«Сон разума рождает чудовищ»

      Проснулся я на диване в гостиной, укутанный тёплым пледом — видно, Майлз всё же спускался, но будить меня не захотел — отдохнувшим и в отличном расположении духа. В доме было тихо, лишь за окном прошумела промчавшаяся электричка. Я неспешно поднялся и потопал наверх. На втором этаже ожидаемо никого не оказалось, и я решил сварить себе кофе. На кухоньке я долго разглядывал турку, плиту и, почувствовав, что варить кофе это совсем не моё, решил, что и растворимый сойдёт. Пока грелся чайник, я решил ещё раз оглядеться, раз хозяина нет. Входная дверь предсказуемо оказалась запертой, но на полочке рядом с дверью, на видном месте, висели ключи и белела записка. «Ал, тебе сейчас лучше не выходить. Побудь дома. Я вернусь, как только смогу. Отдыхай. В твоей комнате на столе — ноут. Посмотри открытую страницу. Думаю, ты сам разберёшься в том, как это работает».       Налив себе кофе, я не спеша поднимаюсь наверх. Жутко волнуюсь и поэтому долго не решаюсь притронуться к мышке. Сижу, попивая кофе, и пялюсь в тёмный экран ноутбука. Но наконец, собравшись с духом, двигаю мышь.       На меня пронзительно смотрит с экрана немолодой мужчина со строгим выражением породистого лица. Коротко стриженные волосы с проседью идеально уложены. Черты лица резкие и волевые. Крупный прямой нос, густые тёмные брови, узкие поджатые в тонкую линию губы и... глаза. Серые. С пристальным и оценивающим взглядом. Мы немного похожи, но всё же я, видно, пошёл больше в мать. Информации много, но это сухие факты. Дэвид Бродерик Тёрнер (1957 — 2005 гг.). Родился в Англии, в графстве Бедфордшир, в Милтон-Кинс. Закончил с отличием Ливерпульский университет, получив магистра в области юриспруденции. Работал в «Clifford Chance», одной из самых узнаваемых в правовой отрасли фирме, деятельность которой включает в себя рынки капитала, судебные разбирательства и разрешение споров, а после — в компании «Linklaters», оказывая юридические услуги в областях корпоративного, банковского и налогового права, а также в сферах недвижимости, кризис-менеджмента, частного капитала, управления инвестициями и здравоохранения. По прошествии пяти лет отец основал собственную фирму «David Turner Law Firm», и хоть начинал он с малого, но вскоре крепко встал на ноги. Залогом его успеха являлись знания, умение вести дела, накопленный опыт, завидная трудоспособность и имя, которое он заработал, трудясь на благо клиентов. Конечно, с такими мастодонтами юридического мира, как, например, «Allen & Overy», имеющей сорок два офиса в двадцати девяти странах, он и рядом не стоял, но все же вполне успешно сотрудничал как с частными лицами, так и с небольшими компаниями в Англии и Германии. Состоял в браке с Валори Гамильтон Олсон. Больше о матери нет никакой информации — лишь фотография. Юная девушка с тёмными длинными волосами и моими глазами. Я внимательно разглядываю старую фотографию моей матери, но в моём сердце пусто. Я не помню её. Вот так. Меня зацепило другое... О разводе родителей в этой статье нет ни намёка. Но Майлз говорил, что они развелись, когда мне было два года. Получается, либо развод скрыли от прессы, либо он не случился. Странная ситуация. Очень странная.       Из статьи узнаю, что отец, видимо, погиб в авиакатастрофе. Частный самолёт, принадлежащий «David Turner Law Firm», пропал с радаров где-то в Ирландском море, в районе острова Мэн. Я прикинул и подсчитал. Получалось, отец погиб, когда мне было восемнадцать. Значит, до совершеннолетия и вступления в права наследования мне оставалось три года. Наследство... Как указывалось в статье, всё своё движимое и недвижимое имущество Дэвид Бродерик Тёрнер завещал единственному сыну, Александру Дэвиду Тёрнеру.       Я, достаточно быстро разобравшись, долго копался в соцсетях, на платформах для блогеров и медиа, ища информацию о себе, и не нашёл. Ни страниц, ни профиля, ни блога, ни статей, ни упоминаний. Очевидно, я человек непубличный и «тщательно оберегаю личное пространство и внутренний мир», как сказал кто-то, кого я не помню.       Только когда меня осенило вбить в поиск "«King's College London» выпуск 2009 года", я, наконец, увидел себя. На официальном сайте Королевского колледжа Лондона, одного из самых крупных, старых и престижных университетов Англии, где я изучал искусствоведение, историю художественной культуры, изобразительного искусства и предметно-пространственной среды, историю изящных искусств и рынок, практики кураторства в современном искусстве, креативные индустрии и менеджмент, а также историко-культурное наследие, экспертно-аналитическую и организационно-управленческую деятельность, был размещён список выпускников, в котором значился Тёрнер А. Д., и с десяток фотографий моего выпуска.       Я с интересом разглядывал девушек и парней в чёрных и алых мантиях и квадратных square academic cap с дурацкой кисточкой сбоку, выстроившихся на специальном приспособлении со ступенями, установленном на фоне величественного здания в стиле неоренессанс. Пытающиеся быть серьёзными на официальном фото, но всё равно улыбающиеся счастливо и радостно незнакомые лица. Брошенные по традиции вверх, в синь неба, академические чёрные шапочки, словно птицы летящие над головами хохочущей и обнимающейся толпы. А вот и я в компании четырёх парней, обнимающих меня за плечи, и двух девушек. Мы смеёмся и дурачимся перед объективом, и я в центре этой компании. Вот в похожей ситуации, но теперь на мне висят уже другие юные леди. Похоже, Ал Дэвид Тёрнер был весьма популярен, так как количество фотографий с моим участием преобладает. Рассматриваю себя. Да, это я. Точно. Без всяких сомнений. Узнаю этот взгляд, нагловато-уверенный и в то же время томный и чувственный, взгляд и выражение превосходства, что так заводили участников аукциона. Я потерял этот взгляд, как и уверенность в собственных силах. Они утонули в ледяной ноябрьской мутной воде Темзы.       Не найдя больше ничего интересного, я закрыл ноутбук. Было тоскливо и одиноко. Захотелось тепла, и я пошёл в гардеробную Майлза. Решительно снял со стены гитару и спустился в гостиную. Перебирая струны, я настолько ушёл в себя, что подскочил от неожиданности на диване, где валялся, глядя бессмысленно в потолок, когда услышал бархатное: — Вот видишь? Это внутри тебя. — Человек-пантера вошел неслышно и, словно на мягких лапах, беззвучно. Ну, или это я не услышал. — Музыка. У тебя дар, а ты от него отказался. — Майлз прямо в пальто садится рядом со мной. — Ты бы мог стать музыкантом от Бога, а стал торгашом.       Он сутулится. Видно, замёрз, а может быть, и нет. Взгляд у него тоскливый и безнадёжный, но не осуждающий. Вовсе нет. Он, вроде, жалеет меня. Словно давно уже понял, что слова бесполезны и ничего не изменят. Я чувствую себя так, словно единственный человек, мнением которого я дорожу, от которого я ждал всем сердцем одобрения и уважения, махнул на меня рукой в полнейшем разочаровании. Это чувство начинает меня бесить. Забытое мною упрямство и гордость вдруг поднимают головы. — Знаешь что, Майлз, мне Джинн показала видеозапись того аукциона. Я себя видел. «От Бога» я ещё и торгаш, знаешь ли. — О, да. Я не спорю, — Ма улыбается мне тепло и успокаивающе, почувствовав, что я разозлился. — Но у тебя был выбор. И ты выбрал деньги. Не музыку. — Осуждаешь? — я отбросил гитару и сел с ним рядом. Майлз вздыхает. — Разве я имею на это право? Я сам поступил точно так же. Но знаю, что поступил правильно. — А я, значит, нет? — но Майлз, ничего мне не ответив, тяжело поднимается и идёт к двери, на ходу снимая пальто. ****       Я объелся. Ма приготовил нечто восхитительно вкусное: фетучини с ветчиной и грибами в сливочном соусе. Так он назвал то, что я уплетал, постанывая от удовольствия, чем явно смущал его. Пока он готовил, причём сам готовил, не в микроволновке, я сидел за стойкой на табурете, положив подбородок на скрещенные кисти, и следил за ним. За тем, как он двигается. Хищно и расчётливо, не делая лишних движений. Выверено, но, мать твою, грациозно. — Ма. Ты только не обижайся. Я честно не помню, и мне стыдно, но я всё же спрошу. Как твоё полное имя? — Майлз на мгновение замирает, но отвечает практически сразу. — Майлз Питер Кейн, — голос звучит почти равнодушно, а я заслушался. Его голос младше владельца и, глядя на Ма со спины, я не могу определить, сколько ему лет на самом деле. Тембр выше, чем у меня, но еле заметно. Если бы не мой музыкальный слух, я бы не отличил его голос от своего. Интересно, а он поёт? Я ужасно хочу, чтобы он пел. Это ему бы пошло. — Ты расскажешь мне о себе? Кто такой Майлз Питер Кейн? Как я понял, ты музыкант? Ты играешь? Сочиняешь? Поёшь? — Я вор, Александр, — произносит он резко. — Да, я играю и сочиняю. Пою и даже выступаю изредка в клубах. Но это всё для души и никогда не станет моим призванием. Я краду произведения искусства. Это у меня получается в совершенстве. Ну, скажем, получалось до некоторого времени, — Ма многозначительно поглядывает на меня через плечо, и я затыкаюсь и больше не лезу с расспросами. **** — Майлз.       Я сижу, откинувшись на спинку удобного кресла и наблюдаю за мужчиной, сидящим напротив, в гостиной. Он курит неспешно и попивает скотч. На улице уже сумерки, хоть всего лишь начало пятого. Зимние дни не живут долго. Ма лишь поднимает вопрошающе бровь. — Поговорим? — в окно бьётся промозглый январский ветер, и мокрый снег стучится мелкими каплями. В гостиной Майлза уютно. — Поговорим. С чего ты хочешь начать? — Ты сказал, что мои родители развелись... — Ты сам так сказал. Я повторил лишь то, что от тебя услышал. — Что ещё я тебе рассказывал? — Майлз затягивается в последний раз и тушит наполовину искуренную сигарету. Откидывается на спинку кресла и начинает рассказ, невозмутимо смотря в потолок. — Твоя матушка умерла, когда тебе исполнилось восемь. Слабое сердце и осложнения после перенесённого гриппа. На тот момент ты учился в начальной школе «Эннс-Гроув», и твои бабушка с дедом продолжили о тебе заботиться, как могли. Но ты покладистым нравом не отличался. Эгоистичный, самоуверенный, наглый. Ты с самого детства решил, что являешься центром вселенной и, как ни странно, похоже, в тот период твоей жизни это было действительно так. Тебе сходило с рук то, за что другого постигло бы неминуемое наказание. Ты срывал в школе уроки, потешался над учителями и высмеивал их, о чём частенько рассказывал мне со смехом. Ты издевался и изводил учеников, если решал, что кто-то из них тебе всего лишь не нравится. Но никогда не нападал на тех, кто был слабее тебя. Как физически, так и морально, что для меня удивительно. Тебя любили. Тебя ненавидели и боялись. Тебе всё прощалось. Возможно, никто не хотел с тобой связываться. Ты был слишком умён и изворотлив. Повзрослев, ты отключил тормоза за ненадобностью. Угоны машин, попойки, поджог публичной библиотеки, за что трое твоих приятелей вылетели из школы шрапнелью. Все знали, кто был зачинщиком, но ты опять ускользнул от расправы. Никто из твоих подельников так тебя и не сдал. К четырнадцати годам ты добился того, что о тебе в Шеффилде слышал даже глухой. Последней каплей, переполнившей чашу терпения твоих grandmother и grandfather, сроду не имевших на тебя и капли влияния, стало тело упившейся в хлам старшеклассницы, выловленное из облёванного и усыпанного битым стеклом бассейна их дома, наутро после устроенной тобой вечеринки. Они связались с твоим отцом, и тот лично приехал. Дело так и не завели. Ты клятвенно заверял, что не в курсе того, что случилось, и я тебе верю. При всём своём эгоцентризме ты мне никогда не врал. Врать — это не про тебя. Ты уклоняешься, елозишь, юлишь, но не врёшь. Если прямо тебя спросить, ты ответишь правду. Так уж ты устроен, мой дорогой, — и Майлз тянется за сигаретой, а я поражённо молчу, и переварить то, что услышал, у меня получится вряд ли. Слаб желудком, наверное. — Отец забрал тебя в Лондон, — Майлз прикуривает от зажигалки творения лондонской компании «Dunhill». «Творение» — по-другому и не скажешь (я-то уж знаю). — Он был человеком консервативным, жёстким и резким. Потакать тебе у него даже в мыслях не проскользнуло, и ты поначалу притих. Дэвид, похоже, пытался с тобой сблизиться, но безуспешно. Для тебя он так и остался чужим человеком. Как отца ты его не принял. Я был поражён, если честно, когда узнал, что он оставил всё своё состояние парню, который отцом его не считал. Может, он чувствовал вину перед тобой или перед бывшей женой? Я не знаю, и ты не знал. Матушку ты обожал. Отчаянно, пылко и страстно. Нет, она не была идеалом твоего мировоззрения. Ты частенько её ругал. Называл глупой, наивной дурындой. Но любил ты её бесконечно. Она, как я знаю, замуж во второй раз так и не вышла. До самой смерти работала в публичной библиотеке Шеффилда совершенно бесплатно. Та стала её отдушиной и её детищем. Твоя мать покупала редкие книги на собственные сбережения и отдавала их безвозмездно библиотеке, которая теперь носит её имя.       Майлз пристально и испытующе вдруг на меня смотрит, словно знает мой самый личный секрет. Я молчу и почти не дышу. Кейн продолжает: — Ты окончил в Лондоне школу и поступил в университет. Вот в принципе всё, что я знаю о твоей юности.       Я долго молчу, прислушиваясь к ощущениям от услышанного, и ничего. Как не про меня. Когда поднимаю глаза, упираюсь в такие же напротив. Всё же Майлз чертовски похож на меня. — Где мы познакомились? — Ну, скажем, не познакомились, а всего лишь, для начала, пересеклись. МАЙЛЗ       В быстро меняющемся Сохо это постоянство приятно греет душу. Гей-бар «Near by». Он бесперебойно работает каждый день с часа дня до трёх утра. По пятницам и субботам у входа выстраиваются длинные очереди, но меня тут знают и пропускают, лишь пожелав хорошего отдыха. В клубе самые симпатичные бармены во всем Лондоне, которые определенно стоят того, чтобы ждать. Ну и своих заоблачных чаевых они тоже стоят.       «Near by» – хипстерская Мекка в Сохо. Позиционирует себя как high fashion boy’s DJ bar и исправно блюдёт свою репутацию. В чём попало сюда не пустят, так что посетителям приходится наряжаться. Здесь приветствуются обтягивающие футболки и скинни-джинсы. Он, пожалуй, единственное место в Сохо, которое меняет в течение дня свой формат. «Near by» отлично подходит для спонтанных встреч с подругами и друзьями: к этому располагают удобные кожаные диваны, бранчи (кстати, бранчи, как и «безумное чаепитие» Алисы, придумал Чарльз Латуидж Доджсон) с интересными блюдами типа североафриканской шакшуки и сложносочинённая коктейльная карта. Это отлично работает на контрасте с остальными локациями Сохо, где не так обращают внимание на внешнюю атрибутику. Самое приятное, что, как в сказке «Золушка», тыква превращается тут в карету: вечером в «Near by» открывают танцпол с диджеем и ремиксами популярных поп-гимнов ЛГБТ. От этого бара можно отсчитывать дни сотворения Сохо в том виде, в котором я знаю его сейчас. В прошлом это был старомодный гей-клуб с затемненными окнами и опилками на полу. Этот бар — живое свидетельство того, как меняются нравы. Сейчас он занимает два этажа, а через большие окна видно всё, что происходит внутри. На входе тебя встречает возбуждённая и оголтелая беснующаяся толпа, а на втором этаже тихо и можно поговорить. Это действительно очень яркое и современное пространство из разряда safe choice. Здесь можно надёжно, вполне себе качественно и с последствиями провести время. Бар по праву гордится своей демократичностью. Кроме мужчин с определённой ориентацией клуб пускает в свои стены queer females (женщин, которые не вписываются в стандартные сексуальные рамки). Но те, как правило, тусуются особняком. Сегодня в клубе аншлаг. В это сложно поверить, но мужское гоу-гоу – редкость не только в Сохо, но и во всем Лондоне. Лишь по пятницам его можно увидеть именно в «Near by». На низенькой сцене два молодых симпатичных подкачанных парня, одетых лишь в драные джинсовые шорты, вытворяют синхронно нечто среднее между стрип-данс и хип-хопом. Сильные тела извиваются в такт музыки и поблёскивают от пота. Народ сходит с ума на танцполе. Мне нравится здесь бывать. Тут можно запросто снять себе на ночь или на час как молоденько-смазливого юного паренька, так и солидного мужчину в возрасте. Дело вкуса и предпочтений.       Я на своём излюбленном месте за барной стойкой в углу у стены, болтаю лениво с Бадди — красавчиком с длинными платиновыми волосами, работающим последние пару лет в клубе барменом. Сегодня утром я связался с постоянным заказчиком и теперь вполне доволен провёрнутым делом. Мой счёт в NCB (Cayman) Limited пополнился изрядной суммой в американской валюте, и на ближайшие две недели я разрешил себе взять тайм-аут. Я попиваю скотч и разглядываю неистовствующую толпу на танцполе и тех, кто сидит в зале в компании или в одиночестве. Нет, сегодня я не намерен искать временного партнёра. Я отдыхаю от дел. Мне и так хорошо, но вдруг... Они выбиваются из общей массы не только видом, но и поведением. Я заинтересованно разглядываю странную пару, и мне становится любопытно. Что они тут забыли? Каким ветром их занесло?       Два молодых мужчины в шикарных костюмах и белоснежных рубашках сидят в тёмном углу за круглым столиком друг напротив друга и разговаривают. Вернее, один из них, страстно жестикулируя, убеждает в чём-то второго, который не обращает и малейшего внимания на собеседника (если так можно назвать в этот момент говорящего). Парень с тёмными волосами, зачёсанными назад, длинным носом и поджатыми брезгливо губами хищно смотрит за плечо своего спутника, разглядывая извивающихся на танцполе парней. Он мне не нравится. А вот тот, что напротив... Высокий. Выше длинноносого на целую голову и в полтора раза шире в плечах. Смуглый. С короткострижеными вьющимися иссиня-чёрными волосами (явно чувствуется итальянская кровь) и чётким профилем (который вполне в моём вкусе), он меня заинтересовал. Он замечает, что дрищ, сидящий напротив, не слушает то, в чём его пылко пытаются убедить, и нагибается, хватая ладонями протянутых через стол сильных рук кисти длинноносого парня, пытаясь, видимо, привлечь его отсутствующее внимание. Тот морщится и, выдернув из мощных ладоней узкие кисти, убирает со стола руки, оставляя спутника сидеть, застыв в жалкой позе. Чёрт. Чем же дохляк так зацепил такого брутального мачо? Я внимательно разглядываю откинувшегося небрежно на спинку кресла мужчину, и он, явно почувствовав мой пристальный и изучающий взгляд, оборачивается. Смотрит пронзительно, дерзко и нагло, бессовестно, прямо в упор и вдруг улыбается. Твою ж мать! Никто никогда так смотреть на меня и так улыбаться не смел. Не было прецедентов. Меня словно водой ледяной в сауне окатили или помоями (не знаю, что хуже). Меня препарировали, словно лабораторную крысу. Просчитали и оценили на раз. Повесили этикетку и выжгли клеймо. Наглец смотрел, будто видел меня насквозь, и улыбался так снисходительно и понимающе, словно знал про меня даже то, о чём я сам не догадывался. У меня зачесались набитые в драках костяшки пальцев, и бешенство затопило. Я почувствовал, что меня вроде унизили и расчленили. Словно достаточно лишь одного взгляда. Лишь одного взгляда, и я уже неинтересен, как прочитанный бульварный роман, выкинутый небрежно с мусором за ненадобностью. Пока я закипал и уже начинал вариться в гневе, дрищ в дорогущем костюме поднялся и с высокомерным выражением на холёном лице бросил спутнику пару фраз, а после... После он медленно и как-то лениво и томно снял идеально сидящий на стройной фигуре пиджак и перекинул его через плечо, и я об обиде забыл моментально. Парень двигался так, что любой самый экстравагантный приватный танец в исполнении суперэлитного стриптизёра не вставил бы. Не сравнился.       Я смотрю зачарованно ему вслед, идущему вдоль танцпола и сияющему белоснежной рубашкой. Он рассекает беснующуюся толпу, как ледокол. Уверенно и не меняя курса. Он несёт себя с таким исключительным и безмерным достоинством, что перед ним расступаются. Расступаются, смотрят и провожают взглядами. — Не, ну ты посмотри, Бадди. Ты посмотри, какой зад! — подвыпившая компания из трёх молодых пидорков-завсегдатаев клуба (примелькались уже) доматывается до бармена. — Два кокоса! — и один из троих жмёт пальцами воздух перед собой. — Вот это задница! Даёшь ей отдельную жизнь в Instagram! Гай! Щёлкни его со спины, а лучше видео отсними. Я вздрочну на шикарные полупопия. Мечта, а не жопа. Так бы и... — он не успевает закончить пошлую фразу.       Мои кулаки не привыкли чесаться зазря и без выхода. Чела сносит с высокого барного табурета, он пролетает вдоль барной стойки и врезается в стену спиной. Оседает на пол, как мешок с жидким дерьмом, и затихает, задумавшись и затаившись. Два нетронутые мной пока паренька, наткнувшись на обещающий взгляд, как тараканы, шифруясь и вжав головы в плечи, метнулись к приятелю и, подхватив тело подмышки, утаскивают любителя подрочить на то, что он может представить себе лишь в фантазии. Куда-то подальше. Подальше от... идиота. Я показываю Бадди два пальца, и он мне кивает понятливо.       Тони Кастильо. Так зовут смуглого парня, которого буквально пару минут назад я раздевал взглядом и подумывал, как буду с ним... Это было давно. До той улыбки, что вытряхнула меня из кишок и заброшенного за плечи элегантного пиджака. До той походки, гордой и наглой. До Алекса, как я узнал.       Тони болен, как оказалось (в принципе, я так и думал). Он болен этим нахалом. Ему жизненно необходимо выговориться, а тут благодарные уши и скотч.