Вызов

Дазай промок насквозь, будто из реки выловленный. Только на этот раз его не ловили. На этот раз он и не прыгал никуда. На этот раз его очередь искать напарника по ночной Йокогаме, заглядывая в темные подворотни, где и без дождя глаз коли. Куникиды нет. Куникиды нигде нет, и хотя Дазай знает, что Куникида человек принципов и не пойдет на глупости, он все равно беспокоится. Руки в карманах вымокшего хоть отжимай плаща совсем холодные. Как из реки, да. В общем, сейчас его очередь. Куникида находится в одном из множества одинаковых баров — восьмом или десятом по счету. Он пьян. Он очень пьян. Дазай никогда не видел напарника таким. Он подходит к стойке и говорит: — Привет. Куникида смотрит на него. Не видит. Губы у Куникиды неестественно алые, блестящие, глаза черные. Очки убраны в нагрудный карман — чтобы случайно не разбить, когда напьется. Предусмотрительный. Дазай чувствует, как противно холодит кожу мокрая одежда. — Эй, — говорит он, присаживаясь рядом на высокий стул, — ты не виноват в смерти Рокузо. Куникида его не слышит. Дазай говорит: — Это стечение обстоятельств. Дазай говорит: — Алкоголь все равно не поможет. Дазай говорит: — Я сейчас повешусь на твоей ленте. Куникида его не слышит. И не видит. Дазай знает, что он видит: лицо Рокузо. Лицо Лазурного вестника. Лица тех, кого не сумел спасти. Дазай не сомневается, что Куникида помнит их всех, до единого. Сам Дазай не помнит даже лиц тех, кого убивал. Чернота ползет из зрачков Куникиды, еще темнее, чем уже затопившая их мгла. Дазай ее знает: это ядовитая чернота, она травит и разум, и сердце, и душу. «Кто угодно, только не он», — думает Дазай. Он обязан что-то сделать. Его долг — спасти Куникиду в благодарность за все те случаи, когда было наоборот. (На деле — плевать ему на все долги. Как он будет жить, если Куникида Доппо сломается? Как он будет умирать без него?) Дазай обнимает лицо напарника холодными ладонями, разворачивает, заставляя посмотреть на себя. Куникида смотрит. Не на него — сквозь него. Сквозь стену бара, сквозь гребаный мир, куда-то туда, в глубины ада, куда, очевидно, собирается теперь попасть. Куда уже почти попал. Туда, где Дазаю дом родной — но то Дазай. Он вздыхает и прижимается губами к влажным от выпивки губам. Не зная, что делать дальше, осторожно ласкает, не давит, но дает почувствовать, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Шоковая терапия, да? Или что-то вроде этого. Когда он отстраняется, во взгляде Куникиды проступает осмысленность. — Д-дазай?.. — спрашивает он неуверенно. — Да, — говорит Дазай, — кто же еще? Он наблюдает за тем, как из глаз Куникиды уходит чернота. Второй раз Дазай целует его от облегчения. Он рад снова видеть привычную зелень радужки. Он бы очень скучал без нее. Куникида молчит, движения сильно заторможены. Кажется, он в шоке. Дазай задумывается, не перебрал ли с терапией. В третий раз он целует Куникиду через минуту, потому что, как оказалось, ему нравится это делать. Дазай понимает, что ему слегка сорвало тормоза и не понимает, почему это не случилось гораздо раньше. У губ Куникиды резкий привкус виски, обжигающий. Дазаю нравится их влажность и пьяная податливость. Дазаю нравится видеть ошеломленный взгляд — так близко. Дазаю нравится, как пальцы Куникиды цепляются за его рукав, будто в попытке поймать реальность. Он выдыхает через нос и рискует разомкнуть этот влажный рот кончиком языка, провести по зубам, легко прикусить нижнюю губу… Куникида все еще не сопротивляется.