет, что без помощи вернуться домой не сможет, — а он очень хочет обратно в реальность, — то тот ему уступит. Чарльз прекрасно знает, что даже обиженный на весь мир Эрик ради благополучия любимых умеет наступать на горло своим желаниям. Но, пожалуй, сейчас не самый удачный момент, чтобы прибегать к таким жестким ультиматумам. В конце концов, у Эрика наверняка в голове царит настоящий хаос из-за смешения двух реальностей и различных воспоминаний. Пусть сперва придет в себя. — Послушай, мне жаль. И я понимаю, как тебе сейчас тяжело, но это не выход. — Ты так считаешь? — Эрик наконец поднимает на Чарльза взгляд, и в нем отражается столько боли, что от ее осознания в горле встает ком. — Чарли, ты понятия не имеешь, что значит потерять всех, кого любишь. И ты даже представить себе не можешь, что значит ненависть, которую не могут унять и тысячи смертей. Ты пришел сюда из-за своего идиотского чувства справедливости и сочувствия к ближнему, снова заставил меня испытать все то, что я хотел навсегда забыть, а теперь сидишь тут и говоришь, что тебе жаль? Ты даже себя не способен жалеть, Чарли, не говоря уже других. Поэтому не пытайся заикаться о том, что ты меня понимаешь. Ну вот и что на это отвечать? Разве Эрик не знает, что как раз подобного опыта у Чарльза хватает? Знает, конечно, просто слишком сейчас сосредоточен на собственных обидах. Чарльз снимает «дамкой» черного коня и ставит шах королю. — Каким бы ни было твое прошлое, нет смысла от него убегать. Ты должен жить настоящим. — Мое настоящее здесь. — Да очнись же ты, Эрик! — теряя терпение, вскрикивает Чарльз. — Этот мир не больше, чем иллюзия агонизирующего сознания, готовящегося к смерти! Он рассыпется, как только ты окончательно приблизишься к точке невозврата. Эрик усмехается на эту вспышку раздражения и убирает с доски белого ферзя. — Может, и иллюзия, но крайне достоверная. Ты был очень милым, когда спал возле фонтана. Рука Чарльза, взявшаяся было за коня, резко замирает. — Что? — в районе солнечного сплетения будто возникает мерзкий ноющий комок, а по позвоночнику проходятся ледяные иголки. — Боже, Чарли, не ожидал от тебя подобной наивности. Это же мой мир. Неужели ты мог хоть на секунду допустить, что я не контролирую его полностью? Наблюдать за твоими попытками пробудить мои воспоминания было весело. И, должен заметить, из тебя бы получился отличный журналист. Наглость и беспринципность в этой профессии ценятся очень высоко. Вслушиваясь в слова Эрика, Чарльз отстраненно отмечает, что все еще сжимает шахматную фигурку в руке. Рельефные края продавливают нежную кожу с такой силой, что грозятся оставить синяки, но эта мимолетная боль совершенно не помогает справиться со всем шквалом эмоций, который он сейчас испытывает. Чарльз осознает, что именно говорит Эрик, но никак не может этого принять. — Ты притворялся? — С самого начала, — с губ Эрика срывается смешок. — Как только почувствовал, что ты вынырнул из озера. Не ожидал, что ты так далеко за мной пойдешь. Пришлось выдумывать сценарий на ходу. Чарльз усилием воли вынуждает себя разжать руку, ставя фигурку обратно на доску. Сейчас нельзя давать эмоциям контроль над разумом, нельзя реагировать на услышанное так, как хочется. Но все тело буквально зудит от желания встать, уйти и больше никогда не вспоминать о твари по имени Эрик Леншерр. Вот только Чарльз отлично понимает, что тот именно этого и добивается. — А из тебя бы получился замечательный актер, Эрик, — слова с трудом пробираются через сухую гортань. — Кто бы говорил, мистер я-привык-контролировать-каждого-встречного, — парирует тот. — Ты так мастерски меня соблазнял, что я чуть было не повелся. Как же низко ты пал, Чарльз. Уже все средства стали хороши? Если он продолжит нести этот бред и дальше, Чарльз не уверен, что все же сможет сдержаться. Даже понимая, что это провокация, он не в состоянии унять разрастающуюся внутри боль. О, Эрик отлично умеет заставлять других себя ненавидеть. Чарльз искренне не понимает, как мог купиться на такой примитивный спектакль. Разве он не знает, насколько хорошо Эрик способен контролировать свою мимику и жесты? Разве не замечал на протяжении этих четырех дней подозрительные случайности, недомолвки, откровенную фальшь? Конечно, замечал. Просто каждый раз умудрялся придумать для всего этого более сложное и громоздкое объяснение. А ведь он прекрасно знал, что только проникновение в разум Эрика позволяло ему раз за разом понимать, что творится под этой непроницаемой маской. Без телепатии рассчитывать на собственную прозорливость явно было глупо. — А мои способности? Их тебе тоже удалось заблокировать? — Вот это уже не моя компетенция, — Эрик разводит руками. — Когда я только добрался до этих глубин сознания и придумал город, то еще пытался использовать металлокинетику. Но мои попытки не увенчались успехом. Возможно, мозг осознает, что все это нереально. Следовательно, я не могу воздействовать на эфемерные металлические предметы. Но по этой логике ты должен был с легкостью прочесть мои мысли. Именно потому я решил не пускать тебя на ту пресс-конференцию. Надеялся, что ты просто отправишься обратно. Как видишь, я тебя недооценил. Чарльз видит, как Эрику сейчас плохо, и что тот сознательно выбирает самые злые и обидные фразы. Это можно понять и даже простить, хоть и не сразу. Вот только Чарльзу тошно от осознания того, что Эрик все эти дни играл с ним, позволял выглядеть идиотом, заставлял переживать десятки неприятных ситуаций, просто чтобы проверить терпение на прочность. Давненько тот не прибегал к таким низким методам. Чарльз не чувствует в себе ни сил, ни малейшего желания и дальше щадить чувства Эрика. В конце концов, тот подобными моральными проблемами не обременен. — Я не могу вернуться без тебя. — Не надоело играть в героя? — Эрик морщится, но Чарльз только качает головой. — Дело не в героизме, Эрик. Ты сам только что озвучил, что здесь нет наших способностей. Как ты думаешь, возможно ли выбраться из чужого сознания без телепатии? Впервые за весь разговор на лице Эрика проступает беспокойство. — Хочешь сказать, что ты здесь застрял и поэтому не возвращался? — Ну уж точно не из-за желания забраться в постель к знаменитому инвестору и любви к журналистике. — Почему ты мне сразу не рассказал? — Господи, Эрик, ты же не идиот, так подумай хоть немного! Ты оставил мне для такого разговора хотя бы одну возможность? Если бы ты не решил разыгрывать свой грандиозный спектакль, то узнал обо всем еще в первый день моего присутствия здесь. В ответ Эрик не произносит ни слова. Потянувшись к стоящему рядом столику, он наливает виски в бокал, потом, подумав, плещет порцию во второй и протягивает его Чарльзу. Виски они отпивают одновременно. Продолжать этот разговор и правда не хочется, но им необходимо прийти хоть к какому-то решению. Видимо, Эрика посещает схожая мысль, потому что он все же произносит: — Я все равно не хочу возвращаться. — Отлично. Тогда просто умрем здесь вместе. — Прекращай драматизировать. Чарльз залпом выпивает виски, чуть поморщившись от терпкого привкуса, и с грохотом ставит стакан на стол. Он чертовски устал и даже не пытается скрыть свое раздражение. — Это тебе только кажется, что у нас есть все время мира на эти разборки, ссоры и выяснение отношений. Закопавшись здесь, ты с каждым днем все успешнее отрываешь свое сознание от реальности. Думаешь, если ты организуешь свое оригинальное самоубийство, то в момент смерти меня просто выкинет из твоей головы? Или же я умру одновременно с тобой? Готов проверить? Наверное, это звучит достаточно жестоко, но Чарльзу уже откровенно плевать. Он просто хочет вернуться домой и проститься с Эриком как можно скорее. Если они больше никогда не увидятся, Чарльз будет этому только рад. Эрик снова молчит довольно долго, взяв в руки черного короля и практически ласково ощупывая его пальцами. За это время Чарльз успевает придумать несколько жестких аргументов для очередных возражений. Наконец Эрик коротко вздыхает и ловит его взгляд. — Дай мне еще два дня. Чарльз не ожидает такого резкого прекращения спора, а потому теряется и спрашивает первое, что приходит в голову: — На что? — Чтобы успеть запомнить, что значит чувствовать себя в полной безопасности и не испытывать каждую секунду вину за все принятые решения. Эрик снова давит на самое больное. Знает, что Чарльз может злиться, практически ненавидеть его, мечтать задушить голыми руками, но против подобной просьбы не устоит. Проигрывать этот раунд не хочется, однако если эта уступка поможет решить все без новых споров — он согласен. Тем более, Джин говорила, что у них есть почти неделя, а значит можно позволить себе задержаться еще ненадолго. — Хорошо, — Чарльз кивает, — но только на один день. И потом мы возвращаемся. — Согласен. Чарльз не знает, что тут еще сказать. Он чувствует себя совершенно опустошенным как из-за своих выводов насчет мотивов поведения Эрика, так и из-за его признаний в четырехдневном фарсе. Тот сейчас попросил это время, чтобы в одиночестве насладиться своей свободой, или же хочет просто воспользоваться возможностью, чтобы побыть вместе наедине? Чарльз понятия не имеет об истинных причинах просьбы и совершенно неспособен сейчас строить какие-то теории на этот счет. Поэтому он просто поднимается на ноги и произносит: — Встретимся тогда здесь? Эрик тоже встает из кресла, а затем внезапно в два шага сокращает расстояние между ними до минимума и берет Чарльза за руки. — Останешься со мной? — в его взгляде столько отчаянной надежды, что вынести это практически невозможно. Да что же Эрик с ними обоими делает?! Чарльз собирается вырвать руки. Он собирается сказать, что Эрик в очередной раз поступил с ним бесчеловечно, а потому не заслуживает такого легкого прощения. Он собирается уйти, больше ничего не объясняя и не доказывая. Вот только вместо всего вышеперечисленного малодушно утыкается носом в теплое плечо. Потому что это единственное, чего ему сейчас по-настоящему хочется. Какую бы боль ни причинял ему Эрик, Чарльз ни на секунду не перестает его любить. И это чувство настолько сильное, что если бы все зависело только от его желаний, он согласился бы остаться вдвоем с Эриком в любом месте. Можно сколько угодно осуждать себя за эти эмоции, но за последние двадцать лет ни одна подобная попытка не увенчалась успехом. В конце концов, истинная любовь не признает полумер. Почувствовав прикосновение, Эрик облегченно выдыхает. Он сгребает Чарльза в объятия и крепко прижимает к себе. Ничего не остается, кроме как обнять его в ответ.