Моя голливудская проблема

Энтони после того, как познакомился с Эммой, покинул дом Дэвида далеко не сразу. Он примерно ещё часа на два (на три) задержался в гостях, хоть от этом его и не просили. Всё это время он говорил со Свон: она задавала ему вопросы, а он охотно отвечал на них; где-то Вуд просто болтал без умолку, не давая и слова сказать девушке. Дэвид же всё это время ходил мрачнее тучи и почти не разговаривал. Он был слишком сильно погружён в свои раздумья. Малую часть его раздумий занимал факт того, что Вуд, общаясь с Эммой, без остановок льстил самому себе, без капли угрызений совести врал и ещё (а это Дэвида бесило, наверное, больше всего) флиртовал с молодой актрисой. Эмма явно ничего не подозревала и не видела в словах и действиях Энтони намёки на какие-то интимные вещи. Хотя Дэвиду то показалось странным: «Ну, не может быть того, что она не понимает, чего от неё хочет мужчина!» Но помимо этого, можно сказать по большей части, Дэвид размышлял о том, что ему стоило бы поговорить с Эммой насчёт происхождения ужасных отметин на её теле. Но как же начать? Вряд-ли она хочет говорить с ним по этому поводу. Да и кто он такой, чтобы она рассказывала ему о каких-то моментах из своей жизни? Он для неё уже даже не режиссёр, а обычный человек. Точно такой же человек, как и миллиарды других людей на планете. А она ему кто? Тоже по сути никто. Только вот оставлять всё, как есть, Дэвид не хотел и не мог. Было в нём что-то такое, что вызывало в нём волну эмоций. И все эти эмоции крутились вокруг Эммы и всего того, что как-то связано с ней. И здесь не присутствовала какая-либо ненависть; здесь горело совершенно противоположное ненависти чувство. Потому его сильно тревожил вопрос, касающийся её шрамов. Тарино понимал, что Эмму изнасиловали, но он должен узнать, кто этот человек, а затем сделать так, чтоб уроду, который так поступил, неповадно было, и он знал своё место. Дэвид даже рассматривал вариант поставить виновника сего деяния перед законом и судом, но всё немного позже. Сейчас надобно хотя бы поговорить с Эммой. К тому же та вроде как оправилась и уже вполне была способна вести диалог (хм, особенно судя по тому, как она общалась с Вудом). Сама Эмма действительно чувствовала себя замечательно. Энтони Вуд произвёл на неё впечатление дружелюбного и весёлого человека, с которым можно говорить почти на любую тему. Правда, стоит заметить, что его флирт Эмме не особо понравился. Да, она (как не странно!) обратила внимание на поведение Вуда, которым управляли только желание и гормоны самца. Собственно, здесь ничего удивительного не было — стандартная ситуация. Кроме того Эмму сильно стало раздражать то, что Энтони слишком часто говорит и не даёт ей вставить хотя бы пару своих «копеек». Ей казалось, что он болтал без умолку, и мало-помалу он ей начал напоминать Осла из мультфильма «Шрэк», постоянно говорящий и неугомонный. Причём нести Энтони способен такую дикую околесицу, которой, наверное, Эмма с роду не слышала. Это ж надо какая у человека богатая фантазия! «И зачем заводить пингвина в доме? — размышляла Эмма, когда Вуд рассказывал о своём любимце, а затем и о костюмах. — Просто зачем?! Ладно пингвин! Но зачем ему костюмы в виде частей тела?! Благо я оказалась в костюме этой ноги. У него ж в форме женской груди есть!» Что касалось Дэвида, то тут девушка не знала какую же подобрать реакцию. Откровенно говоря, Свон волновало его излишне мрачное состояние (хоть он всегда такой). Неужели ему не нравится факт того, что она находится в его доме? Может, это его как-то стесняет? Не похоже. Он ведь и с Энтони Вудом не разговаривал. А помнится, они являются добрыми друзьями. Значит, причина его молчаливости не в ней. Тогда в ком? Или в чём? Весь день она наблюдала за Тарино, так и не сумев найти объяснения его угрюмости. Ей иногда казалось, что он смотрел прямо на неё и о чём-то глубоко размышлял, но одновременно его взгляд был направлен куда-то в сторону, в пустоту. И даже когда Энтони ушёл, Дэвид оставался молчалив и холоден; впрочем, как и всегда. Вот только если в обычное рабочее время это легко подавалось объяснению (понятное дело, что устаёт и прочее), то в этом случае Эмма стала задумываться о том, что, возможно, душа Дэвида темна и печальна, как глухая осенняя ночь. «Может, от одиночества он такой? — предположила Эмма. — По его дому заметно, что живёт он один, а кроме Энтони Вуда у него никого больше нет. Точнее, скорее всего так и есть». Свон делала попытки заговорить с Дэвидом, но каждый раз, подходя к нему, она начинала сильно переживать и будто бы проглатывала язык. Смотрелась девушка со стороны наверняка глупо: вот хотела сказать что-то и тут же потеряла дар речи. Эмме даже показалось, что Дэвид пару раз на неё поглядывал, как на последнюю идиотку, хотя это было не так. Только поздним вечером Эмма спросила у Тарино насчёт того, стоит ли ей остаться на ночь или лучше уехать. Дэвид, сжав губы в узкую полоску, долго смотрел на неё, и от такого взгляда девушке хотелось сбежать подальше (вот только некуда). Но наконец-таки он дал тихий ответ: — Оставайся. Мало ли, что с тобой ещё может приключиться. — Ты считаешь, что я не способна добраться самостоятельно домой? — изумилась Эмма. — Ты-то можешь, — Дэвид впервые за долгое время поменялся в лице. — Только можешь ли ты обойтись без каких-либо происшествий? Ты ж настоящая голливудская проблема! — Меня это оскорбляет, — Эмма недовольно скрестила руки на груди и гордо выпрямилась. — С чего это ради я сразу «проблема»? — Господи, Эмма… — прицокнул языком Дэвид, покачав головой. — Иди спать… А завтра днём я сам подвезу тебя до дома. Ты ведь живёшь ещё там же? — Нет, — Свон за секунду выбелела, как полотно. — Мой дом… Случился пожар… Эмма не договорила, а Дэвид от неловкости отвёл глаза в сторону. Его вопрос Эмме явно показался не очень приятным, и почему-то у Тарино возникло чувство некой вины. — Кхм… — Дэвид встал с дивана и подошёл к Эмме, которая стояла на пороге входа в гостиную. — Значит, ты где-то снимаешь себе жильё? — Нет, — Эмма вдруг улыбнулась, — я временно живу у подруги. Она меня здорово выручает! — От всех бед прямо спасает? — изогнул бровь Дэвид (ну, не знал он, как зайти на тему побоев на её теле); Эмма от его вопроса нахмурилась, не понимая, к чему он клонит. — А она не лесбиянка? Не боишься с ней жить под одной крышей? — Да ты с ума сошёл! — воскликнула в возмущении Свон. — Даже если она нетрадиционной ориентации, то это не значит, что она сделает мне каким-либо образом больно! Мы во всех случаях друзья. — Бывает такое, — произнёс задумчиво Дэвид, — что даже самые верные друзья по итогу оказываются последними подлецами и предателями. — Тебя предавали? — неожиданно спросила Эмма, и Дэвид даже удивился её вопросу, но сумел совладать собой: — Миллион раз. Но речь не об этом. — А о чём же? — недоумевала молодая актриса. — Когда ты оказалась у меня, — немного запинаясь, начал Тарино, — я случайно заметил, что… Хм… У тебя есть кое-какие отметины по всему телу, — Эмма покраснела, а глаза её то ли от испуга, то ли от неловкости увеличились. — И мне стало неясно, откуда они у тебя. Ты их явно получила в последствии… — Я не хочу говорить об этом, — резко оборвала речь мужчины Эмма, и Дэвид заметил, что теперь она была не красная, как помидор, а бледная-бледная, словно ей не хватало кислорода. — Ну, не хочешь, как хочешь… — Дэвид виновато опустил голову, разглядывая пол, будто пытался найти там что-то интересное. — Я лишь волнуюсь. — Волнуешься?! — поразилась Свон. — Неожиданный поворот сюжета! С чего бы тебе волноваться на мой счёт?! Ты прогнал меня; да и по сути правильно сделал! Мы друг другу уже никто. А потом ты вовсе бросил меня в какой-то игнор и всё! — Я… — мялся Дэвид, не находя нужных слов. — Эмма, послушай, я признаю, что где-то был не прав. Я поступил не совсем должным образом. Но всё-таки я не бездушное бревно. И да, ты хорошо себя чувствуешь? — Откуда такая забота? — недоверчиво произнесла Эмма. — Ты очень бледная, — ответил Тарино, — вот и спрашиваю. Может, я тебя отведу до спальни? Не дай Бог, упадёшь. — Благодарю, — кивнула Эмма, — но я справлюсь. Спокойной ночи. И она ушла, не сказав больше ни слова. А Дэвид остался стоять один в гостиной, ощущая, как его буквально на кусочки разрывает злость на самого себя и одновременно вина, которая происходила от той же злости. И зачем он только пытался выяснить у неё что-то? К тому же Эмма в кое-чём ведь права: они друг другу уже давно ни кем не являются.