Вызов

— Знаешь, почему я… всегда звоню тебе? — спрашивает Дазай, пока Куникида стерилизует антисептиком все, что попадает под руку, — свои пальцы, медицинский пинцет, плечо и грудь Дазая. Попутно Куникида сквозь зубы материт «ебаных суицидников» и желает им всего нехорошего — кровь из раны продолжает течь, несмотря на заморозку, видимо, задет крупный сосуд. — Потому что ты всегда… и везде… оказываешься вовремя. Как у тебя… это получается?.. Дазай бледный от кровопотери, делает паузы. Лоб обсыпан крупным потом. На уровне локтей и пояса он эластичным бинтом натуго притянут к своему же кухонному столу. Ноги тоже на всякий случай привязаны, чтоб ненароком не дернулись. Стол не самый прочный, а сил у Дазая еще достаточно. — Я планирую и рассчитываю, — ровно отвечает Куникида, промывая рану из спринцовки и чуть заметно хмурясь. — Да и кто тебе поможет лучше меня? — Йосано? — наугад предлагает Дазай, не желая соглашаться с холодным безапелляционным тоном. Таким хорошо озвучивать сухой лед в мультфильмах. — Для нее ты недостаточно труп. — Рампо? — «О» переходит в сдавленный выдох-стон. — И в чем тут загадка? Никакого интереса. — Ацуши? — Он совсем недавно смирился с собственной тигриностью. Хватит пока испытаний для неокрепшей психики. — Танидзаки, Миядзава, Харуно? — Побегут искать хороший анестетик, а скорее всего сразу доставят тебя в больницу, в заботливые руки врачей. — Для тебя создать анестетик — минутное дело. Только ты никогда… — Верно. — Куникида прижимает к краю более-менее осушенной раны тампон и вводит в нее пинцет. — Я считаю, человек должен чувствовать последствия совершаемых им поступков. Рана неглубока, но пуля засела в ключичной кости. Куникида закусывает губу, снова матерится, меняет пинцет на пассатижи. Примеривается, выдыхает. Дазай глухо стонет, дергается всем телом и лишь каким-то чудом удерживается в сознании. Секунда — и металл четко клацает о металл. Деформированная пуля лежит в декоративном блюдце. — Не поможет, — говорит Дазай. Голос срывается, как неопытный альпинист на тренировке. — Плевать мне на последствия. Куникида заканчивает обработку раны, закрывая ее тампоном, пропитанным антисептиком, и накладывая повязку. Потом тянется за блокнотом. — Может, сначала развяжешь, а потом будешь считать, насколько выбился из графика? — ерничает Дазай, напрягая остатки сил. Куникида будто не слышит. — Поэзия Доппо — несмываемый маркер! — Охренел? — Дазай, честно говоря, сам охренел и думает, не двинулся ли Куникида от постоянного напряжения. Работа-то нервная, и подчиненные не подарок. Но по Куникиде не скажешь, что с его головой что-то не в порядке. Он снимает колпачок и рисует на голой груди Дазая темно-зеленый кружок между пятым и шестым ребрами. — Не знаю, откуда ты получил сведения об анатомии человека, но в следующий раз целься сюда. И оружие держи ровно, не задирай ствол. Тогда даже я не успею. Аккуратно возвращает колпачок на место до щелчка, быстрыми точными движениями развязывает Дазая и сует маркер в карман его брюк. — На память? — ухмыляется Дазай, пытаясь сесть. Куникида помогает ему, обхватывая за спину. Пальцы у него холодные. — Маркер хоть и несмываемый, но все равно стирается. Будешь подновлять время от времени. — Сволочь, — шипит Дазай сквозь боль. — До кровати хоть поможешь добраться? Куникида окидывает его оценивающим взглядом. — Сам справишься. Собирает инструменты, и входная дверь за ним захлопывается. — Сволочь, — повторяет Дазай. По его лицу ползет кривая ухмылка. Он не думал, что работать с Куникидой окажется настолько интересно.