Вызов

— Я тебя убью, — безнадежно говорит Куникида. — Когда-нибудь я тебя точно убью. Дазай, я просил сиреневые хризантемы. Как, зачем, почему ты купил розовые?! — Он опять на меня орет, — куда-то в сторону жалуется Дазай. — Куникидушка, ну прости. Я не угадал. Я просто ткнул пальцем, а нужно было озвучить продавцу, что мне нужны сиреневые. — Дазаюшка, — Куникида сгребает напарника за лацканы плаща и подтаскивает к себе; его голос опасно спокоен, — вот это, то, что ты принес, — розовый. У меня на столе — желтый. А то, что выглядит как кофточка Наоми, — сиреневый. Что здесь непонятного? Они же разные?!! — К финалу монолога его рычание вызывает в памяти тигриный облик Ацуши. — Я понял, — говорит Дазай, хлопая ресницами. — Не рычи, Куникидушка. Я понял, надо было брать более темно-серый. — Не называй меня так!!! Какой еще темно-серый?! Ты что, цвета не различаешь?! — Различаю, — улыбается Дазай. — На свете существует тысяча оттенков серого. Куникида падает на стул и бьется головой о столешницу. Дазай улыбается. Глаза карие и блестящие, как речное дно — ни рыбки, ни стрекозы.

* * *

Ни рыбки, ни стрекозы — одна только унылая река и мокрые люди на берегу: неподвижный Дазай на песке, поросшем жесткой травой, и склонившийся над ним Куникида. Лицо искажено решением непосильной задачи, брови сошлись на переносице, очки сидят криво, руки ледяные от воды и тревоги. — Ну давай же, — беззвучно говорит он, — давай, Дазай. Дазай молчит, не двигается. Глаза закрыты, губы совсем серые. Куникида беспомощно оглядывается вокруг. Взгляд натыкается на куст хризантем. Они тоже серые. И река серая, и деревья, и песок. И собственные руки, которые никак не могут запустить сердце Дазая. Куникида поднимает голову и кричит в серое небо. Потом складывает ладони одна на другую и снова бьет Дазая в грудь. Выкрик — удар, выкрик — удар, выкрик — удар. Небо молчит. Дазай молчит. Куникида сражается с ними обоими. За них обоих. Он получает слабый отклик за минуту до того, как прибывает Йосано. Она застает привычную картину: Дазай кашляет, повернувшись на бок, Куникида сидит рядом, сгорбившись, уронив руки на колени, в налипшем на одежду песке. — Забери его с глаз долой, — хрипло говорит он. — И чтоб я его неделю не видел и не слышал. Йосано кивает. — Тебя подкинуть до дома? — Не надо, — хрипит Куникида, — я вызову такси. Йосано не настаивает. Знает: этот вызовет. Не примет помощи, пока сам держится на ногах. Если кто его и сломает… Йосано переводит взгляд на неудавшегося самоубийцу. Тот уже прокашлялся, и взгляд стал более осмысленным. — Поедем, — говорит она. — Мне разрешили неделю испытывать на тебе все, что захочу. Дазай в ужасе округляет глаза. Йосано смеется.

* * *

— Неделя еще не прошла, — ровно замечает Куникида. — Технически сегодня седьмой день. — Не дождавшись ответа, Дазай добавляет: — Я уговорил Йосано. Я не мог больше быть подопытным кроликом. Куникида кивает. — Да. А ты… — Он все-таки делает паузу. — Давно ты видишь только оттенки серого? — Несколько лет уже. — Дазай улыбается. — Это не смешно. — Я знаю. Я не поэтому. — Дазай улыбается еще шире и тянется к хризантеме на столе Куникиды. — Она ведь золотистая, верно? Как твои волосы. — Он переводит взгляд на напарника. — А твоя лента — красная. — Его пальцы неуверенно, едва-едва, прикасаются к ленте. — А глаза… Рука тянется к очкам. Куникида перехватывает ее на полпути. — У тебя зеленые глаза, — говорит Дазай. — Я так скучал по зелени. Свободной рукой Куникида тянется к его лицу, стирает что-то со щеки большим пальцем. Ладонь так и остается лежать на теплой коже. Дазай жмурится и наклоняет голову, прижимаясь. Куникида понимает, что готов спасать его до конца своих дней.