Лучше, чем жизнь первая и последняя...

Уютно устроившись на кровати в кольце теплых рук, Чарльз смотрит в окно на большую полную луну и перебирает в памяти события последних нескольких дней. Теперь, зная правду, он может по достоинству оценить и мелкие козни Эрика, и его неприкрытую заботу. Все те маленькие нюансы, о которых тот обеспокоился, пока голова Чарльза была забита более глобальными проблемами. И ледяную воду в душе, и вкуснейшую пиццу, и Кевина, приехавшего по нужному адресу, хотя во время вечернего телефонного разговора Чарльз напрочь забыл его назвать, а Эрик даже не спросил. Удивительно, как может быть слеп человек, не желающий замечать очевидного. И пусть злиться на Эрика было бы вполне закономерно в сложившейся ситуации, у Чарльза совершенно не получается. Ему попросту лень и дальше думать о причинах и следствиях. Главное, что у них впереди есть целый день, который они смогут провести только вдвоем. Всего один день. — Помнишь, как ты привез нас сюда в первый раз? — дыхание Эрика приятно щекочет шею, заставляя Чарльза жмуриться от удовольствия. — Помню. Я предложил всем выбрать по комнате, а Рейвен сразу побежала к своей, крича о том, что в сторону ее спальни никто даже голову поворачивать не должен. — Ага. А Хэнк, услышав это, тут же выбрал дверь, находящуюся напротив. — Если бы он еще знал, что там не спальня, а чулан со швабрами. Чарльз тихо смеется, вспоминая смущение Хэнка и лукавое веселье в глазах Рейвен. И Эрика, с неожиданным любопытством сующего нос в каждое помещение до тех пор, пока он не обнаружил подходящую для себя комнату. — Мне эта спальня сразу понравилась, — словно читая мысли Чарльза, произносит он. — Вид из окна действительно невероятный. Фыркнув, Чарльз переворачивается в кольце сильных рук, оказываясь с Эриком лицом к лицу. — Признайся, ты просто увидел, что я в нескольких футах отсюда показываю Шону свою любимую комнату. — То, что дверь библиотеки находится так близко — всего лишь совпадение, — голос Эрика звучит почти возмущенно, но даже в неярком свете луны видно, что в светлых глазах блестят смешинки. — Конечно, верю, — Чарльз проводит по его лицу кончиками пальцев, а затем коротко целует губы. — Я скучал. — Как и я, — чуть сильнее сжав руки, Эрик утыкается носом куда-то в изгиб его шеи и замолкает. Вот всегда с ним так. Создаст кучу проблем, с которыми всем окружающим едва удается справиться, а потом обнимает, в глаза заглядывает. И было бы здорово воззвать к голосу разума и здравому рассудку, но откуда им взяться, когда Эрик рядом, такой ласковый, отзывчивый, весь для него? Прокручивая в голове эту мысль, Чарльз не успевает сдержать тихий смешок. — Что? — Эрик слегка отстраняется, смотрит пристально. — Если бы кто увидел, что ты можешь быть таким нежным, глазам бы не поверил. — Знаешь, Чарли, — Эрик тщательно старается изобразить на лице задумчивость, — по тебе тоже не скажешь, что ты только и думаешь о том, как снять с меня штаны в любом удобном и неудобном месте. — Ты неправ, — Чарльз слегка хмурится, — не хочу я с тебя их снимать. Можно же просто расстегнуть. Эрик тоже фыркает от смеха, а потом переворачивается на спину. — Я не жалуюсь. Так что и ты терпи. Чарльз тяжело вздыхает, удобнее устраивается у него на плече и мечтательно шепчет: — Завтра я тебя трахну. В подтверждение своих последних слов, Эрик не жалуется и не возмущается. — Как скажешь. Но только не в кресле. И не в машине. И, желательно, не в туалете. А то знаю я твои предпочтения. — В этом доме еще много неподходящих для секса мест. Я что-нибудь придумаю. Эрик запускает пальцы ему в волосы, мягко расчесывая густые пряди, и ничего не отвечает на последнюю реплику. То, что у них оказались настолько различные темпераменты, Чарльза забавляло всегда. Но так ему даже интереснее — чем дольше предвкушение, тем слаще приз. На самом деле он вполне может часами просто наслаждаться близостью Эрика, вступать с ним в мелкие словесные перепалки и слушать на выдохе его излюбленное «Чарли». До вечера, когда они впервые переспали, для Чарльза не имело абсолютно никакого значения, какую форму его имени используют собеседники, многие вон и вовсе повадились называть «профессором» — это в его-то возрасте! Но все изменилось в тот момент, когда они с Эриком впервые занялись сексом прямо в одном из кресел в библиотеке. Ощущая все эмоции Эрика и отчетливо слыша каждую его мысль, он помнит, в какую именно секунду превратился из приятного собеседника и притягательного приятеля «Чарльза» в близкого, дорогого и чуть ли не самого родного «Чарли». С того вечера и для него самого это обращение стало значить нечто больше, чем просто одна из форм собственного имени. Удивительно, насколько сильно Эрик меняется рядом с близкими для него людьми. И жаль, что он не может быть таким всегда — все время норовит испортить жизнь и себе, и остальным. Чарльз уверен, что тот больше не отступится от своих принципов, пойдет совершать очередные глупости, скорее всего, снова примется вредить окружающим. И если бы Эрик был однозначно плохим человеком, то и говорить было бы не о чем. Вот только раскаивается он каждый раз с той же искренностью, с которой пытается доказать миру свою правоту. И одно это уже дорогого стоит. Именно зная все это, Чарльз и согласился задержаться в этом славном мире еще на один день, даже несмотря на то, что им необходимо спешить назад. Он хочет не просто утащить Эрика за собой, а убедить в необходимости вернуться, не позволить ему окончательно разорвать связь с реальностью. Всего один день, чтобы не на словах, а на деле доказать, что ему есть ради чего уходить отсюда. А после уже можно будет разобраться со всеми взаимными упреками, обидами и неразрешимыми противоречиями. Не привыкать. В конце концов, разве не этим они занимаются последние двадцать лет? Мысли начинают постепенно ускользать, терять окончания, растворяться. Эрик все еще продолжает лениво поглаживать его по голове, и, убаюканный ласковыми прикосновениями, Чарльз впервые за все эти дни засыпает с легким сердцем. Утром он просыпается в одиночестве. За окном светит все то же приветливое летнее солнце, звонко щебечут птицы и вся атмосфера намекает на то, что вставать с мягкой кровати совершенно необязательно. Чарльз позволяет себе еще немного понежиться в постели, прежде чем подняться на ноги. Вчера они так и уснули с Эриком в обнимку, даже не потрудившись раздеться, и теперь несвежая одежда ощущается на теле, как нечто инородное. Чарльз стягивает с себя измятые рубашку и брюки и оглядывается в поисках какой-то более удобной замены. Обнаруживается она практически сразу аккуратно сложенной на стуле: его любимые домашние штаны и футболка. От этого зрелища губы сами собой растягиваются в улыбке. Если дать Эрику волю, его забота перейдет все мыслимые и немыслимые границы, но, поскольку проявить друг другу участие у них получается не так уж часто, Чарльзу эти мелочи очень приятны. Наскоро приняв душ и побрившись, он одевается и идет искать Эрика. В принципе, в особняке не так много мест, где тот любит проводить время. Поэтому Чарльз довольно быстро обнаруживает его на кухне, задумчиво поедающим банан. Эрик тоже переоделся в неизменную белую футболку, эффектно подчеркивающую бицепсы. Хорош, что тут скажешь. Несколько секунд Чарльз наслаждается по-домашнему милым зрелищем, прежде чем обратить на себя внимание. — Доброе утро, Эрик. У тебя тут есть приличный кофе? Тот отправляет в рот последний кусочек банана, довольно жмурится и только после этого кивает головой в сторону кухонного стола. — В кофейнике. Только что сварил. Налив себе кофе, Чарльз садится напротив Эрика и отпивает глоток. Господи, за этот напиток можно душу продать. Сколько же лет он его не пил! — Давно хотел спросить, где ты научился готовить такой восхитительный кофе? — В молодости работал баристой в кафе. — Серьезно? — Чарльз приподнимает брови. Меньше всего на свете он представляет Эрика за барной стойкой, посыпающим молочную пенку корицей. — Нет, конечно, Чарли, — усмехается тот. — Девушка научила. Ну, в это объяснение поверить уже проще. — А долго вы с ней встречались? — Несколько месяцев. Сделав еще глоток, Чарльз замечает: — Вау. Я и не знал, что у тебя в молодости были серьезные отношения. Эрик пожимает плечами, встает из-за стола и тоже наливает себе в кружку ароматный кофе. — Это было около тридцати лет назад. Я тогда в очередной раз потерял след Шоу и на какое-то время задержался в одном городе. Там и познакомился с Аной, — усмехнувшись, он отпивает немного кофе. — Ее всегда восхищало, что я могу варить кофе, не притрагиваясь к посуде. Чарльз пытливо рассматривает Эрика. Насколько он знает, тот практически никогда не прятал свои способности, тогда как сам Чарльз, напротив, не стремился каждому первому встречному демонстрировать умение читать мысли. — Ты ее любил? — В какой-то степени. Ты вот любил Мойру? Да сколько же лет они будут об этом говорить? Эрик редко демонстрирует свои собственнические порывы, но уж если вбил себе в голову, что для этого есть повод… Закатив глаза, Чарльз отставляет пустую чашку в сторону, встает и подходит к нему. — У нас был всего один поцелуй, Эрик. Ты не можешь припоминать мне его всю оставшуюся жизнь. — Почему нет? — Может потому что тебе их досталось гораздо больше? — Чарльз проводит губами по гладко выбритой скуле. — О, я и не знал, что у нас с МакТаггерт соревнование, — поставив кружку с недопитым кофе на столешницу, Эрик чуть отстраняется и берет Чарльза за руку. — Пойдем, хочу тебе кое-что показать. — Пойдем, — Чарльз рад тому, что короткий спор не перешел в ссору, поэтому готов сейчас согласиться на любое предложение. Рука об руку они выходят на залитое солнцем крыльцо. Чарльз машинально заслоняет глаза от яркого света, но в следующую секунду с удивлением обнаруживает, что свечение становится более мягким и комфортным для зрения — между планетой и звездой словно появляется огромный светофильтр. Ого, какие способности! — А что еще ты можешь здесь сделать? — взволнованно произносит он, оборачиваясь к Эрику. — Что угодно, — тот широко улыбается, кивая головой в сторону ярко-голубого безоблачного неба. — Смотри. От линии горизонта стремительно начинает разрастаться широкая радуга. Разноцветная дуга плавно прочерчивает небосвод, а затем рядом появляется еще одна, и еще. Через несколько минут все небо буквально искрится от разноцветных полос, в которых переливается множество цветов. Чарльз насчитывает по меньшей мере двадцать, потом сбивается. Это настолько красиво, что он не может оторвать от яркого неба взгляд. Никогда прежде он не видел ничего более невероятного, а потому хочется запечатлеть это чудо в памяти как можно четче. Но постепенно в теплом воздухе разливается сладкий запах цветов. Настолько сильный аромат, что Чарльз невольно оглядывается в поисках его источника и только сейчас ощущает легкую тяжесть на голове. — Эрик, — он бросает на весело улыбающееся местное божество укоризненный взгляд и начинает выпутывать из волос венок, — ну что это? — Цветы, — тот пожимает плечами, отходит чуть в сторону, — ты же любишь цветы. — Люблю, если только они не застревают в волосах. — Так лучше? — все еще улыбаясь, Эрик спускается на пару ступенек. Теперь на шее Чарльза красуется длинная гирлянда, в которой крупные белые цветки марипоса сплетаются с ярко-алым гибискусом. От их резкого аромата слегка кружится голова. — Эрик, — снова повторяет Чарльз, откидывает в сторону венок и делает медленный шаг вперед. В ответ на это Эрик пятится назад, не сводя с него открытого веселого взгляда. Его стратегический маневр разгадать несложно. Это откровенное ребячество, конечно, а они уж точно не дети, но если Эрик так хочет поиграть, Чарльз ничего не имеет против. Он ставит ногу на первую ступеньку, как раз в тот момент, когда Эрик окончательно спускается с крыльца. Удивительно, что тот не навернулся, стоя спиной к лестнице. Чарльз все так же медленно снимает с шеи гирлянду и начинает накручивать ее на руку, сминая нежные цветки. Чувствует, как внутри разгорается азарт. — Тебе конец. — Сперва догони. С места они срываются одновременно. По этому двору Чарльз не бегал за кем-то по меньшей мере лет тридцать. За Эриком — вообще никогда. Если бы он знал, что это окажется так весело, то в свое время утренние пробежки стали бы куда интереснее. Теплый ветер хлещет по лицу, в рот то и дело норовят попасть лепестки цветов, которыми Эрик умудряется поминутно его осыпать, но Чарльз не прекращает широко улыбаться. Они носятся между деревьями, трава мягко пружинит под босыми ногами, и все это даже слишком хорошо, чтобы не поддаться очарованию момента. Догнать Эрика удается только ближе к середине парка, да и то потому, что Чарльз гораздо лучше знает эту территорию и срезает несколько углов. Он налетает на Эрика из-за дерева и, с размаху впечатавшись в него всем телом, сшибает с ног. На траву они валятся вместе, хохоча в голос, будто маленькие беззаботные дети. Чарльз широко раскидывает руки, глядя на разноцветное небо. Как же давно он не чувствовал себя таким свободным и счастливым! — Ты гирлянду потерял, — Эрик нависает над ним, заслоняя солнце. Впрочем, сам он светится весельем чуть ли не ярче огромной звезды. — Если сделаешь новую, то я точно тебя ей придушу, — Чарльз несильно тянет его за волосы. — Мне нужна компенсация за все эти мучения. — Что захочешь, Чарли. Эрик мягко целует его в губы, и это все, чего Чарльзу действительно хочется в этот момент. Он заводится с пол-оборота, углубляя поцелуй, усиливая хватку в волосах. Эрик-Эрик-Эрик. Разве можно его не хотеть? Разве можно не любить так сильно, что от этого чувства аж дышать становится больно? Это самый противоречивый и ненормальный человек, которого Чарльз встречал в своей жизни. Единственный, кто подходит ему идеально. В этот раз они раздевают друг друга медленно, будто разворачивая долгожданные рождественские подарки. Чарльз оглаживает упругую кожу, сжимает, целует все, что попадается под губы. Эрика, как и всегда, мало. С ним, как и всегда, слишком хорошо. Он тоже никуда не спешит, ласково прослеживает изгибы тела, обцеловывает, кажется, каждый дюйм. Чарльз несдержанно стонет, когда Эрик добирается до низа живота, плавно спуская штаны и белье с бедер. Легкий ветерок чуть остужает влажную от естественной смазки головку члена, но Эрик практически сразу обхватывает ее горячими губами, и Чарльз со стоном выгибается, комкая в руках траву. Вот теперь хочется быстрее, жестче, сильнее, но, зная садистские наклонности Эрика, рассчитывать на такой подарок не приходится. Тот плавно опускает голову ниже, позволяя члену скользнуть глубоко в горло, и так же плавно выпускает его изо рта. Чарльз начинает задыхаться. Язык проходится по всей длине от головки до самых яичек, повторяет этот путь еще несколько раз. Медленно. Слишком медленно. Если бы была хоть мизерная надежда на то, что Эрик послушает просьбу, Чарльз бы уже умолял его ускориться, но остается только мешать скулеж со стонами от каждого мягкого прикосновения губ. Тягучее время замирает, окончательно останавливается, когда Эрик начинает ласкать губами яички, лениво надрачивая член своими умопомрачительно длинными пальцами. Чарльз мечется по траве, бедра подрагивают от желания толкнуться в жестокую руку, усилить прикосновение. Если все продолжится так и дальше, он не уверен, что не свихнется от ожидания. По его ощущениям проходит целая вечность, расцвеченная сладким неторопливым удовольствием, прежде чем Эрик отстраняется и полностью стягивает с него мешающую одежду. Чарльз облегченно выдыхает, тянется к нему, коротким рывком меняет их местами, вжимая обнаженного Эрика в мягкую траву. — Десять минут, Чарли, — тот облизывается. — Ты превзошел все мои ожидания. — О, заткнись, пожалуйста. Чарльз жадно сцеловывает с припухших губ усмешку, шарит руками по разгоряченному телу, не зная, что приласкать в первую очередь — хочется всего и сразу. Поцелуи становятся все яростнее, настойчивее, кровь гулко стучит в висках. И Чарльз окончательно выпадает из реальности, когда Эрик с тихим стоном широко разводит бедра, позволяя делать с собой все, что захочется. Резко спустившись по его телу вниз, Чарльз целует, сжимает, гладит самые чувствительные места, прикусывает тазобедренную косточку. Теперь уже Эрик выгибается под ним, дрожит от нетерпения, подается навстречу влажным губам. В отличие от него, Чарльз не медлит, сразу спускается еще ниже, коротко целует мошонку и тут же скользит языком по сжатому колечку мышц. — Черт, Чарли, — Эрик вскидывает бедра, пытаясь сильнее насадиться на скользкий язык, хрипло стонет. От этих звуков внутри все сладко ноет, собственный член дергается от недостатка внимания, и Чарльз непроизвольно вжимается им в траву. Он не знает, как сможет продержаться еще несколько минут, необходимых на растяжку. Все поцелуи и прикосновения, которые ему удалось урвать за прошедшие несколько дней, только усилили и без того неутихающий голод, а последние остатки выдержки закончились во время медленного минета в исполнении Эрика. Кончить хочется почти до боли. Он присоединяет к языку палец, практически сразу добавляет второй. Эрик вскрикивает, насаживается аж до самых костяшек, и это никак не способствует восстановлению самоконтроля. Третий палец проскальзывает внутрь с более заметным сопротивлением. Чарльз смаргивает каплю пота, с жадностью глядя на то, как тугое отверстие неохотно раскрывается ему навстречу. Облизывает его по краю, вынуждая Эрика расслабиться окончательно. Тот глухо стонет, то зарываясь пальцами в волосы Чарльза, то сминая стебельки травы. — Хватит… Все, хватит… Давай сейчас. Но, будто издеваясь над ними обоими, Чарльз еще какое-то время продолжает растягивать мышцы, чуть сгибая пальцы, короткими мазками проходясь по простате — ему всегда нравилось доводить обычно довольно тихого Эрика до криков. И только когда припухшие края с силой сжимают его пальцы, не давая нормально двигаться, Чарльз встает между широко расставленных ног на колени. С этого ракурса Эрик выглядит как иллюстрация в порножурнале. Жадный взгляд, приоткрытые, блестящие от слюны губы, затвердевшие соски, сочащийся смазкой член. Ярко-зеленая трава изумительно контрастирует с его светлой кожей, и Чарльз невольно задерживает дыхание, до мельчайших подробностей запоминая этот образ. Внутрь он входит медленно, единым, слитным движением. Эрик всхлипывает, тянет к нему руки, прижимается к губам в сладком поцелуе, когда их тела, наконец, переплетаются. И этого всего так много, что Чарльз практически сразу срывается на резкий быстрый ритм. Он просто больше не может ждать и нежничать, терпение закончилось еще вечность назад. Эрик протестовать и не думает, обхватывает его своими длинными ногами, подмахивает порывисто, стонет между горячечными поцелуями. От этого острое удовольствие накрывает Чарльза с головой. Ощущения яркие, сладкие, их слишком много, почти через край. И все же ничтожно мало — без телепатии он не может разделить с Эриком каждое прикосновение, мимолетные мысли и эмоции. Черт, а так хочется! Чарльз ускоряет движение бедер до предела. Сильнее, еще сильнее. Старается выжать максимальную близость, на которую способны их тела. Он опускает руку вниз, крепко сжимает член Эрика, проводит по всей длине, еще раз, и еще. И вот теперь Эрик кричит в голос, сильно прогибается в пояснице, широко распахивает свои светлые глаза, до боли сжимает пальцами плечи. Эта ответная реакция мгновенно швыряет Чарльза за грань. Оргазм выбивает воздух из легких и путает в голове все мысли одновременно с тем, как на руку выплескивается теплая сперма. Да, именно этого он хотел. Все тело сотрясает дрожь, мышцы становятся ватными, а внутри разливается приятная истома. — Ох, — Чарльз находит в себе силы, чтобы скатиться с Эрика и растянуться рядом с ним на нагретой солнцем траве. — Этого стоило подождать. Эрик бормочет что-то в ответ, но Чарльз его уже не слышит, мгновенно проваливаясь в вязкий сон. И снится ему выжженная до черноты пустошь. Он медленно идет по мертвой земле, вглядываясь в изломанную линию горизонта. Свинцовые тучи будто давят своей тяжестью на плечи. Это место совершенно не располагает к приятным прогулкам, но в этот раз он сразу понимает, где находится. Джин должна быть поблизости. Чарльз оглядывается по сторонам, но отыскать ее взглядом не может. — Джин! Эхо на многие мили разносит его крик, но затем снова воцаряется мертвая тишина. Что-то не так. Слишком тревожно, слишком беспокойно. — Джин! — снова зовет он, ускоряя шаг. Изломанные линии возвышенностей кажутся вмурованными в горизонт, не приближаясь, но и не отдаляясь по мере того, как он проходит все большее расстояние. Чарльз останавливается, снова беспокойно оглядываясь, — никого. — Джин! — Я здесь, — он чувствует легкое прикосновение к плечу и чуть не подпрыгивает от неожиданности, оборачивается. Джин оказывается стоящей практически вплотную к нему. Выглядит она испуганной. — Я услышала, как вы меня зовете, но у нас есть всего пара минут. — То есть это не ты меня вызвала? — Чарльз хмурится. — Нет… Не знаю. Возможно, неосознанно дотянулась. Я сейчас одновременно пытаюсь контролировать несколько десятков человек. Еле получается и… — она хватается за его руку. — Профессор, я не справляюсь! — Что случилось? — Чарльз берет ее за плечи, напряженно вглядываясь в лицо. — Они приехали на грузовиках. Я пытаюсь сдержать всех, но подъезжают все новые машины. Не знаю, на сколько меня хватит. — Кто? Кто-то напал на школу? — он не замечает, как сильнее сжимает пальцы. — Военные. Они с оружием. Пьетро эвакуирует учеников на безопасное расстояние, а я… — взгляд Джин неуловимо меняется, и Чарльз чувствует, как у него кровь застывает в жилах. — Мне очень жарко, профессор. Все горит. Тяжелые тучи прорывает первый всполох яркого пламени, подсвечивает оранжевым ее лицо. Только не это! — Джин! Ты должна продержаться еще немного. Я тебе помогу, слышишь? Только подожди меня чуть-чуть. — Я не уверена… Я… — она замолкает на полуслове, губы искажаются в усмешке. — Они сгорят, профессор. Все сгорят. Ее тело начинает растворяться, таять в его руках, через секунду Чарльз уже сжимает воздух. — Джин!!! От собственного крика закладывает уши. Только не сейчас, только не в его отсутствие… Нет! Чарльз резко распахивает глаза, хватая пересохшими губами воздух. Несколько секунд его взгляд бессмысленно блуждает, перескакивает с одного пушистого облака на другое. Огромное солнце уже успело скрыться за деревьями, раскрашивая горизонт последними розоватыми лучами. Он все еще в мире Эрика. Ярком и уютном. А там, в реальности, Джин пытается задержать толпу вооруженных военных. Господи. Чарльз садится, мимоходом отмечая, что одет. Эрик сидит рядом, невозмутимо смотрит на него и жует стебель какой-то травинки. — Мы должны возвращаться. На школу напали, — Чарльз все еще задыхается, ужас сковывает внутренности. — Джин, она не справится. Или попросту убьет их. Она… — Идем, — Эрик поднимается на ноги и протягивает ему руку. — Я отведу тебя к воротам. — Где они? — Чарльз хватается за сильную ладонь, рывком вставая с мягкой травы. — В озере. Я не могу переместить его ближе или перетащить нас сразу к берегу. Так что пошли быстрее. Кивнув, Чарльз сильнее сжимает руку Эрика. Они обязаны успеть. Расстояние от особняка до ближайшего озера — меньше полумили, но Чарльзу кажется, что короткая дорога занимает целую вечность. Он боится, что Джин сорвется, не совладает со своей разрушительной силой, изнутри испепелит всех, кто посмел сунуться в школу. Не то, чтобы ему действительно жаль вооруженных военных, но они, однозначно, не заслуживают смерти. Если бы Чарльз был там, то смог остановить их более гуманным способом. Если бы он не повелся на поводу у желания еще немного продлить их с Эриком каникулы. Если бы… Черт! Нельзя было оставлять детей так надолго. Он должен был еще вчера убедить Эрика вернуться. Только бы успеть. Добежав до озера, они спускаются по покатому склону к самой воде, а затем поднимаются на небольшой деревянный причал. — Где твои ворота? — Чарльз оборачивается к хмурому Эрику, не проронившему по дороге ни слова. — Внизу, — тот взмахивает рукой в сторону ровной глади воды. — Тебе нужно прыгнуть с края причала и плыть вглубь. Держи глаза открытыми, тогда ты их точно не пропустишь. Хотя, скорее всего, ворота можно будет почувствовать. Чарльз кивает, делает несколько шагов по деревянному настилу, подходя к самому краю, и только потом до него доходит. Он резко оборачивается. — Ты не идешь? — Нет. Прости, Чарльз, но я все еще считаю, что мне там не место. Черт-черт-черт! У него просто нет сейчас времени на этот разговор. — Эрик, — Чарльз бросает на него беспомощный взгляд. — Ты не должен заставлять меня выбирать. В ответ Эрик горько усмехается и качает головой. — Я рад, что ты провел со мной эти последние несколько часов. А теперь иди к своим детям. — Пожалуйста, давай вернемся. Я тебя умоляю, не поступай так снова. Не бросай меня. Тяжело вздохнув, Эрик подходит ближе, легко целует в губы. Чарльз дергает головой, вдыхает побольше воздуха, чтобы сказать, какой Эрик идиот, а потом слышит короткое: — Иди, — и чувствует резкий толчок в грудь. Вскрикнув и нелепо взмахнув руками, Чарльз падает на спину и сразу же с головой уходит под воду. Тело инстинктивно тянется к поверхности, но он, чудом успев сориентироваться за доли секунды, делает несколько широких гребков вглубь. Некогда. Он не может себе позволить ни секундой дольше уговаривать Эрика — сейчас важнее защитить детей. Потом, когда все закончится, он попытается вернуться сюда снова. Широко загребая мутную озерную воду, Чарльз гонит от себя мысль о том, что Эрик больше не пустит его в свой мир. Глаза щиплет от грязной воды, но он упорно держит их открытыми, пытаясь отыскать хоть что-то похожее на ворота. Они должны быть где-то здесь, совсем близко. Чарльз всматривается до боли и сперва ничего примечательного не видит, но через несколько футов его буквально ослепляет яркий белый свет, разгоняющий подводную тьму. Вот они! Быстро приближаясь к цели, он протягивает вперед руки, пытается дотянуться до переливчатого пятна света. До границы остается совсем чуть-чуть, когда он осознает, что больше не может управлять своими ногами. Вообще их не чувствует. Нет! Чарльз пытается сделать еще рывок вперед, но отяжелевшие ноги камнем тянут его ко дну, грудную клетку разрывает боль от недостатка кислорода. Он не дотянется. Не успеет. Не выберется отсюда. Из последних сил стискивая зубы, Чарльз пытается сдержать рефлексы, но рот самопроизвольно открывается и гортань мгновенно заполняется водой. Это конец. Он хватается за горло, шире распахивает глаза, вот только уже не видит ничего — ни пятна света, ни даже мутной воды. Сознание неотвратимо окутывает густая тьма. И только в последний момент, перед тем, как окончательно отключиться, он чувствует, что запястье стискивают чьи-то пальцы. А потом не остается ничего.