За стенами замка

      19 Сентября, 1996. Большой зал       Наступил день её рождения, и несмотря на это, она ещё никогда не вела себя так незрело: зная почему он игнорировал её, смотреть в его в сторону стало практически невыносимым.       Гермиона перестала искать возможности поговорить с Драко. Это было глупо, но едва только завидев его на другом конце коридора, она тут же разворачивалась на месте и уходила в другом направлении; на занятия она старалась приходить в последнюю минуту и садилась за самую отдаленную парту за несколько рядов от него, где его запах не мог до нее добраться и единственное, что она могла видеть, это его светлая макушка. При этом, как только раздавался звонок, она быстро собирала свои вещи и практически вылетала из аудитории.       Гермиона избегала Драко Малфоя как чуму. Но всё это было бессмысленно, ведь теперь удивительным образом она чувствовала его присутствие везде... как и присутствие Пэнси, которая, казалось, приклеилась к нему и не отходила от него ни на шаг. Дошло до того, что Гермионе даже не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что он где-то рядом: она могла уловить его запах, стоило ему только войти.       Черт возьми, это сводило с ума.       Но она держалась до тех пор, пока однажды не повернула за угол шестого этажа и со всей силы не врезалась прямо в его грудь.       — Смотри, куда идёшь, Грейнджер, — прорычал он, и Гермиона почувствовала, как на смену мучительной грусти последних недель пришла настоящая ярость. Сузив глаза и стиснув челюсти, она выпрямилась, расправила плечи и задрала голову вверх, в точности копируя его манеру держаться. Он был хорошим учителем.       — В чём, нахрен, твоя проблема? — выплюнула она, её голос звучал выше, чем она ожидала, готовый сорваться в любой момент.       А зная их, ожидать ссоры долго не придётся.       — Моя проблема? Это ты влетела в меня!       — Да, Малфой, в чём твоя долбанная проблема? — и даже несмотря на то, как зла она была на его в тот момент, Гермиона ненавидела то, как легко его фамилия слетела с её губ.       — В данный момент ты – моя проблема, — снова прорычал он, и она громко рассмеялась без всякого веселья в голосе.       — Я? И почему же? Неужели задерживаю на встречу с Паркинсон ради быстрого перепиха? — при этих словах Гермиона искренне желала, чтобы каждое её слово не было насквозь пропитано ревностью.       — Заткнись! Ты и понятия не имеешь, о чём говоришь, — презрительно отрезал он.       — Я прекрасно всё понимаю! Потому что ты игнорируешь меня! Ты даже не смотришь в мою сторону! — визгнула она, возненавидев себя за то, как легко потеряла контроль над собой в его присутствии.       — Что? Неужели ты думала, раз мы трахались в прошлом году, теперь я буду тратить на тебя своё время? — со злостью сказал он, и Гермиона постаралась проглотить жгучую жёлчь, подступившую к горлу. Нахлынувшие чувства отдавались болью в груди, и в какой-то момент их стало слишком много – она не могла разобрать, какие именно из них чувствовала по отношению к нему. Но одно Гермиона знала точно – она не станет тем, кто будет плакать из-за парня. Особенно, когда этим парнем был Драко Малфой.       — Нет, — «Да, да, да», – думала она. Гермионе хотелось закричать, сказать ему, что они трахались и были чем-то, – но вместо этого она ткнула его в грудь и громко сказала: — Но тебе стоило бы, потому что мы друзья, придурок!       — Не прикасайся ко мне, ты, Грязнокровка! — тут же выплюнул он, и ее словно ударили по лицу. Она сделала шаг назад и подавила рвущийся наружу вопль отчаяния.       — Не смей называть меня так, Драко Малфой, — сказала она теперь уже тише. Она сузила глаза и указала в него пальцем. — Не веди себя так, чтобы заставить меня презирать тебя.       — Почему нет? — язвительно спросил он и взглянул на неё так, как она всегда ненавидела – с полным чувством превосходства, взглядом, говорящим, что он лучше всех остальных. Увидев это, она внутренне приготовилась к его следующим словам, потому что знала его и знала, каким жестоким он мог становиться, если злился и вставал в оборонительную позицию. — Я же презираю тебя. Более того, ты мне противна. Ты противна мне всем, что ты собой представляешь. Ну вот, теперь твоя очередь, — зло процедил он сквозь. И хоть слова его были ужасны, Гермиона знала, что он врёт: его голос дрогнул, потому что он не верил в свои слова. Это были слова другого Малфоя.       — Если ты хочешь, чтобы я поверила в это, поверила в то, что ты ненавидишь меня и даже не можешь смотреть в мою сторону, тебе нужно было сказать об этом два года назад, когда я еще не видела тебя настоящего, — наконец ровным голосом произнесла она. — Может быть, я просто не знаю, через что ты сейчас проходишь, Драко, но я знаю тебя и твоё сердце, я видела его, — почти прошептала она. — И я прошу тебя, Драко, какие бы цепи ни сковали тебя, не позволяй им завладеть тобой.       — В этом-то и твоя проблема, Грейджер, — сказал он, качая головой, — ты видишь в людях только хорошее и думаешь, что все должны быть такими же милыми, как твои долбанные гриффиндорцы.       — Я вижу добро не во всех, но я вижу его в тебе, — сказала она, посмотрев ему в глаза, и от увиденного ее сердце больно защемило в груди, а перед глазами почти появились слезы: он был напуган, и синяки под его глазами были вовсе не из-за бессонных ночей, проведённых с Паркинсон. Что-то мучило его.       Он выдержал ее взгляд; раньше, когда он так делал, он всегда хотел в нём что-то найти, но в этот раз всё было по-другому. Она чувствовала, как он анализирует её, и это так выводило её из себя, что она не выдержала и отвела взгляд, опустив голову. Он молча развернулся на месте и оставил ее в коридоре одну, не сказав больше ни слова.       10 Октября, 1996. Дорога в Хогсмид       Ну, да, она немного выпила. Ведь можно выпить совсем чуть-чуть, чтобы расслабиться, что в этом такого?       Гермиона услышала, как Рон пробормотал что-то Гарри о том, что она сказала ему в пабе, и Гермиона улыбнулась самой себе: «Рон, я не то имела в виду», – хотела сказать она, но вместо этого снова усмехнулась: «Драко настоящий придурок, но я так хочу его поцеловать», – после почти призналась она и, чтобы хоть как-то занять свой болтливый рот, стала напевать какую-то песню под нос.       Сегодня в «Трёх мётлах» она снова заметила его в толпе, и когда увидела, как он последовал за Кэти Белл в женский туалет, из-за ревности чуть не испепелила рядом стоящий горшок с цветами.       Нет, она не будет думать об этом.       Он ясно дал понять, что он о ней думал.       Гермиона заметила Кэти и ее подругу по дороге в замок, и, судя по тому, как вторая жестикулировала, девушка по какой-то причине была зла на нее. «И хорошо», – с грустью размышляла Гермиона, думая, что девушка заслужила, чтобы на нее злились, ведь она была в уборной вместе с Драко. С её Драко.       «Больше не ее», – подумала Гермиона.       Ревность и токсичные мысли, направленные в адрес охотника команды Гриффиндора, дали о себе знать спустя буквально несколько минут, потому что, когда подруга Кэти попыталась схватить какой-то предмет из рук Кэти, гриффиндорка потянула его обратно, и произошло что-то странное. Не прошло и секунды, как ее подруга громко закричала, а Кэти подняло вверх: ее руки были раскинуты в стороны, а голова откинута назад; лицо ничего не выражало, но одновременно с этим приобрело жуткое выражение. Гермиона не удержала крик при ее виде, а Гарри и Рон от неожиданности спотыкнулись на месте.       Они вместе подбежали к девушкам, и Гермиона в ужасе наблюдала за тем, как Кэти пронзительно закричала, ее тело пугающе метало из стороны в сторону, пока вдруг резко не остановилось, и тело застыло в воздухе. Ее подруга пыталась опустить ее вниз, потянув за ногу, но тело Кэти не поддавалось. Гарри подбежал к ней, они вместе начали тянуть её вниз, и, когда девушка упала, она продолжала трястись и корчиться на снегу, пока из ее губ вырывался отчаянный крик.       Гарри опустился вниз к брошенному предмету, и, пока он не успел до него дотронуться, за их спинами раздался громкий голос Хагрида, приказывающего им всем держаться подальше от неизвестного свёрстка.       Но Гермиона успела разглядеть. Она уже видела этот предмет и сразу узнала. Он был в лавке «Боргина и Берка» этим летом.       Гермиона знала, что Гарри тоже вспомнил его.       — Я уже видел его! — медленно проговорил он, но только так, чтобы его могли услышать только Рон и Гермиона. — Я видел его у «Боргина и Берка» несколько лет назад, в описании к нему говорилось, что оно проклято! Должно быть, она дотронулась до него, — сказал он, не сводя глаз с ожерелья. Гермиона могла буквально видеть, как работали шестеренки в его мозгу. — Как она его получила? — спросил он у Лианны.       — Я не знаю! — всхлипнула девушка. — Мы спорили из-за него, она ушла в туалет и потом вернулась уже с ним. Сказала, что ей нужно доставить его кому-то, — от стресса девушку трясло, и она продолжала всхлипывать.       Гермиона замерла на месте.       Нет. Пожалуйста, Боже, нет.       — Кто... — начала она, но ее голос дрогнул, — она... Кэти сказала, кто дал его ей? — всё же выдавила из себя Гермиона.       Пожалуйста, только не он, только не он, пожалуйста.       — Нет, она не сказала, — ответила Лианна, и ее глаза расширились, — о Боже, кто-то наложил на нее Империус, а я и не заметила. О Боже, она выглядела странно, когда вернулась, и я... — она снова всхлипнула, прикрыв лицо руками.       Гермиона решила, что им нужно оставить девушку в покое, и помогла ей встать на ноги, провожая в сторону замка. Лианна не могла оставить поток слёз и всхлипов на протяжении всего пути до школы. Оглядываясь назад, Гермиона посмотрела на Гарри, прекрасно догадываясь, о чём он думает.       И как по команде:       — Это был Малфой, — сказал он, и Гермиона закрыла глаза. — Он знал об этом ожерелье. Он разглядывал его четыре года назад в магазине «Боргина и Беркса», я видел его. Он рассматривал его с особым интересом, и я готов поспорить, именно его он купил в тот день!       — Гарри... — начала Гермиона, но не успела ничего сказать, когда перед ними внезапно появилась Макгонагалл и повела их всех за собой.       Гермионе никогда еще не было так плохо.       23 Октября, 1996. Коридор на первом этаже       Гарри не умолкал о Кэти и Драко ни на минуту. Слухи о том, что что-то произошло, быстро разлетелись по школе, и вскоре уже все обсуждали произошедшее, строя свои догадки и предположения и причинах несчастного случая с Кэти.       Гермиона пыталась не смотреть в сторону Драко слишком часто и не задерживать на нём взгляд, но так и не смогла себя заставить перестать думать об этом.       Она не могла не думать о том, что он сказал ей несколькими неделями ранее. Он по-прежнему избегал её, но только сейчас она заметила, что он всё же иногда поглядывал в её сторону. Гермиона никогда не видела его таким: с каждым днем он выглядел всё хуже и хуже, был истощен, в глазах, где бы он ни был, читалось отчаяние; Драко начал огрызаться на друзей и стал проводить много времени в одиночестве. Только вчера, когда она переходила через мост, возвращаясь обратно от Хагрида, она застала его сидящим с отрешенным видом на том самом месте, где они любили проводить время вместе. Гермиона почти остановилась, проходя мимо него, но заметив, как он напрягся, решила этого не делать.       На следующий день он подошёл к ней сам. Она собиралась встретиться с Роном и Гарри на школьном дворе, но вдруг кто-то неожиданно схватил ее за руки и потянул за собой за пустую нишу на первом этаже.       Гермиона знала эти руки слишком хорошо, чтобы испугаться.       — Значит, так теперь ты делаешь? Утаскиваешь случайных девиц за пустые гобелены? — не удержалась она и сказала это с горечью.       Мысль о других девушках рядом с ним заставляли её кожу зудеть, а кровь в её жилах вскипать. Ей было физически невыносимо думать об этом, думать, что кто-то другой увидит его таким, каким когда-то могла видеть его только она. Она хотела быть единственной, кто знает, как он выглядит вспотевшим и пытающимся отдышаться, единственной, кто когда-либо слышал стоны, вырывающиеся из его губ всякий раз, когда он был на грани.       Но это были опасные мысли.       — Я не трахал её за гобеленом, — выдохнул он, находясь одновременно слишком близко и далеко. Он не прикасался к ней, но наклонил голову так, что его волосы касались ее лица, и она могла ощутить его дыхание на своём лице.       — Но ты спал с ней, — выплюнула она.       — Да, — ответил он, и она отвернулась, чтобы уйти. Она знала, Мерлин, она знала. Единственное, чего она не могла понять, так это почему хотела расплакаться прямо здесь и сейчас. — И я спал с Трейси Дэвис.       — Да пошёл ты, — повысила голос Гермиона и попыталась сдвинуть его со своего пути, сильно толкнув в плечо. Она снова повернулась, чтобы уйти, но он оказался быстрее, как впрочем всегда, всегда быстрее её, и снова прижал её к стене. — Отвали, Малфой, дай мне уйти.       — Нет.       — Если ты не отпустишь меня, я закричу. Я закричу и потеря баллов станет мé‎ньшей из твоих проблем, потому что все узнают, что ты прятался с Грязнокровкой, — от её слов он вздрогнул.       — Не называй себя этим словом.       — Ты же называешь меня так.       — Ты знаешь, что ты больше него.       — А ты, значит, нет? — спросила она, и вся боль, что она испытывала, проявилась у нее на лице.       Если это было так, если у него ушло всего одно лето, чтобы вновь вернуться к своим прошлым убеждениям... Внезапно она поняла, что больше не может этого вынести. Она хотела, чтобы он ушёл, чтобы он ушёл и держался от неё как можно дальше, потому что единственное, о чём она могла думать сейчас, это его грубые и жестокие слова и презрение в его глазах. Это было невыносимо. Было ли всё это реальным? Были ли всё это бессмысленным?       Люди говорят правду, когда они саркастичны, разве не так? Могла ли она обманываться, веря в то, что за стеной недоверия скрывалось что-то ещё?       — «Я понял, что со мной происходит, только тогда, когда уже был на середине пути», — был его ответ. И снова он процитировал роман.       — Что это значит? — спросила она шепотом, не зная, способна ли говорить иначе.       — Я не знаю, что делаю, — признался он с закрытыми глазами и прислонил свой лоб к её. Она бессознательно закрыла свои.       Разговор с Гарри во время поездки в поезде снова всплыл у неё перед глазами. «Он один из них, Гермиона. Всё сделано», — но она отказывалась верить ему, отказывалась верить в это, когда увидела его в «Боргине и Берке» в начале августа, отказывалась верить, когда Гарри после инцидента с Кэти между парами утверждал ей обратное. Боже... она больше не могла.       Но вместо того, чтобы убраться к чертям оттуда, вместо того, чтобы прислушаться к голосу разума и принять холодные факты вместе с суровой правдой, она притянула его к себе за шею и крепко обняла. Разве не сошла она с ума? Не пропала с ним с головой?       — Кем тогда была для тебя я? — прошептала она, когда он никак не отреагировал на ее прикосновение.       — Моим маятником.       — Тогда зачем ты спал с ними? — спросила она, и вот теперь уже он вздрогнул и слегка наклонил голову в сторону, отчего его ресницы защекотали ее лицо.       — Потому что ты заставляешь меня забыть, кто я есть по совершенно разным причинам.       — Почему тогда ты всё еще здесь?       — Потому что я не знаю, что делать, — и теперь он уже говорил шепотом.       — А чего ты хочешь? — спросила Гермиона и опустила свои руки с его шеи, проведя ими вниз по его груди и обратно, обхватив ладонями его лицо.       Он вздохнул:       — Я хочу поцеловать тебя.       — Тогда поцелуй, — ответила она, и слова даже не успели полностью вырваться из её рта, когда он накрыл её губы своими.       Он целовал её, словно был на грани отчаяния, притягивая ее к себе за бёдра так близко, отчаянно близко, и почти задыхаясь, когда их языки сплелись в поцелуе. Гермиона почувствовала вкус слёз, но не была уверена, его или своих. Поцелуй быстро превратился в из отчаянного в злой, словно был в наказание, и по звукам, которые он издавал, она могла чувствовать исходящее от него разочарование, внутреннюю борьбу, которую он, казалось бы, вёл с самим собой. Он отталкивал её, а затем притягивал вновь.       Драко резко отстранился. Отступив на несколько шагов, он упёрся спиной к противоположной стене алькова и смотрел на неё прямо в упор. Казалось, прошла вечность, когда он покачал головой, нахмурившись и вытерев рот рукавом мантии.       Он ушёл, больше не взглянув на неё.       Гермиона прижала руки к груди, сползла по стене вниз и, впервые за долгое время не выдержала, громко заплакав.       Ей было все равно, услышит ли её Драко или нет.       31 Октября, 1996. Коридор на шестом этаже       В Хэллоуин они встретились снова.       Гермиона задержалась на очередном патрулировании, так как в эту ночь студентов, нарушающих школьный распорядок и находящихся вне своих спален после отбоя было больше, чем обычно. Теперь ей приходилось дежурить одной, потому что Драко сдал свои обязанности старосты, и главным старостам так и не удалось ей найти пару. Она не была против, наоборот, ей даже нравились эти два часа тишины.       Гермиона чуть не выпрыгнула из собственной кожи, когда нашла его одного, сидящего у большого окна на шестом этаже. Драко никогда прежде не выглядел таким испуганным или одиноким как сейчас: он свернулся, словно пытался спрятаться, прислонив голову к стене. Драко посмотрел на неё отсутствующим взглядом, и именно из-за этого она отважилась и подошла к нему.       Девушка села перед ним, но не слишком близко, чтобы не коснуться его, даже если бы сама того захотела.       В коридоре было темно, их лица освещались только бледным светом луны. Взглянув на него, Гермиона почти перевела дыхание: он был так красив, свет луны отражался на его заострённых черт лица, его серые глаза были ясны так же, как и луна над ними... он выглядел каким-то неземным, даже с такими напряженными губами, чего она никогда прежде в нём не замечала. В какой-то момент она поняла, что его глаза казались ярче не из-за лунного света, а выделялись так на фоне темных кругов под глазами и вытянувшихся скул. От усталости на его лбу проявились морщины, и Гермиона с трудом удержала себя от того, чтобы не прикоснуться к ним губами и не разгладить их.       Но её напугали не эти следы, а осознание того, что никто кроме неё не заметил бы этих отличий, потому что она знала черты его лица, как никто другой. Его усталость была едва уловимой, но Гермиона провела слишком много часов за разглядыванием и запоминанием его лица, чтобы не заметить их, и этот взгляд она прежде не видела у него, еще один из тех, который появлялся, когда никто на него не смотрел или ему было плевать, смотрел ли кто-нибудь. Когда ему было все равно, смотрела ли она. Гермиона почувствовала нестерпимую печаль, охватившую её, когда поняла, каким напряженным и уставшим выглядел сейчас Драко.       Они не говорили, Драко даже не смотрел на неё с тех пор, как она подошла, но она и не была против. Она просто хотела быть здесь как можно ближе к нему, растворяясь в его красоте и спокойствии от чувства близости с ним.       Несмотря на то, что её тело затекло от неудобной позы и ей было холодно от сидения на холодном полу, этот момент был одним из самых умиротворенных моментов за весь этот год, и она не сдвинулась с месте, смотря в окно на Чёрное озеро. Ей показалось, что она увидела, как в нём промелькнул Гигантский кальмар, словно зная, что она смотрит на него. Солнце почти встало, освещая горизонт, и Драко повернулся к ней.       — Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если долго всматриваться в бездну, бездна начнёт вглядываться в тебя.       Ей потребовалось время, чтобы понять, что он процитировал «По ту сторону добра и зла»[1].       — Может быть, — тихо сказала Гермиона, её голос был едва ли громче шепота. — Но если хорошенько подумать, это может значить, что чем больше ты хочешь понять то, против чего ты борешься, тем больше ты сам превращаешься в это. Будь твой монстр человеком, чувством или просто идеей. Я верю, что мы склонны становиться тем, чего боимся, и поэтому мы создаём оружие и идём на войны, поэтому мы нападаем на других. Мы не способны понять что-то, если не можем ассоциировать себя с этим, и поэтому бездна будет смотреть на нас – потому что она найдёт место внутри нас и сможет завладеть нами. Именно поэтому мы боимся бездны, боимся наших монстров – потому что они являются отражением нас самих.       Драко молчал, и она продолжила:       — Но бездна наш самый глубочайший страх, что таится в нас, — она перестала теребить зацепку на своём свитере, дырочку, которую он сделал тогда, несколько месяцев назад, когда пытался снять его, зацепившись за ее браслет и потянув вверх. Гермиона улыбнулась этому воспоминанию и снова взглянула на него только для того, чтобы встретиться с его взглядом, и поняла, что он тоже думал о том дне. — Поэтому если хотим начать бороться с этими монстрами, нам предстоит встретиться с ними лицом к лицу в самих нас, и бездна будет смотреть; нам придётся полагаться только на самих себя, на то, что внутри: на нашу интуицию и инстинкты. Одно зависит от другого. Если внутри человек плохой, то бездна превратит его в монстра, но если он Сверхчеловек[2], бездна отпустит его, потому что его действия будут основаны на интуиции, будут свободны от установленных преставлений о том, кем же всё-таки являются монстры.       Его взгляд изменился, и теперь он смотрел на неё с любопытством в глазах, продолжая молчать. Гермиона продолжила:       — Это он и критикует в своей книге, то, как мы принимаем на веру всё, что нам внушают остальные; то, как нашими же собственными мыслями манипулируют и предопределяют нашу жизнь. Мне нравится пример с монстрами для объяснения природы добра и зла, хорошего и плохого. Бороться с теми, кто принуждает нас служить чужим целям и идеям.       — И чем является тогда бездна? — спросил Драко, и на его лице появилась снисходительная улыбка, которую Гермиона так ненавидела, а её сердце сжалось от грусти: она могла прочитать его как книгу, поэтому уже знала, к чему приведёт этот вопрос через несколько страниц.       — Релятивизм[3]. Однажды, сразившись с этими монстрами, избавившись от этих идей и манипуляций, у нас не останется ничего, на что бы можно было возложить наши мысли и действия. Что это будет? Что из оставшегося будет действительно нашим? Правда? Бездна – это неспособность найти свою мораль, себя самого и застрять в субъективности мыслей; в том, что всё может быть правильным и всё может быть неправильным, вся жизнь уже доказала, что ты неправ.       Он усмехнулся над ней, сжав руки по бокам. Она видела, как он сжал зубы, а окно запотело от его тяжелого дыхания. Гермиона разозлила его, это было видно, но не понимала, почему её слова могли разозлить его настолько сильно.       — Думаешь, ты такая умная, не так ли? — прорычал он, взглянув на нее сверху вниз, словно увидел перед собой что-то уродливое. — Думаешь, что у тебя есть ответы на все вопросы и что ты лучше всех нас остальных, потому что, о да, Гермиона Грейнджер прочитала книгу, — сказал Драко, сочащимся ненавистью голосом. Он произнес ее имя как яд, и это заставило ее слегка отстраниться.       — Я...       — Ты ни черта не знаешь, Грейнджер! — взорвался Драко. — Ты глупа и наивна, если думаешь по-другому, если думаешь, что понимаешь! Раз говоришь о монстрах, словно их не существует, словно они не убивают людей прямо сейчас! Думаешь, единственные монстры, которые существуют, это только идеи, вбитые в наше сознание, словно это что-то ненастоящее, неосязаемое, словно он не дышит тебе в шею, шепча о том, что хорошо и плохо! — кричал Драко, вены на его шее вздулись. Гермиона испугалась, что их могут услышать. Их кабинет, нет, теперь уже кабинет Слизнорта, находился совсем недалеко.       — Это именно то, о чём я и говорю! — крикнула Гермиона в ответ, хоть и знала лучше. — Если ты освободишься от этих идей, ты перестанешь бояться того, что говорят люди тебе или говорят о тебе, потому что после этого тебе будешь уже все равно – ты будешь выше них!       — Как это вообще возможно? — спросил Драко, сопровождая свои слова презрительным смехом.       — Тебе стó‎ит только перестать верить, что ты являешься тем, кем тебя считают остальные, — ответила она, не сводя с него глаз. — Тебе стó‎ит только понять, что ты намного лучше того, что о тебе говорят эти узколобые идиоты, и понять, что проблема в их страхе, а не в твоём достоинстве!       Выражение лица Драко сменялось одно за другим, и если бы он не покраснел так, она бы могла сочла это забавным. Он понял, что она хотела сказать, и если поначалу он был просто зол и затем удивлён, то сейчас он был в ярости:       — Заткнись! — взорвался он, вскочив со своего места, и Гермиона запоздало поняла, что встала вместе с ним. Они стояли достаточно близко, чтобы дотронуться друг до друга и их дыхание было слишком сбивчивым, в то время как рука Драко сжималась и разжималась, словно он прилагал усилия для того, чтобы не наброситься на нее в эту минуту. — Ты всегда сводишь всё к одному! Это не имеет к этому никакого отношения!       — Всё имеет! Потому что раньше я не понимала всего до конца, не знала, как сильно ты ошибался. Тогда я верила, что была только той, кого ты во мне видел. Твои идеи о собственном превосходстве над остальными, над всем магическим миром, из-за своей древней фамилии, о которой я столько всего прочитала еще до того, как приехала в Хогвартс, заставили меня поверить, что ты был прав. Я поверила, что ты был прав, потому что ты принадлежал этому миру, а я нет. Но потом мне стало ясно, я поняла, как сильно ты ошибался и как ошибалась я.       — Но ты не боялась меня тогда, потому что уже понимала! Несмотря на то, что ты говоришь, ты всё знала! Тебе было всё равно, что я думал: ты никогда не реагировала на мои слова! И ты сравниваешь ничего не понимающего ребёнка с монстром! Ты сравниваешь мои оскорбления в твой адрес с геноцидом!       Гермиона сделала шаг назад. Только сейчас она поняла, о чём он говорил. Драко был напуган, он боялся своего монстра, и его монстром был Волан-де-Морт.       — Конечно нет, Драко! Я лишь говорю о том, что стó‎ит тебе разобраться, и ты поймёшь, что не должен бояться его, потому что ты не такой! Ты не такой, как он, он не должен быть твоим монстром!       — И как же? Как он может не быть чьим-либо монстром! — разозлился Драко, гневно смотря на нее, и Гермиона не понимала, предназначалась ли вся эта злость только ей.       — Я не боюсь его. Я не боюсь Волан-де-Морта.       — Тогда ты еще глупее, чем я думал, — выплюнул Драко, но она никак не отреагировала на это.       — Он не мой монстр, потому что не влияет на то, кем я являюсь. Я против него и против его взглядов. Нет. Я не боюсь его, потому что я боюсь тебя, — сказала она, глаза Драко расширились, и она могла разглядеть вкрапления голубого в его теперь уже ясных серых глазах, — Я так боюсь потерять тебя и не знаю, что мне делать. Я не хочу знать, каково это быть без тебя.       Он несколько раз моргнул, и она не могла распознать эмоцию на его лице, она больше не могла читать. Гермиона знала, что не должна была говорить этого, знала, что должна была промолчать, ведь понимала, Мерлин, она понимала, что ему ничего из этого нужно и она была для просто очередной девушкой из списка тех, с которыми он спал. Очередной ничего незначащий секс в череде многих других, если верить слухам, из списка.       — Жаль тебя расстраивать, любовь моя, — сказал Драко и улыбнулся, в его голосе не было и намека на сожаление, а улыбка вышла холодной, — но скоро ты поймёшь, — добавил он расчётливо холодно, заставив ее внутренности скрутиться. В его последнем взгляде она едва ли узнала его.       Гермиона поняла, что бы ни произошло этим летом, оно заставило его принять решение, всё дальше отдаляя его от действительности. Маска, которую он когда-то носил на четвёртом курсе, теперь превратилась в толстую броню и была обёрнута вокруг его тела и вокруг его сердца.       Гермиона почти чувствовала ее, стену между ними, разделяющую их друг от друга. Стену, которую он начал выстраивать в прошлом марте и закончил летом с исключительным намерением уничтожить их. «Или спасти», – подумала Гермиона. Может, спасти их обоих. Потому что так же, как она была для него искуплением, он был для неё её монстром, она – хаос в его мыслях, он – яд в ее сердце.       Но если это спасение, думала она, провожая взглядом его размывающийся силуэт, то она его не хотела. Она бы растоптала его лишь только потому, что это было бы намного слаще, чем пустота, которую он оставил в ее сердце.       Так иронично, что все монстры решили показать себя именно в Хэллоуин. [1] «По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего» (нем. Jenseits von Gut und Böse) — произведение немецкого философа Фридриха Ницше. Она оспаривает некоторые из основных предпосылок старой философской традиции наподобие «самосознания», «знания», «истины» и «свободы воли», объясняя их изобретением морального сознания. Вместо них он предлагает в качестве объяснения любого поведения волю к власти; [2] Сверхчелове́к (нем. Übermensch) — образ, введённый философом Фридрихом Ницше в «Так говорил Заратустра», для обозначения существа, которое по своему могуществу должно превзойти современного человека настолько, насколько последний превзошёл обезьяну; [3] Релятивизм — философское учение, отрицающее возможность объективного познания действительности вследствие якобы полной относительности всех наших знаний.