Странники последнего пути

Слова делемган о необратимости Пробуждения обрушились на него дубинкой огра. Так значит, одно тело на двоих с этой дрянью – это на весь отпущенный ему срок? Никакого лекарства, никакого спасения, никакого избавления не существует? Опошленные ею мысли, мотивы, извращенные ее гадкими комментариями, его собственный язык, извергающий мерзость и грязь – и он обязать терпеть это ВСЕГДА?! И даже самые нежные и светлые слова, рождающиеся в его сердце, могут превратиться в яд на его губах. А благоговейные, преисполненные искреннего восхищения прикосновения, о которых он порой мечтал, стать вульгарным лапаньем. Алота затошнило, и он с силой прикусил губу. Может, ему и впрямь стоило бы искупаться в том бездонном бассейне в Аббатстве? Манеха решила оставить не-свои воспоминания себе, но что тогда помешало избавиться от отвратительного соседства ему? «То, что ты нытик и слабак, – хохотнула Изельмир снисходительно. – Смирись уже, что из нас двоих твои яйца ношу я! Тебе-то они без надобности». «Заткнись, стерва», – привычно огрызнулся он. Они стояли у входа в храм Тэйр-Эврон – Мириэль все медлила, задумчиво разглядывала огромную, покрытую резьбой дверь, словно прикидывая, какие монстры за ней таятся. – И кого из богов ты хочешь попросить о помощи? – Алот задал этот вопрос просто для того, чтобы отвлечься. Он все никак не мог унять нервную дрожь. – Не знаю. Никто из них мне не нравится… Будет разумно спросить их всех и посмотреть, кто какую цену назначит, – Мириэль усмехнулась с горечью: – Хотела бы я знать, есть ли этом мире бог, которому не нужно платить за службу убийствами? Я не чувствую себя хоть сколько-нибудь платежеспособной. Она рассмеялась, и Алоту почудились в ее смехе истеричные нотки. Он вдруг подумал, что ей тоже приходится несладко, но она еще ни разу никому не пожаловалась, а на все расспросы отшучивалась или отмалчивалась. Алот не представлял, что Мириэль чувствует на самом деле. И никто из них не представлял. Наверное, кроме Адарика Цендамира, который нагло залез в ее голову. А может, и в ее сердце. Когда Алот понял, что Мириэль предпочла этого человека, долго не мог прийти в себя. Недоумение и обида, будто ядовитые шипы, засели где-то глубоко под ребрами и не желали оттуда выходить. С одной стороны, это означало, что не настолько она была увлечена Эдером, раз так легко упала в чужие объятия. А с другой – Алота коробило, что Мириэль оказалась настолько легкомысленна. К тому же, Адарик был в еще большей степени невежественен, чем Эдер, и куда более груб и зол. Неужели Изельмир права, и женщины охотнее выбирают неотесанных дикарей? Даже смотреть в их сторону было невыносимо. Алот предпочел бы попасть под струю кислоты из какой-нибудь ловушки, чем видеть, как эти двое держатся за руки. Редсерасский Хранитель не отходил от Мириэль ни на минуту, пока они не покинули Белый Марш. Когда они прощались, Алот видел в его глазах беспомощность и страх и испытал что-то вроде злорадства. Адарик сказал, что отправился бы с ней, но не может бросить своих людей. А потом подошел к ним с Эдером и, глядя в сторону, тихо произнес: – Берегите ее. Эдер пожал плечами, даже не пытаясь скрыть свою неприязнь: – Да уж будь спокоен. Мы занимаемся этим гораздо дольше твоего, приятель. Тот покачал головой: – Вы не понимаете, как ей тяжело. Но она слишком гордая, ни за что не признается. Все гораздо хуже, чем вы думаете. Они убедились в этом сами, и скоро. Чем ближе они подходили к Вязам-Близнецам, тем тревожнее становились сны Мириэль, тем труднее было ее разбудить. За каких-то несколько дней она будто бы превратилась в духа, с которыми так часто разговаривала: глаза ввалились, кожа начала напоминать старый пергамент, а губы высохли и потрескались. Все давно привыкли к тому, как она замирает и смотрит остекленевшим взглядом куда-то в пустоту, но в последние дни у Хранительницы завелась привычка тихо бормотать что-то себе под нос – не то спорить, не то уговаривать кого-то. Ей все чаще начали изменять привычные сдержанность и вежливость, акцент заметно усилился, иногда она говорила с ними по-вайлиански даже не замечая этого, а иногда и вовсе переходила на энгвитанский. Но, насколько они могли судить, она все еще оставалась собой. «Берегите ее»... А как это сделать, если на каждую попытку успокоить и приободрить она лишь надменно вскидывала бровь и интересовалась, что это на них нашло? Алот затруднился бы сказать – гордыня это, сила духа или обыкновенное упрямство. Впрочем, упрямства ей всегда было не занимать. Для того, чтобы выполнить задания богов, им пришлось как следует напрячься, потому что Мириэль решила, что не станет убивать никого из разумных. Кроме, разве что, драконицы, разрушившей храм Хайлии. Но та все-таки являлась чудовищем, разоряющим окрестные деревни, так что их совесть была чиста. Справиться с драконицей было ужасно трудно, но все-таки намного легче, чем с Хозяйкой, чья голова украшала сейчас холл Каэд Нуа. Разобраться с заданием Римрганда в храме Нунфрост тоже оказалось непросто, главным образом потому, что снова пришлось красться на цыпочках и замирать от каждого шороха. Алота всегда это крайне нервировало. Но им действительно удалось обойтись без убийств и уговорить белых эльфов уйти по-хорошему. Хотя, по мнению Алота, они вполне заслуживали смерти за то, что собирались сделать с бедняжкой Альвой. После всего этого расправиться со стаей свирепых медведей в Чреве Галавэйна оказалось сущим пустяком. Пока они выясняли, чего именно хотят от Мириэль боги, пришлось ввязаться в разные местные дела. Вот тут-то и возникла дилемма, разрешить которую без убийств Хранительница не смогла. – Я не стану травить твоего отца, – с возмущением ответила она сыну вождя. – Разбирайтесь между собой сами! – Значит ты обречешь девочку на смерть? – нахмурился тот. – Обратно в родное племя ее уже не примут, и Шимок найдет способ принести ее в жертву и без тебя. И никто, кроме тебя, не осмелится дать ему яд вместо сущности жизни ребенка. Мириэль сузила глаза: – Откуда мне знать, что ты не планируешь выпить жизнь девочки сам? Ллирас обиделся и ушел. А она вздохнула и посмотрела на Хиравиаса: – Я сомневаюсь, что ему можно верить. Что думаешь? Орлан коротко рассмеялся: – Кто из Трехзубых Штельгаров упустит шанс укрепить душу? Они же помешаны на силе. В итоге они вернулись в Хартсонг и влезли в хижину, где по приказу Шимока оставили ребенка. Хранительница склонилась над колыбелью и восхищенно проворковала: – Какая же ты красавица! На взгляд Алота, в младенце не было ничего особенного – желтое пушистое личико, зеленые пуговки глаз. На Хранительницу девочка среагировала точно так же, как всякое зверье, которое та потом тащила к себе домой – протянула к ней ручки и радостно загукала. Алот прикрыл глаза ладонью, уже представляя, что будет дальше. И Мириэль действительно взяла Велу из кроватки и прижала к себе. – Умножая привязанности, ты умножаешь скорбь, – с неуместным пафосом сказал Стоик. – Лучше бы тебе положить это, откуда взяла. А Хиравиас зло прошипел: – Ты совсем спятила? Тебе что, чужого кота мало, теперь ты решила спереть ребенка? Дочку вождя? – Тыквочка сам за мной увязался, – Хранительница погладила Велу по крошечной голове. Кот, услышав свое имя, вопросительно мяукнул, и она погладила и его. – Этот ребенок тоже никому не нужен, а я сумею о ней позаботиться. Правда, Цыпленок? – и она ласково прижалась к ней щекой. – Ты так похожа на Мэй… – Надеюсь, они с твоим лагуфетом подружатся, – фыркнул Эдер. Кажется, происходящее забавляло только его. – Еще немного, и ты станешь многодетной матерью! – Отличная мысль, – Мириэль кивнула с вполне серьезным видом. – Скорбящая Мать, ты ведь мне поможешь? Алот невольно вздрогнул. Он все время забывал, что их периодически сопровождала молчаливая женщина с незапоминающимся лицом. Сейчас она, по-прежнему не говоря ни слова, приняла младенца, которого передала ей Хранительница. – Ее нужно отнести в Каэд Нуа. Я скажу Ключнице, чтобы она вызвала нотариуса: он оформит мою официальную опеку над Велой. Если я не вернусь, девочка станет моей наследницей. – Может, ты лучше меня усыновишь? – поинтересовался Хиравиас уныло. – Раз уж у тебя слабость к орланам. Чую, будут у тебя из-за этой девчонки проблемы. – Ты, дружочек, конечно, милый, но все-таки недостаточно желтенький, – усмехнулась Мириэль. – А с проблемами я как-нибудь разберусь. И она начала с того, что все-таки убила Ллираса. Правда, тот кинулся на нее первым: то ли не поверил, что Мириэль хочет спасти ребенка, то ли действительно имел на Велу планы. Они затащили трупы нападавших в хижину, и Мириэль, подумав, раскурочила замок, инсценировав взлом. – А теперь идем в храм, – мрачно бросила она. – Чем скорее все закончится, тем лучше. – Может, сперва зайдем в «Небесные саженцы»? – предложил Эдер жизнерадостно. –Трезвым сигать в бездонную яму с непривычки будет не так весело. – Еще чего. Я буду прыгать одна! – отрезала Мириэль. – Это не обсуждается. В груди у Алота заныло, запульсировало, будто там было не сердце, а громадный нарыв. Он и ждал, и боялся ее извечного вопроса: «Кто со мной?». Потому что не знал, что ей ответит. Ему ужасно хотелось жить, и он вовсе не был уверен, что у нее все получится, и что боги захотят хранить и его жизнь тоже. И в то же время не мог представить, как скажет ей: «На этот раз без меня». Он уже был предателем – дважды – и ему не понравилось. И как ему жить, зная, что снова предал ее? Как он после этого сможет смотреться в зеркало? Видимо, думал об этом не только он. Эдер хитро прищурился: – Нет уж, больше ты меня не проведешь. Никуда я тебя одну не отпущу. Лицо Мириэль окаменело: – Ты меня слышал? Я сказала, что не разрешаю идти за собой! Эдер вздохнул и рассеянно покрутил в руке погасшую трубку: – Не глухой. Только знаешь, что? Не больно-то мне твое разрешение надо. Ну, то есть, приятно, конечно, когда ты со мной соглашаешься. Но если не соглашается, я это тоже как-нибудь переживу, уж прости. – Но на его физиономии не было ни капли раскаяния. – Да не хмурься ты – вдвоем прыгать веселее! И Алот понял, что на самом деле давным-давно все для себя решил. Он прокашлялся и поднял палец: – Втроем. Хиравиас выругался, плюнул на землю и растер плевок каблуком: – Вчетвером, чтоб вам пусто было! Стоик закатил глаза: – Ты же не думаешь, что пойдешь куда-то без меня? Это было бы несусветной глупостью с твоей стороны. Мириэль стиснула челюсти, сжала кулаки, обвела их тяжелым взглядом и прорычала: – Мерла, сэй ступидо! Глупо! – Потом помолчала, глубоко вздохнула, и ее кулаки разжались, а на лице появилась слабая улыбка: – Ти амо, постинаго… Ладно. Выпивка за мой счет. Она сняла для них большую комнату и велела принести еду и алкоголь прямо туда. А заказала столько, что накормила бы и напоила до отвала компанию в три раза большую. – Пэр уна виттас! – подняла она первый тост. – За жизнь! – Алот вспомнил самую первую их попойку и, улыбаясь, поднял свою кружку. На душе отчего-то стало легко и спокойно. Они не в первый раз собираются идти на смерть, но ведь до сих пор живы. Может, и сейчас пронесет? И даже если нет – Алот ни о чем жалеть не собирался. Кроме как… «Правильно! Лови момент, придурок! – немедленно отозвалась на его мысли Изельмир. – А то так и помрешь девственником. Близость смерти и не таким ножки раздвигала, а уж эта-то совсем не прочь пошалить, как мы видели». Эта гадина всегда все портила. Алот скрипнул зубами и уткнулся в свою кружку, пытаясь залить элем вернувшиеся ненависть и отчаяние. И был не слишком-то рад, когда Мириэль сама подсела к нему поближе. – Что-то ты совсем притих. С тобой все в порядке? – спросила она участливо. – Я все думаю о словах делемган, – выпалил Алот прежде, чем тварь в его голове успела сказать гадость. – Не совсем то, что мне бы хотелось услышать. Я всегда воспринимал Изельмир, как недуг, от которого кто-то сможет меня вылечить. И мысль о том, что она будет со мной вечно… «Хе-хе, малыш, я тоже рада, и все такое. А теперь – к делу!» Алот почувствовал, как его правая рука дернулась в сторону Хранительницы, и успел схватить ее левой. Мириэль вдруг положила свою ладонь поверх: – Борись, Алот. Ты должен с этим разобраться – сам... Знаешь, что помогает мне? Понимание, что все эти голоса – не враги и не я сама, родившаяся в другом времени и воспитанная другими условиями. Это просто эхо. Просто память, и ничего больше, – ее голос упал почти до шепота, будто она разговаривала уже не с ним, а с самой собой. –Иногда я думаю: зачем мне помнить, как я вспорола глотку своему брату, который смотрел на меня не как брат? Или как бросила в пропасть ребенка своего врага? И отвечаю себе: чтобы знать цену и любви, и чести, и жестокости... Бесценный опыт. Скелет, на котором держится сознание. Но, пока я могу, стараюсь не позволять скелетам хозяйничать в моей голове. И ты не позволяй, – закончила Мириэль с легкой улыбкой. «И как ты себе это представляешь?..» – с издевкой начала Изельмир, но Алот ее перебил. «Она права: это моя голова. Ты давно умерла, Изельмир, тебя больше нет. – Она собралась бороться и возражать – Алот понял это по колотью в висках и напряг волю: – Уходи. Ты просто память, и ничего больше. Ты не имеешь надо мной власти». И она замолчала, убралась куда-то в уголок его сознания, но Алот последовал за ней: «Нет, так не пойдет. Меня не устроит выигранный бой. Мне нужна полная капитуляция!» Сжавшийся чужеродный комочек ее сущности злобно пульсировал, отдавая в череп искрами боли. Он был плотным и колючим, как орех каштана. И Алот сделал то, на что никогда не решался прежде – коснулся его. И убедился, что с легкостью может преодолеть эту казавшуюся крепкой скорлупу. Он погрузился внутрь этой сущности, вбирая ее в себя и растворяя ее в себе. И его ожгло кипятком воспоминаний: злых, горьких, яростных. Алот на миг задохнулся, а потом прошептал: «Все кончено, слышишь? Тебя нет, и этой боли тоже больше нет. Все хорошо…» Чужая память все еще бурлила внутри: ошибки, разочарования, предательства, насилие. Но она текла теперь свободно, а не торчала, как прежде, засевшей в теле стрелой. Алот открыл глаза: – Это… было не так трудно, как я думал. Мириэль крепче сжала его ладонь: – Ты гораздо сильнее, чем сам о себе думаешь, Алот. Я горжусь тем, что ты мой друг. И на этот раз слово «друг» не прозвучало, будто злая насмешка. От него в груди стало теплее, как будто в его душе зажглось маленькое, очень личное солнце. Алот пожал ей руку в ответ и отозвался совершенно искренне: – Я тоже этим горжусь.