Вызов

Все начинается с коротенького сообщения от Фукудзавы. «Зайди, пожалуйста». Куникида откладывает в сторону дела, потому что не в его правилах заставлять директора ждать лишние полминуты. Интуиция молчит. Интуиция молчит, пока он шагает по коридору, погруженный в рабочие размышления. Интуиция молчит, когда Фукудзава говорит: «Присядь». Она просыпается непростительно поздно — в тот момент, когда директор называет его по имени. — Доппо-сан, я должен поставить тебя в известность, что твой напарник уходит из Агентства. И эти слова вышибают воздух из легких. Куникида не дышит. Молча поднимает взгляд на Фукудзаву, и тот впервые видит своего заместителя растерянным. — Почему? — голос еле различим. Фукудзаву окатывает чужим отчаяньем, как соленой волной. Он не думал, что все зашло так далеко. — Дазай не смог объяснить. Или не захотел. Куникида кивает. — Я могу идти? — Иди, — говорит Фукудзава. Он знает, что даже его способность не может уберечь сотрудников ВДА от потерь и разочарований, но всякий раз расстраивается, когда это происходит. У Дазая не заперто. Куникида стучит и входит. — А, это ты, — говорит Дазай, бросив беглый взгляд. Он занят — сваливает в коробки одежду, постельное белье, упаковки бинтов. — Фукудзава нажаловался? Жалующийся Фукудзава — все равно что говорящий кот. Дазай это знает. Просто по привычке злит Куникиду. В последний раз, наверно. — Почему? — Куникида действительно зол. Натянут как тетива, руки в карманах, глаза сверкают. На дне взгляда что-то тяжелое, как ржавый металл. Останки прошлых заблуждений, быть может. — Соцпакет у вас хреновый. — Дазай! Дазай бросает очередную простыню, подходит вплотную, тоже вытягивается, чтобы хоть немного — вровень. — Что? Что ты хочешь знать, напарник? Я пришел к вам по желанию человека, который был мне дорог. Но я не вижу разницы между тем, что делал раньше, и тем, что делаю теперь. Мне все равно. — Тем, кому ты помог, не все равно. — И сколько их? Капля в море. — А тебе обязательно надо спасти весь мир, чтобы чувствовать себя нормально? Дазай задумывается. Трогает пыльный кусудама, оставшийся с празднования Нового года. Он не знает, что позволит ему чувствовать себя нормально. Он не знает, возможно ли это вообще. Не все поддается восстановлению. Идеалистам вроде Куникиды этого не понять. Дазай смотрит на напарника и решает не озвучивать свои мысли. Не хочет вешать на плечи Куникиды лишний груз. Усмехается. Надо же, он стал заботиться о других. Одасаку бы понравилось. Дазаю не нравится. Это не для него. — Я чувствую себя нормально, когда пытаюсь покинуть этот мир. — Этого я тоже не понимаю. Почему ты сдаешься? Дазаю хочется смеяться. — И не поймешь. А почему ты все время мешаешь мне уйти? Если Куникида сейчас скажет что-то вроде «каждый заслуживает права на жизнь», Дазай его просто выставит. — Ты когда-нибудь выращивал цветы? — Что? — Некоторые ростки развиваются из поврежденных семян. Или получают солнечный ожог. Или страдают от вредителей. Они требуют гораздо больше внимания и ухода. Но и радости, когда они выправляются и догоняют остальные, гораздо больше. Вложения без отдачи приводят к разочарованию. Дазай не ожидал этого и не может понять, что чувствует. — Так я твой садоводческий проект? — В том числе. Куникида не лжет. Просто не говорит всей правды. Просто не прикасается к щеке Дазая тыльной стороной ладони — хотя хочется, как всегда, как никогда. Просто не позволяет себе быть откровенным — не то время, не то место. Просто не знает, что сделать, чтобы Дазай остался. Даже Фукудзава этого не знает. Куникида плотнее сжимает губы. — Что? — спрашивает Дазай. Он не отдает себе отчета в том, что хочет, чтобы было что-то еще. Куникида колеблется. Дазай ждет. — Нет. Ничего, — произносит Куникида в конце концов. И стоит, не уходит, не может отступить от Дазая хоть на шаг. И Дазай тоже никуда не уходит: вдруг Куникида все-таки найдет нужное слово, нужный жест, и мир переменится? Не находит. — Удачи в… чем бы там ни было, — желает Куникида. Кажется, они отходят назад одновременно. И еще, и еще. Отдаляются. Втягиваются каждый в свою раковину. Дазай первым отводит взгляд. Ведь это он принял решение. Почему-то снова больно, снова выкручивает нервы и дышать тяжело. В петлю бы. Теперь-то вынимать некому. Хлопает дверь. А потом шаги — не снаружи, внутри. Дазай не понимает. Куникида возвращается в гостиную, дергает ленточку на шее — та не поддается. Дазай видит, где застрял узел, машинально тянет руки, сталкиваясь с горячими пальцами Куникиды, от которых — как волна под кожей, высвобождает. Лента ложится на жилет двумя красными ручьями. Куникида стягивает ее, берет Дазая за руку — волна все выше, горячей, — обматывает лентой запястье, по коже, по бинтам, по нервам. — Я буду ждать, — говорит он и стремительно исчезает. Дазай не успевает спросить: «Чего?». Впрочем, ответ, кажется, очевиден. Правой рукой Дазай прижимает к себе левую, будто там и в самом деле не лента, а кровь обвила запястье. Его только что привязали к этому миру. Привязали и сказали: «Не уходи». Дазай ненавидит приказы. Но, может, на этот раз стоит послушаться? «Я еще вернусь», — быстро набирает он. «К тебе» не добавляет, но подразумевает. Знает — Куникида поймет и так. И это знание немного меняет Дазая. Не лечит, нет — так, стягивает пару прорех. И вроде уже не так беспросветно.