Вызов

Иногда Дазай такой ребенок. (Когда совсем хуево и настоящего себя нельзя и близко подпускать к людям.) Дурачится, несет чушь, кидается попкорном, ворует блокнот Куникиды. Даже Ацуши — наивный, несмотря на пиздецовое приютское детство, Ацуши — понимает: здесь что-то не так. Дазай веселится, как щенок на лужайке, а кажется — вот-вот разверзнутся над его головой хляби небесные, и дождь из крови, кишок и разных неаппетитных жидкостей прольется на грешную землю. Или же вскроется ад, и омерзительные твари, восставшие из глубин скверны, окружат этого милого мальчика с сияющей улыбкой, опасаясь однако нападать первыми, потому что в глазах мальчика залегла мертвая пустота, соприкосновения с которой остерегаются даже самые адские твари. Куникида не остерегается. Когда веселье Дазая балансирует на грани отчаянья, именно Куникида перехватывает забинтованные руки, ругается, кричит — напоминает о существовании правил жизни. И хляби втягиваются обратно в мутное чрево туч, а адские гончие уползают ждать более подходящего момента. Дазай дуется и старается прикоснуться к Куникиде — дернуть за ухо или ущипнуть за щеку. Очевидно, так в его мире выражается благодарность. (Куникиду это, очевидно, устраивает.) Сегодня Дазай в самом противном — ноющем модусе. — Ну во-о-от, — тянет он, как хреновый блогер, вытаскивая из кармана испачканную руку. — Теперь еще и шоколадка раста-а-яла. А я старался, у Рампо ее пи-и-издил… В общем-то его почти никто не слушает, кроме Куникиды. — Карман гря-я-язный, — продолжает Дазай. — И рука гря-я-язная… На его лице вселенская скорбь. И мировая депрессия. — Дай посмотрю, — говорит Куникида, подходя к нему. — Молочный? Люблю молочный. Он плотно сжимает бинтованное запястье, другой рукой расправляет пальцы Дазая и тщательно, неспешно начинает вылизывать его ладонь. — Ты чего? — секунд через пять спрашивает охуевший Дазай. Затихшее Агентство мысленно присоединяется к вопросу. — Говорю же — люблю молочный, — неразборчиво отвечает Куникида. Неразборчиво — потому что у него во рту мизинец Дазая. В глазах Дазая — все что угодно, кроме мертвой пустоты. — А плащ? — спрашивает он не столько капризно, сколько с любопытством. — Можем поехать ко мне. У меня хорошая стиральная машинка. Дазай кивает. Потом кивает еще дважды, на всякий случай. Ладони щекотно от языка Куникиды. Фольга шелестит в кармане. Шоколад продолжает таять. Дазай тает вместе с ним. — Это нарушение правил гигиены. И распорядка дня, — почти шепотом говорит он, заглядывая в глаза Куникиды. Очки мешают. Дазаю хочется снять их. — Не позволять же тебе заляпать шоколадом весь офис, — так же тихо отвечает Куникида. — Не позволяй, — просит Дазай, все так же заглядывая в лицо. — Никогда не позволяй.