За стенами замка

      8 Сентября, 2003. Больница Святого Мунго       Это сон. Это определенно сон, потому что она снова в Хогвартсе и сидит в красно-золотой кофте в противовес к серебристо-зеленому шарфу, повязанному у нее на шее. Гермиона стала просыпаться по мере того, как голоса, звучащие в комнате, стали все громче, и матч по квиддичу между Гриффиндором и Слизерином окутывается туманом, ускользая от нее.       С трудом открыв свои глаза, она наткнулась взглядом на двух людей, стоявших возле её кушетки, и мгновенно узнала владельца рыжей макушки и темнокожего брюнета рядом с ним.       Перед тем как обратиться к Рону, Гермиона взглянула на Блейза. Он тихо произнес: «Два дня», – и она кивнула.       За прошедшую неделю Гермиона провела в сознании всего двадцать минут. Это ее новый рекорд, и судя по лицу Блейзу, он тоже это знал.       ― Поттер сказал, что ты хотела поговорить со мной? Что-то случилось? ― спросил он как ни в чем не бывало.       ― Нет, ― она неуверенно взглянула в сторону Рона и покачала головой. ― Все в порядке. Я просто хотела кое о чём попросить, но это может подождать.       Блейз, должно быть, догадался, что бы ни хотела обсудить с ним Гермиона, она хотела сделать это без Рона, и его лицо выразило понимание. Перед тем как выйти, Блейз протянул ей отвратительно выглядевшее зелье в уже давно отмеренной дозе: на вкус оно было еще хуже, чем выглядело, но ей приходилось его принимать четыре раза в день.       Это средство – на сегодняшний день лучшее, что у них есть для решения её проблемы. Они все ещё не выяснили, чем именно в нее попали: Пожиратель Смерти, метнувший в неё тем заклинанием, перед тем, как его оглушили, успел бросить вслед дюжину прочих, и поэтому «Приори Инкантатем» не сработало. Проклятие попало ей в живот, и её оглушило на несколько секунд; решив, что ничего страшного не произошло, она продолжила участвовать в битве. Понимание того, что что-то было не так, пришло лишь спустя несколько часов после, когда она неожиданно упала, потеряв сознание.       Приведя ее в больницу Святого Мунго, они поняли, что столкнулись с темной магией, о которой никто ранее не слышал. Заклятие вызывало последовательную органную недостаточность, иными словами, «отключало» органы один за другим, начиная с того места, куда попало, и быстро распространяясь по всему телу. Действие заклятия не поддавалось оказываемому лечению, и поэтому единственное, что они могли делать ‒ это немного замедлить процесс.       По мере того, как проходили недели, целители и ее друзья все больше переживали из-за её состояния: болезнь дошла до легких и теперь направлялась к сердцу. Все знают ‒ в тот момент, как темная магия дойдет до сердца, все будет кончено, потому как останется только мозг, поражение которого приведет к летальному исходу. В больнице Святого Мунго целители часто использовали зелья, поддерживающие работу внутренних органов, но когда дело касалось поражения мозга, ни одно зелье не могло остановить процесс.       Гермиона стала похожей на зачарованную неодушевленную машину, в которой ничего больше не работает самостоятельно. Она знала, что если бы находилась в маггловской больнице, то наверняка умерла бы спустя всего несколько часов после поступления.       ― Если бы Гарри не сказал мне про заклинание Барьеро, я бы так и не узнал, — начал Рон, и Гермиона приготовилась к тому, что могло прозвучать дальше.       Уже на протяжении нескольких лет она слышала язвительные реплики и оскорбления в адрес Драко и Каэля. Хоть это были небольшие колкие замечания, они заставляли ее сердце горько сжиматься, потому что только доказывали, что мир ни насколько не изменился после войны. Предрассудки и ненависть, некогда направленные в сторону магглорожденных и так называемых предателей крови, теперь же преследовали чистокровных и родных Пожирателей Смерти. Единственными людьми из таких семей, работавшими в Министерстве Магии, были Тео и Пэнси; им приходилось выслушивать оскорбления в адрес чистокровных точно так же, как когда-то слышала Гермиона в свой. Всё больше волшебниц и волшебников предпочитали жениться на магглорожденных или на полукровках, потому как никто не хотел иметь отношение с людьми, которые когда-то устроили террор в своей стране и не только.       Гермиона съёжилась при мысли, что люди не учатся на своих ошибках: она не понимала, как люди не видят, что они идут по той же самой дорожке, что и десять лет назад.       Блейз Забини, чья семья не была уличена в связи с Пожирателями Смерти, работал в больнице Святого Мунго целителем; ему приходилось сталкиваться с тем, что некоторые пациенты отказывались от его ухода, узнав о его древней родословной. Даже Ханна Эббот, девушка с Пуффендуя и супруга Невилла, получала свою порцию неодобрительных взглядов, потому что её семья была из списка «Священных двадцати восьми».       Впервые услышав о нападениях на бывших Пожирателей Смерти, Рон сказал: «Ну, они и не были святыми», — и Гермионе захотелось накричать на него.       Все больше и больше чистокровных становились похожими на затворников. Те семьи, которые не были связаны с Волан-де-Мортом, были достаточно обеспеченными, чтобы позволить себе не работать от слова совсем, и они пользовались этой возможностью; тем же семьям, чьи счета были опустошены из-за поддержки Волан-де-Морту во время войны, пришлось справляться с настигнувшими проблемами самостоятельно. К таким семьям, например, относилась и семья Тео.       Тем не менее, такие обстоятельства не мешали оставшимся приверженцам чистоты крови продолжать верить в свои убеждения и надеяться если не на возрождение Волан-де-Морта, так на возвращение старых порядков.       — Да, было здорово снова увидеть Каэля, — ответила она, отводя взгляд в сторону. Гермиона не могла говорить о Драко ни с кем из семейства Уизли, особенно с Роном.       Она знала о чувствах Рона: он признался в любви к ней глубокой ночью, когда они искали крестражи; он все еще любил ее, спустя столько лет.       Впервые, когда Рон заговорил об этом спустя почти три года после войны, она проплакала несколько часов, так и не заставив себя произнести и слова. Он принял это за отказ, и они решили забыть обо всем, словно ничего и не было.       Гермиона все еще продолжала накладывать защитные чары на свою квартиру и проверять каждую комнату на наличие в них посторонних каждый раз, когда возвращалась домой или просыпалась от малейшего шороха посреди ночи. Даже Живоглот перестал перемещаться по ее квартире по ночам. Гермиона спала с палочкой, зажатой в руке под подушкой. Спустя пять лет после войны она все еще просыпалась от своего собственного крика, переживая по-новому дни и ночи, проведённые в скитаниях в поисках крестражей: Беллатриса находит их, убивает Гарри и Рона у неё на глазах, и пытает её; Гермиона видела в своих кошмарах окровавленное тело; продолжающаяся война и Каэль…       Рон сделал еще одну попытку в декабре спустя пять месяцев после прекращения домашнего ареста Драко. Гермиона ждала, когда он свяжется с ней, навестит её и будет приводить Каэля, но он так и не явился, и она поняла, что Драко скорее всего не придет. В конце концов, они были уже не в Хогвартсе.       Со второй попытки Гермиона согласилась съехаться с Роном. Она не говорила и даже не упоминала о Драко в присутствии кого-либо из семейства Уизли и притворялась, что не имеет никаких к нему остаточных чувств. Она заботилась, любила и была головой в отношениях с Роном, никто бы и не посмел сказать, что что-то не так. Но, конечно же, этот фарс не продлился долго: во время их первой совместной ночи она расплакалась, дрожа всем телом; в тот же раз, когда она впервые получила с ним удовольствие, Рон сильно разозлился: она назвала его Драко.       После этого они решили, что строить такие отношения не имеет смысла; она все еще была слишком сломлена, вздрагивала от малейших прикосновений и, казалось, стала похожа на параноика.       И все еще очень сильно любила Драко Малфоя.       Гермиона и Рон ругались так, как никогда прежде, он не хотел даже и слышать о Каэле в то время, как Гермионе нужно было поговорить о своем ребенке хоть с кем-нибудь. Она знала, что любила Рона, но уже давно устала притворяться, что эти чувства хоть как-то отличались от тех, что она испытывала по отношению к Гарри. Её сердце давно уже принадлежало другому.       Гермиона была непреклонна в своем желании поправиться, быть счастливой и здоровой, но когда она не могла сдерживать свои чувства, не способная быстро спрятать их обратно, она ловила на себе понимающий взгляд Гарри, не осуждающий и сочувствующий.       Каждый год на день рождения Каэля, она чувствовала себя такой же потерянной, как и в тот день; Гермиона запиралась в комнате Каэля или пряталась в доме Пэнси. Она рыдала, больше всего на свете желая, чтобы это был не только его день; чтобы она могла побыть с ним... с ними, эгоистично мечтая стать полноценной семьей.       После каждого такого срыва ей приходилось собирать частички самообладания и восстанавливать свои стены, посвящая всю себя друзьям и не обращая внимания на обиженные взгляды Рона и Джинни. Они не заслуживали такого: не заслуживали друга, переживающего ужасы давно прошедшей войны и так отчаянно желающего быть где-то в другом месте.       Она – Гермиона Грейнджер, ярчайшая ведьма своего поколения, героиня войны, обладательница Ордена Мерлина первой степени и страдающая от посттравматического синдрома.       — Произошло еще одно нападение, — сказал Рон, меняя тему, — Лавка «Горбин и Беркс» разрушена, Берк пропал.       — Есть какая-нибудь информация о личностях нападавших?       — Еще нет. Ничего, что могло бы помочь. У нас есть только предположения, что ты озвучивала ранее.       — Полукровки или магглорожденные, — произнесла она, и Рон кивнул.       — Я уже ухожу. Гарри останется допоздна в офисе, и Джинни хочет помочь с мальчиками. — продолжил Рон и легко поцеловал её в лоб; она кивнула, — Я люблю тебя. Увидимся завтра.       — И я тебя. Спокойной ночи. И, Рон, ты не мог бы позвать Блейза? — спросила она, не обращая внимания, как его передернуло при упоминании имени бывшего слизеринца. То, что она звала его таким образом, просто по имени, было одной из тех вещей, которые Рон и Гарри не могли понять, но до сих пор не спросили почему.       Не прошло и десяти минут, как Блейз вошел в палату с легкой улыбкой на лице, слишком довольной, и, так как они пребывали в больнице, здесь она казалась совершенно неуместной. Но это его характерная черта. Или, быть может, характерная черта всех слизеринцев.       — Чем могу быть полезен, Грейнджер? — спросил Блейз, и она закатила глаза.       — Помнишь, ты сказал, что должен мне?       — И в чем дело? — прищурился Блейз; ее тон выдавал её с головой. Она знала, что её просьба точно ему не понравится. Только благодаря ему она все еще была жива, и при мысли, что ей придётся просить о чем-либо большем, она испытывала чувство вины.       — Мне нужен Омут памяти.       — Гермиона… — начал Блейз, и она вздохнула, заранее зная, что он скажет, — Мало того, что они чрезвычайно редки в наши дни, так еще и в твоем состоянии его использование может привести к еще большему ущербу. Ты не только просматриваешь свои воспоминания, ты снова переживаешь их. Это ослабит тебя и может даже убить. За эти четыре месяца ты истощилась практически полностью. Мы так близки к разгадке, я не могу рисковать тобой.       — Пожалуйста, Блейз! Я так больше не могу. Каждую неделю я провожу все больше и больше времени без сознания и забываю вещи, которые со мной происходили. От этих зелий у меня затуманивается разум, и я не могу разобраться с мыслями в своей голове. Мы оба знаем, что нам нужно время, которого у нас нет…       — Мы так близки, Гермиона. Почему ты мне не доверяешь? Я обещал тебе, что не дам тебе умереть. Ты один из моих самых близких друзей, ты спасла мне жизнь в тот день в Хогвартсе, и теперь я спасу твою, — твердо сказал Блейз.       — Я бесконечно тебе благодарна за все, что ты для меня сделал, Блейз, правда. Но я так устала, — вздохнула она и покраснела, прошептав. — Но я так по нему скучаю.       Это застало Блейза врасплох. Будучи лучшим другом Драко и крестным отцом Каэля, он был одним из первых людей в её окружении, который умолял все им рассказать.       — Ты же знаешь, что тебе не нужен Омут, чтобы вернуть его, — сказал Блейз, скрещивая руки, — Он бы появился здесь через секунду, если бы узнал, и тебе это известно. «Но это не правда», — подумала она, но ничего так и не сказала. Иногда ей казалось, что её жизнь только и состояла из тех вещей, что она так и не сказала.       — И к чему хорошему приведет моё признание? Вот так всё вывалить на них? При мысли, что он может быть здесь, мне становится плохо. Мне плохо, потому что я одной ногой на том свете, но единственного человека, которого бы я хотела рядом, я не могу иметь. У меня нет времени для счастливого конца, Блейз. Я не хочу, чтобы он был здесь, напоминая мне о том, что я могла иметь; я не хочу, чтобы он притворялся, что мы счастливы и влюблены друг в друга…       — Но так и есть! Вы двое все еще любите друг друга!       — … у нас не осталось времени, — сказала она, качая своей головой, — У меня остались только мои воспоминания, Блейз, но теперь даже они ускользают от меня.       — А что тогда с Каэлем? Почему ты не скажешь ему? Он твой сын, Гермиона! Я был на стольких ужинах в поместье Малфоев, что даже не сосчитать, и я никогда, никогда, не чувствовал себя настолько неуютно, как после того, как начал лечить тебя. Если они узнают, что я обманывал их, что я держал это всё от них…       — Я не смогла ему рассказать. Он был так счастлив, и я не могла отобрать это у него. Я не могла так с ним поступить.       — Ты не подумала, что он почувствует, когда узнает, что его мать умерла, скрывая свою болезнь от него? Ты никогда не думала, как сильно это разобьёт ему сердце? — кричал Блейз, и она поняла, насколько он разозлился: эта тема была единственной, обсуждения которой они оба старались избегать, потому каждый раз всё заканчивалось тем, что они обвиняли и кричали друг на друга.       — Я не могу, — вздохнула Гермиона.       — Это его уничтожит. Уничтожит их обоих. Гермиона, они будут винить себя до конца своей жизни. Ты и я, мы оба знаем, что Драко ‒ мастер по Зельям, и его помощь могла быть бесценной.       — Блейз, пожалуйста, хватит, — заплакала она, и Блейз тяжело вздохнул.       — Я знаю только одного человека, у которого есть Омут, — сказал он, скрещивая руки и прищуривая глаза. — Если этот человек спросит, зачем он мне нужен, я скажу, что он для моего пациента, находящегося при смерти. — она кивнула, не совсем понимая, к чему он ведет, — И если этому человеку станет интересно, а я не сомневаюсь, что станет, кто мой пациент, я не стану скрывать. Они спросят, кто умирает, и тогда я скажу, что это Гермиона Грейнджер. — сказал Блейз и хотя он очень старался запугать ее и выглядеть серьезно, на его лице появилась самодовольная улыбка, которую он не мог скрыть.       — Хорошо…       — Единственный Омут, о котором я знаю, находится в Малфой Мэноре, — спокойно сказал Блейз, словно говоря о чем-то обыденном как, например, погоде.       — Нет! Блейз, пожалуйста! — проревела она в панике, — ты мой целитель, ты не можешь раскрывать информацию о здоровье своего пациента!       — Ты так думаешь?       — Ты обещал! Ты, черт возьми, обещал, Блейз! Я поверила тебе! Ты не можешь так со мной поступить!       — Ты сказала, что у тебя не осталось времени. Я дам тебе это время, и ты используешь его с толком или я прокляну тебя самолично и прямо здесь. И еще я собираюсь попросить его о помощи, — сказав это, Блейз покинул комнату, и она закричала.       8 сентября, 2003. Больница Святого Мунго       Стук в её дверь спустя почти три часа заставил её напрячься. Она знала, что Блейз пошел прямо к Драко, и она наблюдала за дверью с тех пор, как он вышел, ожидая момента, когда Драко Малфой и, возможно, Каэль ворвутся в ее палату.       — Войдите, — произнесла она дрожащим голосом.       Дверь медленно открылась, и она задержала дыхание. Когда она увидела, что человеком, вошедшим в ее комнату, оказался Блейз, она пришла в себя. Он был один, держа в руках Омут памяти.       Сердце Гермионы замерло.       Может, она и не хотела для них всего этого, но она подумала, что, узнав обо всем, они сразу же придут к ней, и видеть Блейза здесь одного было очень больно. Она ненавидела себя за эти мысли.       — Не смотри на меня так, мне не хватило яиц, чтобы сказать ему, — тихо сказал Блейз. — Вот твой Омут. Постарайся не умереть, пользуясь им.       — Спасибо, Блейз.       — Не благодари меня. Возможно, этим я сам себе вырыл яму. Он убьет меня, когда узнает, что я сделал.       Она понимающе кивнула и смотрела, как он покинул комнату.       Омут парил в воздухе над ее коленями, она сморгнула блестящую слезу, упавшую прямо в Омут, и опустила в него голову.