«Сон разума рождает чудовищ»

— Зеркало! Дайте мне, пожалуйста, зеркало! — мой голос не дрогнул, и я настойчив. Если врач мне откажет, я поползу, если идти буду не в состоянии. Я упрямый. — Мгм... — Эдвардс оборачивается и рассматривает меня, как клопа. — А пожалуй, Вы правы. Это может помочь. Что ж, я дам распоряжение, — и врач уходит, аккуратно и плотно прикрыв за собой дверь. Время тянется пусто и унизительно долго. — Вот! Какое я только смогла найти. Больше, чем это, нет ни у кого, но если нужно, я принесу завтра из дома, — щебечущая молодая девчушка, что укладывала меня и ругала, впорхнула в палату и тянет мне зеркальце размером с ладонь, обрамлённое ядовито-розовым пластиком. — Вы очень... — она смущённо запинается, хмурится, словно сердясь на себя, но продолжает, упрямо наморщив милый лоб: — Шрам Вас совсем не портит. Он побелеет и добавит Вам… — тут она вдруг краснеет очаровательно, — шарма и мужественности, — произносит она чуть слышно, буквально впихнув мне зеркало в руки.       Я первый раз вижу себя. Я себе нравлюсь, и мне приятно видеть то, что я вижу, хоть это, наверно, не то чувство, что мужчина должен испытывать, разглядывая себя в розовом дамском зеркальце. Но мне похуй.       Глаза цвета кофейных бобов. Слегка выпуклые и... изящные, что ли? (Ну, если этот термин возможно применить к их разрезу там, например...). Взгляд мягкий и какой-то... затравленный? Злой и жадный. Слегка припухшие веки. Нос... Нос конкретный. Губы нахальные и словно язвительные. Видно, привыкшие к снисходительной полуухмылке. Я, похоже, наглец. Внутреннее ощущение своей сущности, которую я пока не совсем осознал, с этим чувством в абсолютном согласии. Я точно наглец. Был им, похоже, ещё в ноябре. Какого там? А, вспомнил: две тысячи двенадцатого года, что мне совсем ни о чём не говорит.       Скулы острые, резко очерченные, как и подбородок. Не назвал бы себя красавчиком, но милая девушка, видно, другого мнения на этот счёт. Я вижу, как она заинтересованно глаз от меня не отводит. — У меня длинные волосы. Так было... ну, изначально? — О, нет. Что Вы, — девушка явно смутилась, — это я настояла... — Настояли? — я хмыкаю недоверчиво, чем совершенно её смущаю, но она гордо, вздёрнув милый маленький нос в россыпи рыженьких тёплых веснушек, отвечает мне менторским тоном, что совершенно не вяжется с ощущением доброты, что она излучает. — Я дипломированная медицинская сестра Соединенного Королевства, сэр. Я не пустое место, и имею вес как специалист, и заслужила уважение коллег. Я, между прочим, — но тут она прыскает, чуть мило всхлипнув, словно чихнув, и хохочет. — Мистер Тёрнер! Извините. Доктор Эдвартс мой отчим. Он хотел Вас обрить, но я... Я воспротивилась и не позволила. Я слово ему дала, что... Ну, что…       Девушка совсем засмущалась, но, видимо, пересилив стеснение, шепнула совсем уже неразборчиво: — Ну, буду заботиться. Вот, — и она, подскочив, вдруг выбегает. И даже не оглядывается.       Мне приспичило, и я наконец встал. Добрёл, чуть не валясь на пол, дрожа и потея, до двери, хватаясь руками за всё, что попадалось... От блин! На внутренней стороне собственного предплечья левой руки я увидел тату. Набито что-то совсем непонятное. Какой-то пукающий цветок шиповника и корявая надпись "SHEFFIELD". Ладно. Всё это потом.       Отдельного сортира в палате не предполагалось, и мне пришлось использовать не по назначению раковину умывальника. Ссать. Спать. Не хочу больше думать. ****       Три часа, проведённые в компании крепкой грудастой афроамериканки в шикарно сидящей на ёмкой и крепко сбитой фигурке форме и бледного дохлого дрища у неё за спиной (видимо, стажёра на подхвате) добавили мне головной боли и информации, чего о представителях власти сказать было вряд ли возможно. Не их день сегодня. На все мои «я не помню», «я правда не помню», «я не помню на три тысячи шестьсот одиннадцать фунтов» (столько, вроде, весят русские сто пудов, и я отчего-то знаю это) я получил просто шквал мало переваренной мной инфы. Но всё же...       Мне двадцать шесть. Я живу в Кенсингтоне, и по той интонации, что проскользнула у Джеферсон Джинн (как представилась леди-полицейская), я понял, что это престижный квартал. Вряд ли она может позволить себе жить там, но видно, что была бы совсем не против. «Надо запомнить», — совсем машинально и как-то привычно проскальзывает мыслишка. Вот оно! Читать скрытое. Тончайшими дуновениями в чужом лице проносящиеся мысли. Эмоции. Я, что ли, в покер играю? Чёрт! Я и правда не помню. Но ощущения... ощущения позволяют мне думать, что я игрок. — Всё на кон! Пара. У меня два короля! Пять тысяч, — это всё, что осталось. Я пихаю гору ребристых фишек на стол от себя. — Два туза! — мне в ответ.       Я оглох. Так не бывает. Я лузер. Я идиот. Я нищий, и я покойник. И это первое воспоминание, что вспыхивает в мозгу.       За пару часов я узнал о себе больше, чем за два дня. Да, я Александр. И я Тёрнер. Работаю в галерее старшим аукционистом, что очень странно в моём возрасте. Оценщик и торгаш. По всему выходит, что торгаш я знатный. И герой, твою мать! На самом деле герой. Это выпирает капелькой пота над губой этой вежливой тётки в форме. Дрищ у неё в заду подобострастно кивает. «Сотрудник компании, рискуя жизнью, пытался противостоять банде грабителей»... Это так бестолково. Так удивительно глупо. И непонятно. Раньше предмет искусства, выставленный на аукцион, мог забрать любой... Нет, необязательно убийца. Нужна была всего лишь наглость и сила. Нужно было иметь волю, характер, нахальство и веру в себя. В удачу. Даже оружия не требовалось иногда. Наглая сила сметала сопротивление, и всё получалось. Теперь всё не так.       Бизнес не может функционировать при грандиозных потерях. Это невыгодно и неинтересно. Теперь у нас есть правила. Меры предосторожности и безопасности. Досмотры, магнитные сигнализации. Бесшумные сканеры, рентгеновские установки, видеокамеры! Мы повышаем свой уровень как можем, а грабители — свой. Подкуп. Провокации. Соблазнение. Шантаж. Хакеры. Запутанные ходы в подземельях подкожных, копошащихся, пожирающих тело человечьих амбиций пороков, страстей и желаний, червей.       «Не надо быть героем! Ни одно произведение искусства не стоит человеческой жизни!» — вот главный посыл и то правило, что я как «Отче наш» затвердил. Его вбивали нам в головы в галерее на смотрах, репетициях возможных развитий ограбления и общих сборах перед аукционами.       Героем быть необязательно. Но блять!!! По правилам компании, в случае чрезвычайной ситуации мы обязаны забрать наиболее ценное произведение и поместить его в безопасное место. Например, в ячейку сейфа с длительной задержкой открывания. И это моя обязанность. Это я знаю. И знаю точно. Отчего-то. — Сэр, Вы дрались с вооруженным грабителем! — смущённо вытискивает наконец из себя дрищ, торчащий из задницы леди в форме. — Вас ударили. Сильно. Очень сильно. По голове, — и паренёк замирает, смущённо поглядывая на наставницу. Не брякнул ли лишнего? Женщина посматривает на него с недовольством. Видно, учит субординации как умеет. — Вас действительно ударили прикладом штурмовой винтовки в висок. Вы чудом выжили. Ваши действия... Вы же безоружным были. Что Вас сподвигло, Сэр?       Два месяца назад случилась некая неприятность: галерея лишилась шедевра. Картина "Танец с волнами" покинула её стены, и я при этом присутствовал, как оказалось... Вернее, принимал, так сказать, активное участие... нет, не в похищении, но в самом происшествии. Набросился вдруг на одного из грабителей и ожидаемо получил конкретный ответ. Два амбала-охранника, присутствовавших при нападении, клялись и божились, что к стене отлетел точно покойник. Тело. — Сэр, они даже и проверять не стали. В один голос твердят до сих пор, что выжить помог Вам сам господь. Что это чудо, — смущаясь и запинаясь, произносит парнишка, неуверенно поглядывая явно, что на начальство, в лице крепенькой смуглокожей леди-инспектора. Ясно, что толковая дама работает в полиции не менее лет восьми-девяти. Та помалкивает и поглядывает на меня очень странно. С подозрением, что ли? С чего бы? Джинн смотрит пристально и настороженно. — Вас не нашли после кражи, — говорит она, чуть прищурив оливковые глаза. — Вы пропали. Вас потеряли. Дебилы сбежали, бросив Вас, а потом не нашли. Где Вы были, сэр? Дело серьёзное. Все находятся под подозрением. На кону сорок шесть миллионов. Вы понимаете, что мы Вас не оставим в покое? — Да проверяйте! — меня от злости потряхивает. — Копайтесь! А сейчас уходите.       Я отворачиваюсь к стене, заканчивая допрос. — Сэр, — тёплые пальчики трогают меня осторожно за предплечье. — Сэр, я принесла зеркало. Вот. Оно всё же побольше. — Анита, милая медсестричка, тянет мне то, что достала из сумки.       Шрам над правой бровью я видел. Лилово-жёлтое ужасное что-то. Зашивали. Трогаю пальцем. — Болит? — Анита вскакивает и жмёт ласковые руки у сердца. Мне тревожно за девушку. — Нет, Анита. Совсем не больно. Странно всего лишь. Спасибо.       Девушка улыбается и явно хочет со мной задержаться, болтая, но входит врач, и милая-тёплая-ладная убегает стремглав.       Неделя реабилитации измучила меня и физически, и морально. Тренажёры — полицейские, массаж — допрос, мозгоправ — мозгоёбы. Я был чертовски рад, когда всё закончилось, и меня (как оказалось, вполне платёжеспособного индивидуума) наконец отправили по незнакомому мне пока адресу.       Таксист араб, подмумукивая вяленой тягучей музыке, довёз меня до квартала одного из престижных районов Лондона, находящихся в западной части города. Район посольств, консульства, великолепных особняков. Здесь сплошь элитные рестораны и клубы, уютные кофейни и бутики. Вот я сноб, твою ж мать. Кромвель Роуд — тихий уголок (я поржал почему-то) города. Моя квартира, как оказалось, располагает двумя спальнями с двухместными кроватями (ну вот нахера?), из обеих комнат можно попасть на частную террасу, выходящую на западную сторону. Дверь на террасу есть и в отдельной кухне. Она удобная и очень, блять, функциональная, благодаря суперсовременной бытовой технике, в которой я не понимаю от слов «хуя се?».       И полный пиздец. Не, не так, а пиздец! От квартиры остался отброс. Всё к херам. Разбито, разнесено, пошагово выпотрошено, расковыренно. Перевёрнуто до гениталий. Сука! Я готов, не знаю, сбежать отсюда, наверное. Я понимаю, что подвергнулся унижению. Я чувствую, что я не из тех, кто позволил бы себе так разнести собственное жилище, и я чертовски, безмерно зол. Это, вроде, моё? И так это моё уебать? Телефонный номер, что дала мне чернокожая политесса, я запомнил. Джинн ответила мне мгновенно. — Что? Что, мистер Александр Дэвид Тёрнер? — Меня, похоже, ограбили. Всё перевёрнуто. — Это наши. Обыск. Обычное дело. — А с... как его, с постоятельством? С настоятельством? Чёрт, с постановлением можно мне ознакомиться? С ордером? — мямлю я в ахуе. — Александр, простите... Можно мне Вас навестить? – нервное и волнующееся. — Рискните.