честно говоря

На утро Артём и правда обратился к гувернантке Лене с необычной просьбой — дозволить ему подопечной её помочь в обучении вальсу. Та поначалу побледнела, судя по всему подумав, что о воспитаннице уже пошла дурная слава, но тот поспешил её успокоить, выдав, что Кира Андреевна сама обо всём и рассказала. Та пробормотала под нос что-то про то, что «зря детей без присмотра оставила», а затем бегло осмотрела юношу и вздохнула. Терять было нечего. Рвение его к обучению Елену настораживало, но отчаяние брало вверх. Да и осознание того, что Кирочка сама проявила интерес к так нелюбимому ею вальсу, грело душу. В конце концов, положение обязывало её следить за всеми занятиями юной Сменкиной, а потому наличие или отсутствие прогресса она могла лицезреть самолично. Занятия начали со следующей недели, руководство на себя целиком и полностью взяла Елена Викторовна. Веры в затею молодёжи у неё не было никакой, поэтому держалось всё на слепой надежде. Вообще, она тайно полагала, что юноша не выдержит и сбежит после первого же, максимум второго, занятия. Но прогадала. Первое, разумеется, прошло отвратно. Сменкина ученицей была крайне раздражительной, а потому от того, чтоб как следует побраниться на свои неудачи, её сдерживало только присутствие учительницы. — Я всё время путаюсь, куда ставить ноги, — признавала Кира Андреевна, садясь подле Лены и подпирая голову ладонью. Отдыхали и начинали заново, будто девушка и не наступала на ноги партнёру при каждой новой попытке. Улучшилась ситуация только к концу второго занятия, но затем всё снова застопорилось — единственным успехом было то, что Артёму перестали оттаптывать ноги, и то для него было в радость. Но до заметных результатов было ещё дальше некуда, хоть и практиковались по нескольку часов в день. Приезжала с семьёй и Вэл, которая в танцах всегда была мастерицей. Она заменяла Лену, когда той требовалось отойти по своим делам, или же когда та просто уставала. Общество Киры Андреевны, с которой той полагалось проводить всё своё время, не было ей неприятно, но всё же иногда просто необходимо было отдохнуть от компании молодёжи. В этом случае очень помогала Вэл — выращенную за границей, её контролировали не так сильно, как русских девиц того же возраста и статуса. За Кирой, правда, особо следить и не приходилось. Общалась младшая Сменкина только с братом и подругами, при этом не обсуждая ничего такого, чего она не сказала б семье и Лене. На редких приёмах, на которых Кира Андреевна присутствовала только потому, что «это не бал», гувернантка оставляла девушку на брата, и молодые люди оказывались предоставлены сами себе, чему были несказанно рады. Делать или говорить что-то непристойное, что не дозволили бы делать и говорить старшие, не хотелось; однако избавиться от пристального взгляда стоящей над душой надзирательницы было в радость. Как только женщина скрылась за дверью, Сменкина громко выругалась на французском, вызывая у присутствующих недоумение; Вэл — тоже по-французски — высказала сожаление о том, что глуха не полностью. В отличие от Киры Андреевны, та была до жути вежливой и дисциплинированной, а потому манеры подруги иногда приводили её в ужас, хоть она и старалась привыкнуть к подобным выпадам. — А вот я вскоре стану, mademoiselle, уж вскоре стану! — сетовала девушка, бросая полный ненависти взгляд на заведённый фонограф. Не каждая семья могла похвастаться наличием такого чуда техники в своём имении, однако Сменкина искренне жалела, что их это не касалось — устройство было шумным и непрактичным, а доносящаяся из него мелодия вальса раздражала ещё больше, чем живое исполнение. Вскоре механизм затих, и Кира упала на стул рядом с Вэл. Её примеру последовал и партнёр по танцам; правда, в отличие от девушки, он вполне спокойно и прилично расположился чуть поодаль от девушек. — Признаюсь честно, — устало начала Кира, хотя раздражение из голоса испарилось, — мне всё ещё не понятно ваше стремление обучить меня вальсу. Ученица из меня ужасная, и вы, сдаётся мне, сами это уже заприметили. — Спешу вас разочаровать, Кира Андреевна, но суждения ваши неверны, — спокойно ответил юноша, вновь поправляя фрак. Это не осталось без внимания Сменкиной: он делал это невероятно часто, определённо того не замечая. Ей это казалось непонятным и оттого немного странным, но зацикливаться на том она и не думала. — Очень зря вы думаете, что толку из этого всего не выйдет, очень зря. Но, — он сделал паузу, дожидаясь, пока смотрящая в сторону девушка переведёт взгляд на него, — вы можете и лучше, врать не буду, я в этом не так хорош, как вы. Сменкина заметно напряглась, и даже уши её слегка покраснели, но в лице она ни капли не изменилась, продолжая по-прежнему спокойно смотреть на собеседника в упор. Парню от того стало до неприличного некомфортно, и он поспешил первым отвести в сторону взгляд, на что Кира лишь самодовольно усмехнулась. Вэл же, до того сидящая тихо и неприметно, тут же указала подруге на этикет, заметив, что та откровенно хамит, в ответ на что темноволосая качнула головой со словами о том, что ею и слова не было произнесено. Девушка не сдержалась и цокнула, но от возражений решила воздержаться по причине их бессмысленности. Вскоре после небольшого отдыха юноша с девушкой, поклонившись, встали в исходные позиции. Вэл вновь завела фонограф, и всё началось заново. — Знаете, в чём ваша ошибка, Кира Андреевна? — начал Мещеряков, привлекая внимание девушки. — Вы слишком сосредоточены. Та с неподдельным изумлением подняла бровь: — Потому я и могу позволить себе не наступать вам на ноги через па. Или же вы больше предпочли бы, если б я стоптала ваши туфли? Только скажите, мне не составит великого труда перестать стараться. В ответ на язвительный комментарий девушки он лишь усмехнулся, делая вид, что не заметил хамства в свою сторону. — Сердечно благодарю за заботу, Кира Андреевна, но я поясню. Вы слишком напряжены, боитесь вот-вот совершить ошибку, и оттого её совершаете. Но вальс того не требует; в вальсе надобно расслабиться. Сменкина хотела что-то возразить, но резко отказалась от этой затеи и, чуть подумав, вздохнула: — И что изволите предложить, Артём Алексеевич? Тот, явно дожидаясь этого вопроса, улыбнулся. — Закройте глаза. — Неужто вы до того не жалеете стоп? — прыснула девушка, поднимая брови. — Доверьтесь мне. Сказал он это как-то тихо и спокойно, без язвительной нотки, с которой обычно говорила Кира, чтоб получить такой же ответ. На долю секунды стало даже не по себе от серьёзности тона: в нём не было ничего до того некомфортного и холодного, очень даже наоборот, но от того факта, что Кира относилась ко всему этому столь несерьёзно, при том что юноша действительно верил в затею, было неприятно. Сначала немного растерявшись, она вмиг собралась и со всей серьёзностью кивнула, а затем медленно закрыла глаза. С пространственным мышлением у Сменкиной не сказать что было плохо, но пытаться сориентироваться в танце, который и без того у неё выходил из рук вон плохо, она даже и не бралась — во-первых, это было бессмысленно, а во-вторых, противоречило самой задаче. Потому она просто очень глубоко дышала, изо всех сил стараясь не стараться. — Я веду, вы отступаете, — рядом раздался всё тот же размеренный юношеский голос, и от того взаправду стало чуть спокойнее. Так занятия с танцмейстером и приглашёнными партнёрами определённо не проходили. Обычно это были неловкие часы в неизменном напряжении: это всегда были незнакомцы, не внушающие доверия, хоть и танцевали они, как справедливо отмечала сама Кира, довольно хорошо. Правда, в заслуги она это ставила далеко не им, а гувернантке Лене, которая их обычно подыскивала. Что примечательно, Мещеряков-младший, если рассудить, был всё тем же незнакомцем. На балу они видели друг друга от силы минут пять, общались и того меньше; всё их знакомство до занятий умещалось в один-единственный вечер за игрой в «Синопское сражение» и короткий диалог наедине, которого по-хорошему и быть-то не должно было. На занятиях они толком не говорили, если не брать во внимание то, что касалось непосредственно танцев. Светские беседы вести было приятно, хоть оба и понимали, что толку от них никакого: уж кто и что, а Сменкина определённо не была тем человеком, о котором можно было бы судить по поведению в высшем обществе, и Артём это прекрасно понимал. Это и было интересно — пожалуй, с самого начала. Киру никак не покидала мысль о том, что встретившему её буквально только что юноше тотчас удалось раскусить её ложь; при том, что эта ложь была единственным, помимо собственного имени, что она сказала ему в тот вечер. До боли сильно хотелось напрямую спросить, отчего он был так уверен, что она соврала, но найти возможность не представлялось возможным. Та минутка наедине, выпавшая на их вторую встречу, была абсолютной случайностью и, понятное дело, больше не повторялась. На занятиях всегда присутствовала либо Лена, либо Вэл, либо же Вик — если не все сразу; в остальное время (коего было немного), которое парень находился в усадьбе Сменкиных, они были либо всё так же втроём, либо в окружении всех домашних. А столько всего хотелось спросить и узнать, чего никак не хотелось обсуждать в кругу даже самых близких людей. Сменкина в очередной раз про себя проклинала правила приличия, ненавистные ей с раннего отрочества. Ведь согласно этикету, гувернантке положено было находиться с ней едва ли не каждую секунду её незамужнего существования, что Кирой всё никак не воспринималось. Строить из себя взрослую и идти наперекор правилам желания особого не возникало — хотелось лишь ощущения того, что твоя жизнь тебе хоть насколько-нибудь принадлежит. И она абсолютно точно корила б себя без устали, если бы в юную голову пришла мысль о том, чтобы вырваться из-под надзора хоть на часок, только ради короткого разговора о насущном с едва знакомым ей человеком, которому она отчего-то верила. И абсолютно точно не сказала бы ни подругам, ни брату, из-за чего взбрело ей сделать что-то столь безрассудное, глупое и, наверное, бесполезное. И абсолютно точно с ледяным спокойствием соврала бы о юношеском максимализме и Лене Викторовне, и маменьке с папенькой, рассказав о том, как хочется вдохнуть свободы, солгав примерно наполовину. Но как же, чёрт возьми, хотелось… — Вот видите, у вас получается! Радостный голос всё того же юноши резко вернул Киру в реальность, и она от неожиданности даже открыла глаза, чтобы с удивлением обнаружить, что у неё взаправду получается. Конечно, изысканности движения всё ещё катастрофически не хватало, но схема «я веду, Вы отступаете» работала исправно, и Сменкина позволила себе совершенно искреннюю широкую улыбку. Когда лёгкий восторг от небольшого, но всё же важного для неё достижения, прошёл, она уверенно закрыла глаза, на этот раз стараясь не уходить в себя и глубокие размышления. И она не имела ни малейшего представления о том, сколько ещё это длилось — приглушённая музыка из слегка скрипящего фонографа, ровные движения вокруг комнаты в чужих тёплых руках и мягкий голос где-то рядом — но такой вальс ей определённо был по душе.