Вызов

Куникиде не спится. Это случается не часто. Просто иногда он устает настолько, что мозг никак не может перейти в спящий режим и в тишине ночи продолжает работать вхолостую, сортируя данные, разнося по графам цифры и сопоставляя показания свидетелей. Работает, перегревается и вырубается уже под утро. Потом весь день голова тяжелая и трудно сосредоточиться. Плохо. Куникида знает, что кое-кто называет его искусственным интеллектом (и нет, это не Дазай). Он бы и рад был не тратить время на еду и сон, но приходится. Возможно, именно это дает ему возможность чувствовать себя человеком. (Куникида знает, что слишком формализован, слишком тщательно организовывает свою жизнь. Но иначе все развалится. Он развалится. Он не так прочен, как кажется.) Со временем он находит другой метод проживания бессонницы: одевается и выходит на темные улицы Йокогамы. Это не увеличивает время сна, но прогулка на свежем воздухе гораздо полезнее для здоровья, чем бесконечное ворочанье в нагретой постели. В последние месяцы такие прогулки чаще всего приводят его к дому Дазая. Если бы Куникиду спросили, он бы сказал, что совмещает приятное с полезным: дышит воздухом, а заодно проверяет, все ли в порядке у напарника. Да, по темным окнам определить это не так-то просто. Но чутью и опыту Куникиды можно доверять, не так ли? Неважно, так это или нет. Важно, что однажды при взгляде на окна Дазая Куникида чувствует легкую тревогу. Он не может и не пытается объяснить себе природу этой тревоги, когда взлетает по лестнице и дергает ручку двери. Закрыто. Конечно же. Блокнот материализуется в руках, треск бумаги. — Поэзия Доппо!.. Замок у Дазая больше символический, будто у него и красть нечего. Но палить по нему из пистолета — такое срабатывает только в плохих боевиках. То ли дело стамеска — бесшумно и быстро. Дверь приоткрывается, и Куникида шагает в темноту. Слабый свет падает только из двери ванной — возможно, именно его отблеск уловил Куникида в темных окнах. Источник света — переносная лампа-ночник в виде манэки-нэко. Дазай сидит на полу, прислонившись спиной к душевой кабинке, полуголый, без бинтов. Темные лужи поблескивают по обе стороны — будто чернильные чудовища проступили из-под кафеля, высунули длинные тонкие языки, обвили запястья и тянут за собой. Куникида присаживается перед напарником, проверяет пульс на шее. Вовремя. Включает свет — сразу бьет по глазам, — открывает шкафчик, роется там, надеясь, что у Дазая найдется необходимое и не придется прибегать к способности. Он… немного устал и не уверен, что сможет воспроизвести все необходимое. Когда он поворачивается, Дазай смотрит неподвижным взглядом, щурясь от света. Губы недовольно подрагивают. Куникида накладывает ему жгуты выше локтей, чтобы остановить кровь, протирает руки антисептиком и зашивает длинные порезы, действуя, как машина, быстро и точно. Хорошо, что порезы неглубокие; плохо, что на этот раз Дазай решил резаться вдоль. Клеит полоски пластыря, делает мысленную пометку: в следующие ночные вылазки брать с собой «дышащий» немецкий пластырь, хороший. Отмывая руки, ловит свое лицо в зеркале над раковиной — бесстрастное, ничего не выражающее. Существуй на свете вампиры, у них, наверно, были бы вот такие лица. Чужие. Как закрытая дверь, от которой потеряли ключ. Без единого слова он помогает Дазаю подняться и дойти до постели. Укладывает, накрывает одеялом. — Как ты узнал? — голос у Дазая слабый, неуверенный, как канатоходец над пропастью, но любопытство в нем — искреннее. — Случайность, — Куникида проводит по его щеке костяшками пальцев. Дазай чувствует себя бездомным щенком, которому принесли молоко и подстилку и машинально погладили по голове. Куникида где-то в себе, он не контактирует с внешним миром, только механически выполняет то, что должен. Помогает, спасает, возвращает к жизни. А сам-то жив ли, там, внутри? Дазай ничего о нем не знает. Кем Куникида был до ВДА, чем занимался, любил ли кого-то, терял ли кого-то? Впрочем, насчет последнего можно не сомневаться. Других под крыло Фукудзавы и не заносит. — Спи, — говорит Куникида, поднимаясь с края кровати, готовясь шагнуть обратно в ночь. Чертов Бэтмен. Дазая отпустило, ему хорошо, почти эйфория, глаза закрываются сами, но… — Подожди. Так нельзя. Так неправильно. Так Дазай не может. Иногда долги требуется отдавать сразу — слишком велик может быть процент за просрочку. Он очень медленно — тело тяжелое, будто весит пару тонн, — сдвигается на край кровати. — Ложись. — Что? — в голосе и во взгляде Куникиды наконец-то проступает что-то живое. Человеческое. — Иначе я встану и буду бродить за тобой по улицам стенающим и истекающим кровью привидением. Лучше ложись. Куникида медлит еще с полминуты, а потом неловко устраивается на свободном краю. Дазай ясно читает в его взгляде с десяток невысказанных вопросов. — Я не знаю, — отвечает он на все сразу, стягивая с носа Куникиды очки. — Спи. Утром разберемся. Куникида послушно закрывает глаза и погружается в сон, как в теплую ванну, быстро и мягко. Дазай смотрит на него и думает: все хорошо. Ненадолго, всего лишь до утра, и только для них двоих, а не для остального мира; но — все хорошо. Он щелкает выключателем лампы, жалея, что в темноте лица Куникиды больше не видно, и прежде, чем заснуть, наощупь находит его пальцы, накрывает своими самые кончики, чтобы незаметно. Так гораздо спокойнее.