честно говоря

После они прошли туда же, откуда уходили танцевать, ставая подле Филиппа. Тот улыбался в своей привычной дружественной манере, но с особым, свойственным только ему одному, озорным блеском в глазах, какой он позволял себе только в обществе людей, с которыми ему было абсолютно комфортно. И настроение это, игривое, но беззлобное, передавалось всем, кто находился рядом с ним, и кому оно было адресовано, для кого предназначено. И без того улыбавшиеся Сменкина с Мещеряковым улыбнулись ещё шире в ответ на его приветливый взгляд, и между ними тремя вдруг установилась эта абсолютно беззаботная атмосфера, полная гармонии, как будто не было того, чтобы двое из них пришли на свадьбу подруги, которая этой свадьбы не желала; как будто у них всех, включая даже не особо осведомлённого Артёма, не болело за Алину Павловну сердце; будто торжество это было и впрямь радостным, счастливым для всех. В таком же настроении вновь начали разговор, даже не вспоминая о так волновавших их ровно один танец назад мыслях, и любой взглянувший на них в этот момент непременно ужаснулся бы такой резкой перемене. Они и сами, если бы задумались об этом, вряд ли сразу смогли бы понять причины, по которым так быстро и легко забылось ими всё неприятное, уступая место позитивному тону. Но они не думали; вместо того они без устали болтали, особенно Черных, то и дело шутивший на любую затрагиваемую ими тему. — А чего ж брат ваш, Виктор Андреич, всё никак не подойдёт к нам? — с тем же озорством в голосе спросил Филипп, хоть и задавал вполне обычный серьёзный вопрос. Кира Андреевна обернулась, чтобы найти глазами брата с Вэл и, обнаружив их чуть левее центра залы, улыбнулась сама себе и вернулась к разговору. — Так он, известное дело, с невестой своею всё время проводит нынче. Не на приёмах, так на балах. Сам, правда, с визитами не так часто ездит. Говоря о брате и его чувствах, она искренне улыбалась, хоть и видно было, что ей это чуждо. Она не осуждала, наоборот, во всём поддерживала Виктора и, стало быть, непременно защищала бы его пред всеми, кто посмел бы злословить в его сторону. Однако сама Сменкина придерживалась иных взглядов, но влиять им давала лишь на свою жизнь и только. — Странные они, влюблённые эти, — усмехнулся Черных и получил в ответ едва заметный смешок товарища. Артём был самый близкий друг его, несмотря на то, что у Филиппа, в отличие от него, близких друзей было много. В окружении Мещерякова большей частью были знакомые, которые им отчего-то непритворно восхищались, но не более; со многими он был «на ты», с удовольствием общался и без тени стеснения наслаждался предоставляемым ему вниманием; однако никого из них не мог бы он назвать своим другом и сказать, что любит их, как любят обычно друзей своих, с которыми без раздумий поделишься тем, что на душе, и не будешь жалеть о том, что доверился. Если посудить, то знакомые у него были преимущественно по службе, да по связям отца. А Филипп был тем самым другом, которого ты выбираешь в друзья сам, а не волею случая. Они были знакомы с раннего отрочества, но проводить вместе много времени им не приходилось, к разочарованию обоих. Но как стали видеться чаще, дружба между ними установилась крепкая, прочная. И особых тайн у них друг от друга не было, но чувства Филиппа для понимания его являлись почти что невозможными — тот по натуре был человеком, переводящим всё в шутку, в особенности то, что он как шутку не расценивал. А потому о том, что у Черных на самом деле было на сердце, Артём почти что ничего и не знал. Кира Андреевна ничего не ответила, а только склонила голову, улыбаясь, как показалось, чуть насмешливо, и Филипп будто огорчился, хоть виду и не подал. Однако следующим же жестом он пригласил её на кадриль, и они скоро смешались с остальными парами, занимая место ближе к Вэл и Виктору. Он, как мог, развлекал её всё теми же неизменными шутками, но она видела его желание говорить с нею о чём-то другом, более серьёзном, что его волновало. Но Филипп не решался сказать и спросить того, о чём хотел бы сказать и спросить, и Кира была ему благодарна. По их возвращении роль самого активного собеседника на себя взял Мещеряков, предоставляя товарищам время на отдых. С шутками у него было значительно хуже, чем у Филиппа, а потому он вернулся к обсуждению гостей, рассказывая им о том, как хорош в его глазах Виктор Андреевич, и как он его полюбил за эти полтора, кажется, месяца. Сестра его кивала, но то и дело усмехалась, вставляя небольшие истории из их с братом детства, чем смешила Артёма и Филиппа. Когда первый сделал замечание о французском Виктора, и Кира Андреевна, рассмеявшись, рассказывала, как будучи совсем малыми, они плохо выражались по-французски и оттого придумывали собственные правила языка, дабы общаться так, чтобы только они друг друга понимали, к их компании подошёл юноша, желавший привлечь внимание. И Филипп, и Кира крепко пожали ему руку, а затем поспешили представить Артёму: — Знакомься, Артём Алексеич, это, значится, Илья Михалыч Муромов, — объявил Черных, указывая на рыжеволосого парня. — Он у нас, однако, титуляшка, — усмехнулся он и тут же добавил чуть тише: — но гордится этим несказанно, так что достоинства его не задевай. Достоинство Муромова этой фразой, собственно, и было задето, и тот слегка нахмурился, но тут же выпрямился и, сделав вид, что ему вполне легко игнорировать выпады Филиппа, обратился к Кире Андреевне. Он спросил её, станцует ли она с ним мазурку, и, дождавшись снисходительного кивка, он ещё раз оглядел всю компанию и увёл Филиппа в сторону «на пару слов». — Нас обсуждают, — улыбаясь, отметила Кира, не смотря на юношу. Тот посмотрел на неё, а затем на отошедших парней, и поразился той лёгкости, с которой она это сказала. — Представьте себе, только вас повстречал, а уже есть чего сказать за глаза. Похвально, — он ничего не отвечал, ожидая, что ещё она ему скажет. — Он, разумеется, наслышан о вас. Уважает вас, боится, хочет в ваше общество. Но боится сильнее. — Откуда вы всё знаете, — начал тот, по мере произношения им вопроса думая, не слишком ли нагло он звучит, — если большей частью нигде не бываете? Та, вопреки опасениям, даже не изменилась в лице: — О, нет, это на балах я не бываю, но приёмы мне не чужды, — она сделала паузу, а затем повернулась к нему. — Я от того много знаю, Артём Алексеич, что я не так много говорю, сколько слушаю. Он хотел было что-то ответить, но вернувшийся Муромов увёл её на мазурку, и он остался обдумывать ею сказанное, пока подошедший Филипп не предложил также пойти танцевать. Среди тех, у кого свободна была мазурка, оказались Спивак и Сафронова, как всегда стоявшие вместе, неразлучно. В разговоре с Артёмом Карина затронула тему свадьбы, во избежание злословия спросив, что тот думает про молодожёнов. В конечном итоге сошлись на том, что торжество это не такое уж и весёлое, и оба, осознав, что они друг друга хорошо поняли, улыбнулись. В танце он пару раз пересекался со Сменкиной, и вернувшиеся мысли о свадьбе Алины Павловны заставляли его уже не любоваться её эмоциями, но задумываться, глядя на её искренний смех и широкую улыбку. Он удивлялся тому, как они забыли о причинах своего скверного расположения духа, полностью отдаваясь беседам и веселью бала. Но вскоре о том пришлось вспомнить всем. Перед ужином пожаловала Корнилова в сопровождении графини, являвшейся ей, судя по всему, тёткой, так как внешне они не были похожи абсолютно. Они поздоровались с хозяевами, и старшая барышня осталась с ними, тогда как Дарья прошла до Алины Павловны и, грустно улыбнувшись, поцеловала, а затем сухо пожала руку её новоиспечённому мужу. Грустный взгляд Дарьи Александровны будто вернул Сменкину в реальность, и на неё вдруг водопадом обрушились всё те же удручающие мысли, дополненные чувством вины за своё веселье. Найдя в толпе Елену Викторовну, она выхватила у неё шаль и, крикнув, что она скоро вернётся и идти за ней не надо, побежала в противоположную от общего потока идущих на ужин гостей. Поднялась по лестнице и, с минуту вспоминая расположение комнат в здании, повернула направо, чтобы выйти на балкон. Свежий морозный мартовский воздух немного оживил её, но перед глазами всё ещё стояло выражение лица Дарьи Александровны, когда она, заявившись на бал к ужину, подошла к невесте. «Её и позавчера у Алины Павловны не было, — вдруг вспомнилось ей, — она, верно, совсем плохо это положение переносит. А мы веселимся». Кира глубоко вздохнула, мысленно убеждая себя, что сделать она так и так ничего не может, да и делать тут нечего и незачем. Скверно, досадно, но так, как есть. И всё же мысли эти не отпускали её. Дверь отворилась, и кто-то подошёл, отчего девушка вздрогнула. — А, это вы… — выдохнула она, когда, обернувшись, увидела Мещерякова. — Слава Богу… Она на секунду задумалась, почему сказала это, а потом вспомнила, каким испуганным взглядом её провожала Лена Викторовна, и как бы ей не хотелось, чтобы гувернантка застала её здесь. — «L'excès de souffrance, comme l'excès de bonheur, provoque des sentiments turbulents qui ne durent pas longtemps. Le cœur humain ne peut pas supporter longtemps leur acuité excessive»*, — сказал он, запинаясь, и поспешил добавить: — Говорю вам это, как единственное, что помню из прочитанного; но, сказать честно, нынче это даже имеет смысл. Кира Андреевна немного грустно усмехнулась: — «Oh! dit-il, que volontiers je me noierais, si l'eau n'était pas si froide!»*, — отвечала она. — Это тоже из «Собора Парижской Богоматери». Только смысл имеет всегда, пожалуй. Мещеряков усмехнулся, опустив глаза, а затем хотел было что-то сказать, но остановился, услышав откуда-то снизу негромкие голоса. Это были Дарья Александровна с Алиной Павловной; они вышли в сад и что-то очень горячо обсуждали, при этом едва не переходя на шёпот. Стоящие на балконе в тени их не слышали, но хороши видели благодаря свету окон. Они поцеловались, — не так, как целуются простые подруги в обществе, — и Дарья горько заплакала, упав в руки Алины Павловны, глаза у которой и так были красные от слёз. Они что-то сказали подруга подруге, Дарья Александровна, приложив неимоверные усилия, вроде как успокоились, и они вместе вновь зашли в дом. Киру, у которой на момент всей этой сцены замерло дыхание, словно из гипноза вывело. И сделалось ей ещё более досадно, чем прежде, когда она ещё раз подумала о том, что Дарьи на девичнике не было, что пришла она на торжество к самому ужину, и всё для ней стало ясно, но не легче. Она ещё было попыталась вспомнить, видела ли Корниловых на венчании, но ей это не удалось. — И вода нынче, будь она январской температуры, не остановила бы меня, — тихо сказала она, вспоминая свою реплику. — Кира Андреевна, — ещё тише позвал Мещеряков, и в голосе его слышалась мольба, — Кира Андреевна, посмотрите на меня, прошу вас, — она медленно перевела на него взгляд карих глаз, блестящих от слёз, и говорить ему стало ещё сложнее. — Поедемте, поедемте отсюда скорее… — Куда? как? — резонно спросила она, хоть и осознала: ехать надо. Брать в охапку хоть Лену, хоть того же брата (родителей, даже мать, рассматривать почему-то не хотелось — они и люди важные, и небось не так поймут, аль не поймут вовсе) и скорее езжать вон с бала, морально готовиться к ответному визиту, как к пытке чуть более щадящей. — Нельзя мне одной; если только Виктора уговорить, да не хочется его от Вэл отрывать. Однако тот, увидав лица сестры и Мещерякова, поспешил проститься с любимой, предварительно пообещав быть у них завтра к обеду. Та крепко пожала ему руку, крепко поцеловала в обе щеки Сменкину и торопливо представилась Артёму. Виктор объявил матери, что дети их устали и направляются домой (та хотела послать с ними Лену, но её не оказалось поблизости, и она со вздохом сказала им езжать); Андрей, заметив удаляющиеся фигуры сына с дочерью, хотел было что-то возразить, но Татьяна ответствовала ему твёрдо и звучно, и он нехотя замолчал. У самого экипажа привязался к ним Филипп, и Виктор Андреевич, как единственный в компании, кто не походил на живого мертвеца, любезно пригласил его. Ещё более оживлённо, чем обычно, он крикнул, что нынче сообщит матери, у кого остановится, и непременно вернётся. И правда, не прошло и минут пяти, как он, со сбитым дыханием и блеском в глазах, потирал красные от весеннего мороза щёки, сидя рядом с Артёмом Алексеевичем в карете. Кира Андреевна, до того молчавшая, вдруг резко рассмеялась, стоило им отъехать от имения; все не без удивления посмотрели на неё. — Право слово, какой вздор! — говорила она, смахивая слезу. — Такое празднество, весь высший свет гордится своим пребыванием здесь; а мы бежим, как от огня, до того смешно! Филипп, оправившись от изумления, в шутливости её поддержал, что ему было свойственно: — Помню, когда я ещё совсем дитём был, — рассказывал он, — женился тогда один адъютант; молодой, но в свете небезызвестный, обществом горячо любимый. Меня тогда дядька спать уложил, значится, а я всё не спал отчего-то, и потому слышал, что родители вернулись, когда светало уже. Я за завтраком матушке рассказывал о том, а она мне тихо отвечала: «Никогда сына, не думай даже о том, чтоб уйти рано с свадебного празднества; никто тебе того не скажет, а ты запомни», — он более тепло, нежели задорно, улыбнулся при упоминании матери. — И ведь что? запомнил же. И помню так хорошо нынче, когда теперь правило это же нарушаю. Все помолчали с полминуты, и Филипп, как бы в завершение, дополнил: — Она и сейчас на меня посмотрела, как будто я преступление какое совершить решился. — Преступление это не иначе как весь этот спектакль, — горячо отвечала Кира Андреевна, и все кивнули. В доме Сменкиных была одна только прислуга, старающаяся скрыть своё удивление приезду младших в сопровождении компании. Брат с сестрой распорядились подготовить гостевую комнату, а сами пригласили товарищей в залу на втором этаже. Девушка тут же завалилась в первое попавшееся кресло, подперев ладонью голову, и шумно вздохнула. Парни немного подвинули другие кресла в её сторону и чуть сдержаннее заняли места. Тишина стояла гробовая, слышно было только сбитое тяжёлое дыхание всех четверых, смотрящих кто куда: кто в потолок, кто в пол, кто друг на друга. Молчали до тех пор, пока Кира Андреевна, снова устало вздохнув, отняла руку от лица и спросила, у кого будет закурить, и Черных, замешкавшись, протянул ей папиросу. Та в знак благодарности кивнула и прошла к прикуривателю. Филипп курил редко, в основном — «за компанию». Та же ситуация была с Артёмом и Виктором, но все трое всегда имели с собой портсигар с несколькими папиросами, главным образом для ситуаций, когда пришлось бы курить «за компанию». Виктор, можно сказать, и не курил никогда, но любезно носил папиросы сестре, которая втайне имела пагубную привычку уже не менее года. — «Маренго», — как бы невзначай бросила она, и Филипп кивнул. — Мне их Виктор постоянно таскает, вместе с «Франко-русскими», — она едва заметно улыбнулась, — но «Маренго» всё ж мне больше по душе. Парень также улыбнулся ей в ответ, но более широко, в своей привычной манере. — Я не танцевал почти, — говорил он, откидываясь на спинку дорогого кресла, — но сил у меня ни капельки. Ума не приложу, как мне осилить визит к Ларионовым, совсем не представляю. Но делать нечего, — он вздохнул, помолчал с минуту и вновь оживился: — Хотя, признаться честно, я б остался бы у вас, друзья мои, на всю вечность. Хорошо у вас, хорошо! — Оставайтесь, — голос у Киры был усталый, но говорила она тепло и беззлобно, — право слово, останьтесь. Мы вам всегда рады, вы сами то знаете. Филипп заметно замялся: — Я б с великою радостью, Кира Андревна, но… неправильно это. Сами понимаете… — Нет, — соврала та. — Объясните. Увидев ещё большее смятение на лице товарища, она выдохнула, встала и, ленивой походкой пройдя до пепельницы, затушила папиросу. Вернувшись в кресло, она отложила в сторону шаль, устроилась поудобнее и обратилась вроде как и к Филиппу, но и ко всем присутствующим в целом. — Да, я понимаю, очень хорошо понимаю, что с той самой поры, как мне исполнилось шестнадцать лет, визиты в наш дом окружающие видят не иначе как посещение ярмарки невест, — Она скривилась на последних словах, вспоминая рассказы подруг, — но вы, — Кира Андреевна подалась вперёд, и глаза её заблестели, — вы-то понимаете, насколько это абсурдно? Неужели вы, молодой и умный человек, можете позволить старым неразумным устоям принимать за вас решения? Скажите же мне, Филипп Сергеевич, вы можете? — Нет, Кира Андревна, не могу, — уже более уверенно ответил тот, и девушка самодовольно улыбнулась. — Вы знаете, какого я мнения. И знаете, как затруднительно нам идти против этих неразумных устоев. Кира Андреевна прыснула: — Я семнадцатилетняя незамужняя дочь действительного советника, друг мой, даже не рассказывайте мне, как это затруднительно. Черных почувствовал небольшой укор в свою сторону, но вынужден был согласиться. Ему в этом вопросе действительно было многим легче, но репутация в обществе ему нужна была не для себя, а лишь для спокойствия озабоченного этим отца. Тем не менее, разглагольствовать о проблемах семейных он был не настроен, а возразить ему было нечего, потому он просто кивнул и ничего не сказал. Виктор с Артёмом в разговоре были просто наблюдателями и также просто молчали. Спать первым пошёл Филипп, предварительно протянув Кире Андреевне ещё одну папиросу. Та поблагодарила и искренне пожелала добрых сновидений, будто и не было того напряжённого момента в минувшем разговоре. Оставшиеся в комнате сидели недолго, вскоре все трое поднялись, собираясь отправляться в свои спальни. В дверях спальни Сменкиной Артём остановил её и непроизвольно обернулся посмотреть, зашёл ли к себе Виктор. — Знаете, я сожалею, что ваш первый бал прошёл подобным образом. Она посмотрела на него удивлённо, а затем, смеясь одними глазами, улыбнулась: — Наш с вами вальс того стоил, — она уже зашла за дверь и, выглядывая, чуть тише добавила: — И вы знаете, что я вам не лгу. «Не лжёт», — ещё несколько раз повторил про себя Мещеряков, дойдя до гостевой спальни. Он лёг на мягкую постель и ещё с пару часов точно не мог уснуть, думая обо всём сразу и ни о чём в целом. Уснул лишь к утру, абсолютно точно сам с собою решив, что он окончательно и бесповоротно влюблён в Сменкину.