* * *
Господин Мори красиво изгибает черную бровь. Господин Мори удивлен, обрадован, полон надежд. Напрасных, хотел бы думать Дазай, но не может этого утверждать. Он подвешен на площади, на веревке, над толпой. Висит, качается, никак не может сдохнуть. Все смотрят. Ему нужно принять решение. — Рад тебя видеть, — говорит Мори. — Хочешь вернуться? Дазай не отвечает. Смотрит. Думает. Сравнивает. Не потому, что выбирает, конечно. Хотя, может быть, и поэтому тоже. — Мори-доно. Если бы потребовалось дать мне оценку, что бы вы сказали? — Что ты отличный сотрудник, прекрасный специалист и в своем роде уникален. — Не как сотруднику. Как человеку. — Что ты хочешь услышать? — Мори заинтересован. — Вы назвали бы меня хорошим человеком? Мори смотрит на него задумчиво. Может, просто не знает, что сказать. — Дазай, когда имеешь дело с эспером, на этот вопрос трудно ответить. Эспер — это человек плюс специфическая сила, и ты никогда не знаешь, чего больше в том или ином поступке — человеческой воли или влияния способности. Любого человека непросто оценить по шкале «плох — хорош», но эспера — почти невозможно. — Ода Сакуноске был хорошим человеком независимо от способности. Заместитель директора ВДА — тоже. Не так уж все сложно, как вы расписываете. — Ты о Куникиде? Согласен. Он достойный человек, такого противника можно уважать. Но ты смог назвать только двоих. Это входит в статистическую погрешность. Дазай не добавляет Фукудзаву — чувствует, что с директором ВДА все может оказаться не так просто. — И все-таки — не могли бы вы попытаться ответить на мой вопрос, Мори-доно? Взгляд главы Мафии все задумчивей. — Раз ты задаешься этим вопросом настолько, что обратился ко мне, значит, в твоей жизни что-то происходит. Подозреваю, ты так и не выбрал сторону и душой — если допустить, что она у тебя есть — не принадлежишь ни к «хорошим», ни к «плохим». Не исключено, что именно сейчас, в сложившейся ситуации твой выбор и выявит твою суть. — Он бросает взгляд на часы. — Извини, но мне пора. — Спасибо, что уделили время, Мори-доно, — говорит Дазай ему вслед. Он не принял решения. Но теперь он знает, в каком направлении его искать.* * *
Сотрудники дружно затихают, когда он входит. Еще бы — Дазай никогда не опаздывал всего лишь на две минуты, поэтому все с интересом смотрят на него. Ждут, что Дазай опять выкинет. Дазай смотрит на Куникиду. Тот тоже удивлен — но как-то устало, стерто. Дазай чувствует, как ноет левая рука Куникиды — опять со свежим шрамом, без сомнений, как опускаются широкие прямые плечи под неподъемной ношей, как все плотнее сжимаются губы — в щель, в трещину на лице. Дазай подходит к нему и останавливается. Он все продумал, все просчитал и обосновал. Он абсолютно не уверен, что поступает правильно. Но ведь именно так он должен сделать? Правую руку — на гладко причесанный светлый затылок. Левая забыта в кармане. Губы к губам. Прикоснуться, прижаться, слиться. Не нарушить границы — проломить, грубо и подло. Кто-то что-то роняет с грохотом — наверно, Миядзава. Кто-то восторженно визжит — наверно, Наоми. Кто-то хрустит леденцом — понятно, кто. Куникида толкает его в грудь — сильно. — Ты переходишь все границы, — отчетливо произносит он. От возмущения лицо бледнеет, губы краснеют, в глазах вспыхивают молнии. Это красиво и знакомо. Дазай невольно улыбается. Он в курсе насчет границ, спасибо. — Я подумал, не стоит это скрывать, — говорит он, присаживаясь на чей-то стол. — Твои чувства ко мне, твой сыплющийся самоконтроль, твои попытки саморазрушения. — Дазай наклоняет голову то вправо, то влево, пытается не фальшивить, не впадать в привычную роль шута. Но жалость тоже ни к чему, если он хочет достигнуть цели. — Ты ведь уже не можешь существовать без меня, ты зависим, ты больше ничего не контролируешь… Сильная рука сгребает его за грудки. Куникида тяжело дышит и, кажется, даже не в состоянии орать. — Вот об этом я и говорю, — ухмыляется Дазай. — Ни себя удержать не можешь, ни меня ударить. Он, конечно, был готов, но среагировать не успевает. Да и не должен. Сознание на какие-то секунды мутнеет. Дазай выбирается из угла, куда его отправил левый боковой Куникиды, трогает челюсть, трясет головой, будто ньюфаундленд, вылезший из воды. Хотя куда ему до ньюфаундленда. — Не смей, — говорит Куникида, все еще сжимая кулак. Дазай улыбается. Он знает слабые места напарника. И умеет бить по ним. Так надо. — Что тут происходит? — спрашивает от двери Фукудзава. — Дазай ведет какую-то игру, — отвечает Рампо, не вынимая леденца. Ну, Дазай и не рассчитывал провести его. — А, — говорит директор и уходит. Спасибо, хоть ставки делать не начал. Дазай сует руки в карманы. — Куникидушка, ну признайся, — тянет он. — Жить станет проще. Скажи, что любишь, — выдыхает он в лицо напарника. — Скажи, что жить без меня не можешь. — Я тебя сейчас убью, — говорит Куникида. У него белые, бешеные глаза, а черты исказившегося лица выдают такое отчаяние, что у Дазая колет сердце. Ладно, надо довести дело до конца. — Признай, что ты на грани нервного срыва из-за меня, — почти умоляет Дазай, скалясь ему в лицо. — Мне будет приятно. Люблю подталкивать тех, кто на грани падения. — Поэзия Доппо! — кричит Куникида, выдергивая листок из блокнота. На нем с двух сторон повисают Танидзаки и Миядзава, блокируя руки. Дазаю любопытно, что бы это было: пистолет? граната? фугас? Куникида действительно дошел до края пропасти имени Дазая? Плюнь и отойди. Слышишь, Куникида, просто плюнь в нее и отойди. И будешь жить. — Уйди, — говорит Йосано, закрывая его от взгляда рвущегося из рук сотрудников Куникиды. — Я сообщу, когда можно будет. И надеюсь, все это имело цель. Дазай рад бы сказать правду, но тогда произошедшее потеряет смысл. Он ухмыляется в лицо Йосано и отступает к двери, не отводя глаз от Куникиды. Запомни, Доппо, вот так это бывает. Вот так — когда начинаешь по-человечески относиться к Дазаю Осаму. Гораздо хуже — если вовремя не остановишься. И лучше бы не доходить до конца. Не нужно клеить разбитое, Доппо. Кинцуги с Дазаем не работает. Что есть, то есть. И пусть все так и остается. У Дазая нет сил даже на очередную попытку вскрыть вены. Да это и не поможет. Он сворачивается клубком на кровати и зачем-то дышит. Съемное жилье, чужая мебель и коробки из-под еды. Вся его жизнь. Но если Куникида снова станет педантом и занудой, если снова будет склеивать весь коллектив, а не одного Дазая, если вернется к поискам своего настоящего идеала — пятьдесят восемь пунктов, как все помнят, — если шрамы на его левой руке почти потеряются со временем… Значит, жизнь Дазая хоть чем-то оправдана. Это очень хреновое утешение. Звонит Ацуши. Предлагает приехать. — Спасибо, — отвечает Дазай. — Спасибо, не надо. Он даже не помнит ощущения губ Куникиды. Помнит только быстро пропавшее тепло. Может, стоило сказать Мори, что он возвращается?* * *
Куникида стоит над раковиной служебного туалета. В зеркало старается не смотреть. Правая рука ходит ходуном, лезвие никак не удается подвести к нужному месту. Ты на работе. Плевать. Ты себя не контролируешь. Неправда. Тебе нужна помощь. Мне нужен Дазай. А нужен ли он Дазаю? Лезвие неглубоко, неаккуратно погружается в плоть. Это неправильно. Куникида смотрит на красные капли, разбивающиеся о белую керамику, и понимает, что все неправильно. Все не так. Дазай способен на многое, но у него всегда есть цель. Какова задача сегодняшнего представления? Разозлить его? Безусловно. Довести до белого каления? Несомненно. Но это не цель. Это средство. Цель — освободить его от себя. Куникида понимает это так же ясно, как если бы Дазай сам сказал ему. И так же ясно он понимает, что Дазай мог бы проделать все не так топорно. Элегантнее. В своем стиле. Так почему он этого не сделал? Потому что вообще не хотел так поступать. Считал правильным, но не хотел. Он хотел, чтобы Куникида оставался с ним — но цельным. Не разбитым. Таким, каким он немного нравится Дазаю. Куникида не успевает отвести взгляд и цепляется за свое отражение в зеркале. Всматривается с интересом, как в давно не виденного приятеля. Красные глаза, обкусанные губы, перекошенная одежда, взъерошенные волосы. Осталось бинты на шею и забыть о графике. — И зачем ты ему — такой? — спрашивает себя Куникида. — Парным суицидом заниматься? Дазай, может, и не отказался бы. Но Куникида не готов так опуститься. Никогда не будет готов, на самом-то деле. Лезвие звякает о раковину. Куникида смывает кровь с руки и раковины, наклеивает пластырь, поправляет одежду, прическу. Смотрит на острую полоску железа — она будто подмигивает. — Спасибо, не надо, — говорит Куникида. Ему действительно больше не надо.* * *
Дазай не хочет брать трубку. Но он еще не уволился из ВДА. «Входящий: Куникида Доппо». Куникида позволил кому-то воспользоваться своим телефоном? Да он скорее бы умер, чем… Дазай тычет в «ответить», едва не ломая палец. — Кто это?! — Твой напарник и заместитель директора, если ты забыл, — язвительно отвечает Куникида, будто время вернулось назад и они все еще просто сослуживцы. — Одиннадцать утра, почему ты не на работе? Только не говори, что отвечаешь, стоя на табуретке. Приеду — убью. — Я… нет, — говорит Дазай, — я сейчас буду! Он сейчас будет. И Куникида будет. Все еще будет. Дазай чувствует себя идиотом, верящим в лучшее. Но если заменить "лучшее" на Куникиду, то звучит не так уж и плохо.