«Сон разума рождает чудовищ»

      Джинн приезжает достаточно быстро. Консьерж (да-да, в моём доме при входе есть холл и седой дядька за стойкой в бакенбардах), кстати, явно меня узнав, препятствий проникновению в дом не чинил и чинно со мной поздоровался, поинтересовался моим самочувствием, а потом отзвонился и доложил о прибытии «леди из полиции». Джеферсон входит и оглядывается в совершеннейшем изумлении. — Тёрнер, это не наши. — Она прикладывает ладонь к груди. — Клянусь. В Вашей квартире был кто-то ещё. Уже после. И я думаю, что это всё... — она ведёт рукой, словно бы обрисовывая контур в хлам разгромленного интерьера когда-то обставленной стильно и дорого комнаты, — сделали специально. Вам, очевидно, оставили знак. Послание. Вы кого-то конкретно достали. Кого, интересно?       Она смотрит, прищурившись въедливо, склонив голову набок, ближе к плечу. Но я молчу. Что тут скажешь? — Александр, — произносит она проникновенно, — я думаю, что картина у Вас. Тише, тише.       Она взмахивает руками, пытаясь меня успокоить, и гладит пальчиками по плечам, а я до жути хочу ей вломить, хоть женщин (так чувствую и ощущаю) и не бил никогда. Стерва. У меня от жизни остались ошмётки. Мой дом разнесли. Голову мне проломили. Я не помню себя, а она тут с этим своим обвинением. — Я Вам верю. Я верю, что Вы не помните ничего. Я беседовала с Эдвардсом, он убедителен. У Вас амнезия. Погодите. Послушайте. — Темнокожая женщина присаживается в порезанное лезвием кресло и пытается ровнее дышать. Она тоже взволнована, как оказывается, и я вдруг, заинтересовавшись тем, что она хочет сказать, усаживаюсь на взрезанное кресло напротив. — Я веду это дело, и то, что скажу Вам сейчас, скорее всего, раздавит мою карьеру и жизнь. Но я рискну, — Джинн вздыхает так глубоко, словно в быструю горную льдистую реку решилась нырнуть. — Я хочу найти картину, но я не хочу её возвращать...       Пауза тянется в тишине, давя, как смена давления в "Боинге" при взлёте... — Александр, Вы меня не знаете, и я понимаю, что верить мне Вы не обязаны. Даже наоборот: Вы обязаны мне не верить. Я скажу лишь одно. Мой сын умрёт, если мы не поверим и не доверимся друг другу. Я готова на всё ради Джейки. Он моя жизнь, — Джинн не спрашивая закурила нервно, и я потянулся за сигаретой. Я вдруг поверил ей. Как-то сразу. Она мне не врёт. Я это чувствую сердцем. — Почему ты решила, что картину взял я? — я выдыхаю щекочущий лёгкие дым. — Всё было странно, — она затягивается. — Чего ты полез? Нахера? Ты что, самоубийца? Вот во-о-о-обще не про тебя. Я изучила дело. И изучила тебя.       Джинн сбрасывает пепел на пол. В этом бардаке чего уж приличия соблюдать. — Ты мальчик с серебряной ложкой во рту. King's College London — один из старейших и самых престижных вузов. Медалист. Отличник. Бизнес-школа и Школа экономики и политических наук при University of London. Самые сильные учебные заведения в мире, выпускники которых становятся первоклассными специалистами в своей области, представителями политической, экономической и бизнес-элиты, тобой, походя, были окончены. Ну и что? Что не так-то с тобой? Ну, родители умерли, ну, заботиться о тебе было особо некому... Но они оставили тебе состояние и возможности. А ты? Ты всё просрал, ты в курсе? — леди-полицейский поглядывает на меня брезгливо и осуждающе. — Покер. Ты всё спустил. Ты теперь такой же нищеброд, как и я. Может, мне и не ровня, но ты нищий. Тебе придётся думать, как жить. Я до сих пор не пойму, как тебе удаётся оплачивать счета и содержать квартиру в центре. Или кто-то тебе помогает, или ты влез в долги. ***** — Что ты от меня хочешь, вредная женщина? — мы с Джеферсон, вроде бы, стали теперь заодно. Как-то сложилось. В лифте она ткнула мне кулаком в бок, прошипев, что взрежет мне шею и кровью напьётся, если я облажаюсь, чуть прикусив пухлые тёмные губы острыми и белоснежными клычками в милой, но многозначительной полуулыбке. Она нравится мне. — Беспамятный. К мозгоправу сходи. Ну или к гипнотизёру для разнообразия. Делай хоть что-то. Ты должен вспомнить. Мы повязаны. Не ври себе: тебе это тоже необходимо. И от тебя зависит жизнь моего сына, — она вдруг гладит меня по щеке и улыбается, а слеза, огромная и сияющая тусклым отблеском лампы лифта, сползает по щеке цвета чёрного янтаря. А до этого... — Я сейчас не могу, детка. Прости, мой хороший, — Джинн психует конкретно и чуть ли не целует трубку мобильника. — Потерпи. Как только смогу. Мальчик мой, я обещаю, мама приедет. — Что, Джинн? Что-то с Джейки? — и она плавится. Хватает меня за руки. — Тёрнер! Ему стало хуже. А я... мне смену надо сдать. Я сейчас к нему не могу. Пожалуйста!       Она, вскочив с кресла, протягивает мне ключи на дрожащей ладошке. Думает, что я вор и бандит, и тянет ручкой ключи от дома, где болен её маленький сын. Она так вдруг верит мне, хотя наивной не кажется совсем. И я забираю их. Забираю. — Джейки? Джей? Я друг твоей мамы! — в комнатах полумрак, и мне вдруг страшно. — Джейки!!! — ору я, совершенно вдруг напугавшись. — Джи! Я Алекс! Ты где? — Тут я, — бормочет кто-то из-под кровати. Чёрт! Я ныряю и вытягиваю пацана наружу, уцепив его за руки. Он сосредоточенный пофигист. Ковыряется, всё ещё тыкая пальцами в экран телефона. — Джейки, мама на службе. Можно я побуду с тобой? Ну, пока она не вернётся? — мальчик, насупившись, поглядывает на меня недоверчиво из-под длинной чёлки маслинками блестящих глазёнок. — Вы вместе?       Чернокожий мальчишка вдруг хлюпает носом и посматривает на меня искоса, но с какой-то тоскливой обречённой мыслью или мечтой. "Это неправда" — читается в его взгляде. "Это правда?!" — кричит его взгляд. "Ты пришёл за мной? Ты ко мне пришёл?" — и такая отчаянная надежда, как у бездомной больной собаки, которой больно, а её не пнул, а погладил прохожий. — Нет. Чего ты спросил? Мы не вместе, — мне вдруг стало нехорошо. Словно я обманул доброго, доверяющего совершенно бескрайне мне человека. — Извини. Ты тёплый. Не знаю. Не уходи, — и он опять пустил пузыри слёз и соплей тихонечко.       Я баюкаю мальчишку. Мы сидим на полу, потому что он упорно в кровать не шёл. Джей обнял меня и сопит, уткнувшись лицом и уснув в... в неудобное место. Это неправильно и не особо прилично, но темнокожий мальчик мне выбора так и не дал. Ткнулся лицом прямо в пах. Уткнулся, забился и вдруг утих, когда я обнял его. Как кот или кошка. Как будто нашёл свой дом. — Замучил? — Джинн выглядит очень усталой. Я глажу парнишку по жёстким пружинкам длинных, как у девчонки, волос и вставать не хочу. — Ты же знаешь, что нет. Он мне нравится. Он, похоже, решил, что я отец ему? — я улыбаюсь усталой леди, затянутой в форму. — Охуел, бледнолицый? — она смеётся. — Не-е-ет. Папочка в Сомали. Парень в курсе. — Родной, поднимайся! — громко и убедительно. Но парнишка вдруг, разом проснувшись, бросает себя мне на грудь. Вяжет наши плечи, мои и его. Обнимает и оплетает руками так крепко, что я понимаю: он не выпустит. Он не отпустит. *****       Я уложил их на одну из своих кроватей. Джинн просила меня остаться, но мне хотелось вернуться к себе. Там я чувствовал себя как-то увереннее и защищённее, несмотря на разгром. Мы втроём, хохоча, сбрасывали поначалу на пол наполнитель, вспенивший разрезанные кем-то постели, а потом Джей упал на подушку лицом и больше не шевелился. Я подумал сначала, что он чудачится, а потом, что уснул, а темнокожая леди заплакала. И мне стало плохо, тошно и больно. Я не стал даже лезть с расспросами. Просто погладил её по волосам и пошел вспоминать, куда, блять, я спрятал жизнь мальчишки, полюбившего меня ни за что. *****       «Британский аукционный дом “Southwark Shine”», — значится над входом в здание. Вот я захожу внутрь. На мне идеально сидящий тёмно-синий костюм, явно пошитый на заказ по фигуре, и белоснежная батистовая рубашка. Я потрясающе выгляжу. Чуть длинноватые волосы уложены стильно. Мне идёт. Я прохожу сканеры и охрану. Здороваюсь и улыбаюсь. Провожу именной картой-ключом по считывающему устройству на входе и направляюсь внутрь, за пока ещё пустующий павильон, в служебное помещение. Туда, где камеры больше меня не фиксируют. Джинн дала мне эту запись, и я внимателен. Странно видеть себя со стороны. — Добрый вечер, дамы и господа.       Зал полон народа. Шумно. Люди болтают по телефонам и переговариваются между собой. Многие из присутствующих знают друг друга, и я вижу знакомые лица. Это, как правило, агенты, представляющие интересы тех, кто не желает афишировать свои приобретения. Как только я ставлю картину великого художника на массивную стойку из амаранта, являющуюся самой по себе произведением искусства, так в зале воцаряется восхищённая тишина. — Добро пожаловать в «Саутуорк Шайнс». Большая честь для нас выставить восхитительную работу Адвордса Рейса «Танцы с волнами», — моей улыбке позавидовал бы аллигатор. Я возвышаюсь на кафедре для оратора, а передо мною — толпа сидящих в зале людей. — Адвордс Рэйс. Отец современного искусства. Великий живописец человеческого сознания. Давайте начнём торг с десяти миллионов фунтов, — я сногсшибательно выгляжу. Уверенно и нагловато. Обаятельно, элегантно и дорого. Я командую этим парадом амбиций, страстей, тщеславия и бабла. Зачастую произведение искусства стоит ровно столько, сколько потенциальный владелец хочет за него заплатить. А этот момент надо уметь чувствовать. Видимо, я чувствительный засранец. — Спасибо, сэр. Десять пятьсот для начала, но, как вы понимаете, это смешная сумма. Я бы сказал, оскорбительная для такого шедевра. —Двадцать? Ну, начало положено... — я торгуюсь, посмеиваясь, и цена постепенно растёт. Не стоит забывать о том, что предметы искусства — это роскошь и своего рода показатель высокого статуса владельца. Кроме того, для высшего света коллекционирование — это возможность попасть в другой социальный пласт, а также выгодное вложение средств: популярное произведение искусства может каждый год дорожать на двадцать процентов и более, и поэтому... — Двадцать два миллиона? О, Вам не повезло. Тридцать? Гораздо теплее...       Чтобы проследить ценообразование, нужно разобрать все факторы, которые окружают само произведение, а также разобрать цепочку, которая связывает художника и покупателя: оценщики, критики, галеристы и так далее. Видимо, я её проследил. — Тридцать пять миллионов, дама по телефону. Добавите? — видно, что я точно знаю: они добавят. Моё лицо излучает уверенность. — Сорок, мужчина в проходе, — молоток опускается. — Сорок шесть миллионов! Продано.       Это мой персональный триумф. Слышатся аплодисменты участников аукциона. Они аплодируют стоя покупателю в первой степени, но и мне. Мне тоже. И в этот момент начинается суета. Откуда-то лезет клубами густой белый дым. Кто-то кричит. — Нападение! Нападение! — орут в переговорные устройства охранники. — Газовая атака!       Люди в панике подрываются с мест, падают и пихают друг друга, бегут к выходу, роняя стулья и топча упавших. Я хватаю картину со стойки и на ходу пакую её в спец-кейс. Итак. Когда такое происходит, необходимо забыть о панике и действовать по инструкции, если это возможно. Если возможно... Видео продолжается, но звука нет. Я в хранилище. Со мной два охранника и два грабителя в масках. Один из них, угрожая винтовкой, говорит мне что-то, явно приказывая. Я у открытой ячейки сейфа с кейсом в руках. Оборачиваюсь. Кладу его на пол и поднимаю руки. Мы втроём пятимся, словно раки, к стене хранилища задом. Один из грабителей поднимает кейс и собирается его расстегнуть. И тут я словно взбесился. Накинулся на него, дал под дых и после — в зубы. Ха! Таким ударом можно и челюсть снести. А я, оказывается, умею драться. Не ожидал. Это странное ощущение. Не вяжется с моим мироощущением ну никак. Словно я не на себя смотрю. После мне прилетает. Второй грабитель почти без замаха бьёт меня по лицу прикладом винтовки. Мужик с виду совсем нехлипкий, и удар относит меня откатом к стене, о которую я, пролетев буквально по воздуху, прикладываюсь конкретно затылком. Валюсь на пол, как тряпичная кукла, которая перестала интересовать всех, и застываю разбитым уродцем у стены, на полу раскинув руки и ноги. Запись на этом моменте словно бы обрывается. Дальше лишь белый шум. — Странно ведь, правда же? — Джинн сидит рядом. Мой комп разбит, и она скинула видео мне на телефон, который сама и купила. — Словно нарочно оставили только это. Алекс, тебе будто алиби подготовили. Уж извини, но это действительно странно и подозрительно. *****       Достали бить по голове. Лучше уж сдохнуть. Я и так не в себе, и тут опять.       В холодильнике оказался конец. Нет, не тот, о котором можно за раз подумать, а тот, который Джинн выгребала в пакетище. Всё заросло слоем мха зелёного цвета. Молоко, соки, сыр. Не воняло, правда, и это конкретный плюс. Всё, что испортилось, было в вакуумной упаковке, и Джеферсон выгребла, не особо стесняясь, мои запасы. Стала мыть холодильник. В морозильнике нашлась пара стейков, но мальчишке нужна нормальная пища. Я, не спеша и обдумывая видео, шёл до магазинчика на углу, и тут резко рядом затормозил минивэн. Я ничего не успел. Мне врезали по затылку, накинули холщовый мешок на голову, впихнули в машину и надели наручники. Долго ехали. Машину трясло. Сознание я не терял, но с ориентацией случились проблемы. Да и как мне без памяти? Показалось, приехали в порт. Меня вздёрнули и потащили. — Не смей! — слышу уверенный и вроде знакомый голос. — Руки вырву! Освободите! — И меня отпускают, снимая наручники, мешок с головы, и усаживают на что-то твёрдое. Моргаю, пытаясь сфокусировать взгляд.       Я в каком-то огромном ангаре. Напротив на стуле с высокой спинкой сидит человек. Мужчина. Красивый до невъебения. Тонкий, породистый и поджарый. Словно гончая или грейхаунд. Злой и гордый. Сильный и смертоносный. Явно жестокий, но какой-то родной. Короткостриженный и с совершенно охуительно грустным взглядом таких же, как у меня, карих глаз. Он неуловимо похож на меня. Словно родственник. Может быть, он мой брат? — Ал, ты меня помнишь? — мужчина нагибается и с какой-то непонятной мне жадностью вглядывается в моё лицо. Ищет ответного взгляда. Находит, и я дурею. Мне кажется, в голове мозг кипятком окатили. Я помню его. Помню. — Ма? — и он кидается и обнимает меня. — Ал! Ал! — Мужики, что топчутся вокруг нас, вдруг отступают, морщась, и отводят взгляды. Я не понимаю, с каких это. С чего бы им тут. Но видно, что они осуждают, ну или не могут принять. Что? — Ты мой брат? — мужчина вдруг съёживается и выпускает меня. — Нет. Мы не родственники. — Но я помню тебя, — говорю я, спотыкаясь прямо через слово. — Я тебя помню. Не здесь, — я прикасаюсь пальцами к виску, — а вот тут.       И я прикладываю ладонь к груди. К сердцу. — Ты... мой! — он мой. Он родной и, похоже, единственный. Так я чувствую. Так велит моё глупое сердце. Так мне поёт радостный гимн душа, и мужчина как-то вдруг светлеет лицом. Я вижу нежность в тоскливых глазах напротив. — Ал! Я... Это не я ударил тебя. Я никогда бы... Алекс, послушай: что-то пошло не так. Зачем ты сцепился со мной в хранилище? Мы же сотню раз с тобой всё оговорили. И потом... Как оказалось потом, кейс был пуст. Ты подставил нас? Но зачем? И за что? Мы искали тебя в больницах и... — Майлз вздыхает прерывисто, — моргах. А когда нашли, ты взял и прыгнул. Ты прыгнул с моста. Мы всего лишь хотели поговорить, а ты прыгнул в ледяную воду. Я подумал, что ты погиб. Два месяца, Алекс. Два месяца я умирал, зная, что ты можешь ко мне не вернуться. Ты же знаешь! Ты знаешь, что я чувствую. Помнишь же?       И он смотрит своими совершенно печальными и умоляющими глазищами.       Я гей. Мне собираются сломать пальцы и выдрать ногти, как я услышал от одного из майлзовских громил, но меня как-то более волнует другое. Я гей! У меня был любовник, как оказалось, и я любил его. Я любил мужчину. Мужчина любил и продолжает любить меня. — Нет! — слышу злой и обещающий мучение голос. — Я не позволю калечить его. Он не помнит, но вспомнит. Дайте мне время.       Больше я не слышу уже ничего. Проваливаюсь в забытьё и только чувствую тепло на губах. Майлз целует меня. — Это ты разгромил мне квартиру? — я очнулся, и Майлз тут же протянул мне стакан минеральной воды. Он хмурится. — Бейли, скотина! Это твоя идея? — так странно наблюдать за тем, как здоровяк под шесть с половиной футов ростом растерянно и даже как будто испуганно оглядывается на трёх подельников и переминается с ноги на ногу. — Ну, я подумал... — бормочет он под нос. — Когда это ты начал думать? — голос Майлза спокоен и ровен, но от этого звучит зловеще и обещает расправу. Майлз лениво и грациозно встает со стула, и мужчина пятится от него. Чёрт, а он явно напуган. — Два года в твоей тупой голове не рождалось и зачатка мысли, а теперь, значит, ты подумал? И что же за мысль заблудилась в твоём намёке на мозг? — Ну, я хотел припугнуть торгаша. Ну, легонько. Ну, чтобы он знал, что мы следим за ним, и не вздумал свалить с картиной. И это... наказать маленько хотел. — Амбал чешет затылок, а Майлз разглядывает его брезгливо, как червя или таракана. — Бейли, — Майлз произносит имя мужчины ласково, словно говорит с ненормальным., — мне так тебя жаль. Ты, конечно, не знал, но от этого ничего не меняется. За его квартиру плачу я. И это я обставлял её мебелью. Так что ты мне должен. Сумму я позже озвучу. — Но босс, — мужик совершенно растерян, а Майлз уже потерял к нему интерес. — Ал, не волнуйся. Я куплю новую мебель, — он улыбается мне успокаивающе. — Не нужно. — Я тру шрам над бровью, и Майлз мгновенно бледнеет и следит за моим жестом с волнением и явной мукой. — Но почему, Ал? — У меня дома женщина и ребёнок, — Майлз растерянно хлопает веками. — Но как? Когда ты?.. Далтон! — вдруг гаркает он на весь ангар, и к нам скоренько приближается невысокий крепыш в кепке. — Чья была смена? Кто должен был наблюдать? — Извини, босс, — из-за спины крепыша выглядывает виноватое лицо третьего подручного Майлза. — Простатит, мать его. Я, наверно, поссать отлучался. — Всё. Оставьте нас. Нам надо поговорить, наконец. — И Майлз снова садится на стул и даже не оглядывается в совершенной уверенности в том, что его не ослушаются. Мы остаемся наедине. — Рассказывай. — Ма серьёзен, сосредоточен и зол.       И я рассказываю. Всё. Всё с того самого мгновения, как я услышал мерзкий навязчивый звук.