Light it up like dynamite

Чонгук лениво обводит взглядом уже знакомую до мелочей комнату. Тэхён, развалившись на диване, потягивает колу прямо из бутылки, вставив в нее соломинку, и пялится на экран огромной плазмы. Картинки сменяются одна другой, однако новый фильм ни разу не привлекает Чонгука. Да и вообще ему скучно с Тэхёном. Тому девочек подавай, стрелялки разные да боевики с кучей кровищи. А Чонгук не такой. От слова совсем. Нет, еще месяц назад он являлся вполне себе таким, правильным по мнению нового друга. Потому и снюхались они, стоило Чонгуку перевестись в их школу пару месяцев назад. Тэхёну с Чонгуком было интересно. Интересно днем гонять на роликах по парку. Или курить тайком от всех на заднем дворе школы. Да и девчонок обсуждать тоже было интересно. А уж драться со старшеклассниками, которые считали себя вправе задирать младших, и вовсе самое любимое развлечение. Все изменилось резко. Так резко, что Чонгук и заметить не успел. В какой момент ему стало скучно с Тэхёном? Да в тот самый момент, когда друг впервые притащил его к себе домой зализывать раны после очередной драки. Побитые, они ввалились в небольшую квартирку, небогатую, но чистенькую. Чонгук тогда еще удивился. Знал, что Тэхён живет со старшим братом — их родители уже второй год работают за границей, а мальчишек не захотели срывать с насиженного места. Вот и оставили младшего на попечение восемнадцатилетнего Сокджина. Вот тогда-то для Чонгука и изменилось все. И скучно стало с другом. Потому что стоило увидеть Джин-хёна, и все внутри перевернулось. Гук залип на строгом лице и темных глазищах, от взгляда которых по всему телу пробежался табун мурашек. И от голоса сердитого тоже, когда старший отчитывал их за полученные синяки и ссадины. И долго так отчитывал. Все время, пока промывал раны и залепливал их пластырем. Ворчал под нос, то и дело поглядывая на младших. Вот тогда Чонгук и понял, что ему неинтересно больше обсуждать девчонок. Ему о Сокджин-хёне интересно говорить. А Тэхён и не сопротивлялся особо. Он обожал брата, который всегда был рядом, заботился и опекал лучше родителей. И рот у Тэ не закрывался, стоило Чонгуку лишь заикнуться о Джин-хёне. А Чонгук и не хотел, чтобы друг замолкал. Впитывал каждое слово и вызывал в услужливой памяти глаза, от взгляда которых как-то странно скручивались внутренности тугим узлом, а сердце стучало по ребрам, просясь наружу — тесно ему становилось в груди. Вот и придумывал любые поводы, чтобы чаще бывать у Тэхёна дома. Фильм новый вышел, нога болит, потому на роликах кататься ну никак не получится. Вот подраться с Намджуном и его бандой — всегда пожалуйста, потому что потом целый час можно слушать строгий голос Джин-хёна и с удовольствием подставляться под его заботливые руки. Только бы не замурчать от удовольствия. А потом Чонгук бежит скорее в ванную Кимов, чтобы избавиться от ноющего стояка в штанах. И делает это Гук резко, остервенело, потому что мелькающие перед глазами картинки заботливого хёна заводят круче порнушки, имеющейся в скрытой папке на ноутбуке Тэхёна, которую тот периодически демонстрирует другу. Чонгук смотрит эту порнушку внимательно, подхихикивая над комментариями Тэхёна, а сам на месте актеров представляет себя и того самого хёна, который сидит в соседней комнате, скрупулёзно готовясь к поступлению в университет. Чонгуку сложно усидеть на месте, зная, что там, за стенкой, Сокджин-хён сосредоточенно прикусывает край карандаша, пока вдумчиво читает условия задачки по химии. Или перелистывает своими длинными пальцами страницы учебника по анатомии. Чонгук вздыхает, смотря перед собой расфокусированным взглядом. Плевать ему, что главный супермен вот прямо в эту минуту истребил целую банду плохих парней. Он бы сейчас с огромным удовольствием помог Сокджин-хёну с анатомией. И рассказал бы ему все, и даже показал, как устроено человеческое тело. И с особым наслаждением изучил бы тело хёна, которое уже целый месяц не дает покоя бурной подростковой фантазии. Одна проблема — Тэхён. Ушел бы куда-нибудь, что ли. Мозг Чонгука судорожно придумывает способы, но в голову лезет исключительный бред. Пока Тэхён сам вдруг не находит повод самоустраниться. — Подождешь меня полчасика? — спрашивает он, как-то странно поглядывая на Чонгука из-под длинной челки и подозрительно ухмыляясь. — Киён хочет поговорить, просит выйти во двор. И Чонгук внутри ликует, едва не пищит от восторга. А внешне совершенно спокоен. Кажется, еще минута, и уснет прямо здесь, на этом диване, под оглушающие звуки перестрелки. Потому лишь едва заметно кивает, а у самого в животе словно граната осколочная разрывается, когда он слышит громкий хлопок входной двери. Подрывается с места и, спотыкаясь, несется к комнате Джин-хёна. Задерживается перед закрытой дверью, с трудом осаживая колотящееся в бешеном ритме сердце. А руки так и чешутся от желания прикоснуться к Сокджин-хёну, такому стройному, красивому, желанному. И даже вероятность получить не таким уже и маленьким кулаком в челюсть не останавливает Чонгука. Он открывает дверь и делает шаг за порог, сразу же отрезая себе пути к отступлению. — Чонгук? — Сокджин оборачивается на звук закрывшейся двери и удивленно смотрит на взъерошенного мальчишку, у которого даже кончики ушей вдруг стали пунцовыми от вмиг разыгравшегося воображения. — Что-то случилось? «Случилось! — так и хочется закричать Чонгуку. — Ты со мной случился!» Но он молчит. Не говорит ни слова, хотя стоит ему это прокушенной до крови щеки. Просто подходит к хёну, такому уютному и домашнему, в свободных спортивных штанах и футболке, услужливо обтягивающей широкие плечи, и запускает пальцы в густую шевелюру, слегка выцветшую за лето. — Что ты… — наивный хён не успевает даже додумать, не то что договорить, как наглые губы заставляют его заткнуться, а язык без разрешения врывается в рот и начинает вовсю хозяйничать там. Чонгук упирается коленом в сиденье кресла между разведенных ног Джина и наваливается на него, обалдевшего от такого натиска, сминает его сладкие губы своими и негромко рычит от долгожданного удовольствия. Целый месяц эти губы снились ему по ночам. Целый месяц он не мог думать ни о чем, кроме такого вот дикого поцелуя. Целый месяц, который стал его личной пыткой. Пальцы Чонгука сжимают густые волосы, и хён издает какой-то странный звук: не то стон, не то всхлип. И от этого Гук плавится, растекаясь воском по желанному телу, обволакивая его собой, пропитывая насквозь. И сопротивления Чонгук уже не ощущает совсем. Потому что нет его, сопротивления этого. Было, но рассыпалось на мелкие осколки, стоило теплой руке протиснуться под резинку спортивных штанов и накрыть вздыбленный уже член хёна: такой твердый и словно бархатный наощупь, испещренный сеточкой вен, наверняка такой же идеально красивый, как и сам Джин-хён, который уже выгибается навстречу прикосновениям, настойчивым и наглым, и стонет уже вовсю, не скрываясь, от тягучего, как смола, поцелуя. И сам уже тянет руки к младшему, проворно расстегивает джинсы и чуть приспускает вместе с бельем. И с довольной улыбкой сглатывает стон Чонгука, когда сжимает пальцы на члене мальчишки. С огромным трудом прерывает поцелуй, чтобы заглянуть в нетрезвые черные глаза, которые почти кричат: «Только не прогоняй меня, хён!» И тут же мысленно отвечает: «Куда же я прогоню тебя, глупый. Я же спать спокойно не могу вот уже целый месяц!» Подчиняется, когда младший настойчиво тянет его за руку к кровати. И так же судорожно, как и Чонгук, стаскивает собственную одежду. И незаметно для Чонгука успевает вытащить из тумбочки смазку и презервативы. И сам себя растягивает, пока Чонгук выцеловывает лицо, шею, грудь. Потому что знает — он первый у Чонгука. Потому что все знает про Чонгука. Потому что стоит лишь заикнуться, и брата уже не заткнуть, только и треплется о том, какой у него друг — самый лучший в мире. А Сокджин и рад слушать, потому что уже целый месяц Чонгук снится ему, бесстыдно пробирается в мысли и в сердце. И он все сделает как надо. И презерватив сам раскатает по возбужденному члену младшего, потому что тот растерянно пялится на квадратик из фольги, понятия не имея, что с ним делать. Сокджин снисходительно усмехается, но не злобно, и Чонгуку не хочется сбежать и забиться в дальний угол, потому что несмышленый, потому что лишь в своих фантазиях представлял каково это — погружаться в чужое тело, тугое и теплое, сжимающее до безумия крепко. Так крепко, что перед глазами тут же звездочки сверкают, а в паху словно пружина тугая закручивается. И движения младшего слишком резкие, нервозные, потому что сдерживаться больше не в состоянии. Он рычит, входя до упора и вжимаясь губами во влажную шею, чувствуя биение сердца Сокджин-хёна так отчетливо, словно стал с ним единым целым. Замирает в отчаянной попытке оттянуть наслаждение, потому что недостаточно, потому что ничтожно мало, потому что хочется еще. Только ничего не помогает, и Чонгуку кажется, что он разрывается на миллионы мельчайших частиц, распадается на атомы, взлетает высоко-высоко, теряясь в пушистых облаках. Опускается приятной тяжестью на Джин-хёна, подставляясь ласковым рукам, которые выводят узоры на смуглой коже, неторопливо скользят вдоль позвоночника. И утыкается носом в изгиб шеи. Дышит так тяжело и надышаться не может. А Тэхён, развалившись на диване, потягивает колу прямо из бутылки, вставив в нее соломинку, и пялится на экран огромной плазмы. И улыбается так странно, слыша приглушенные голоса, доносящиеся из комнаты брата. И, довольный, вздыхает. Потому что у него самый лучший хён на свете. И самый лучший на свете друг.