Вызов

Вот эту бы петлю да вокруг Дазаева горла… да затянуть потуже… да подождать, пока лезвие у губ перестанет запотевать… А потом вызвать Йосано, пусть применит свою способность. Она будет только рада. А Дазай — может быть, на десятую долю, ненадолго — поймет, что так жить нельзя. Нельзя так умирать. Нельзя приносить столько беспокойства тем, кто тебя… терпит! Куникида уже наложил на хрупкие — переломить раз плюнуть — запястья Дазая медицинский пластырь и теперь аккуратно, виток за витком, наматывает свежие бинты. Потому что этот урод всегда должен выглядеть великолепно! «Куникида, я ведь не могу появиться в агентстве в таком виде!». Конечно. А перед ним — пожалуйста. В крови, в ожогах, на веревке, посреди реки вниз головой. Перед Куникидой этот урод не стесняется показываться в любом виде. И пиздеть, не затыкаясь. — …а когда у меня все получится, сделайте мемориальную доску. Типа в память о лучшем сотруднике агентства. И надпись обязательно трогательную. «Его любили все, от Ацуши до Акутагавы, а он — он любил только своего напарника, ибо тот идеален…». Куникида стискивает зубы, красиво заправляет конец бинта под крайний виток и почти без замаха бьет Дазая в челюсть. — Еще раз так пошутишь, — говорит он, поднимаясь с пола, где проводил медицинские манипуляции, — я сдерживаться не буду. Точно придется Йосано вызывать. Ты понял? Его взгляд за блестящими стеклами непреклонен. Куникида действительно устал от выходок Дазая. Но не может не мчаться к нему хоть с другого конца Йокогамы, каждый раз боясь опоздать, боясь, что больше — никогда. От этого он тоже устал. Его идеальность еще не проиграла дазаевской суицидальности, но начинает пропускать удары. — Я понял, — говорит Дазай захлопнувшейся двери. — А ничего, что я вообще-то не шутил? Ни одним словом? Пальцы невесомо прикасаются к наложенным Куникидой бинтам, будто собирая с них чужое тепло.