Вызов

Дазаю не жаль. Куникида смотрит на него поверх очков. Ловит ответный взгляд: то насмешливый, самодовольный, искрящийся, яркий; то усталый, изнемогающий, жалобный; то деловитый, острый, сосредоточенный; то затуманенный очередной суицидальной идеей. Куникида знает, что ничего этого нет. Внутри Дазая — пустой космос. Наверное, когда-то ему не приходилось ничего изображать. Наверное, когда-то он умел испытывать жалость. Наверное, когда-то Дазай был другим. Человеком, который не улыбается, видя труп противника, например. «Ему ведь так повезло, — говорит Дазай, — он уже умер. А у меня вот ничего не выходит. Почему, Куникидушка-а-а?». «Потому что ты не нужен смерти, — когда-нибудь ответит Куникида. — Она боится отравиться тобой». Дазаю не жаль. Ни себя, ни других. Куникида не знает, что сделало его таким. Не знает, хочет ли знать. Боится, что если узнает, собственная жалость задушит его, превратит и так сомнительный интерес к напарнику в болезненный, и станет только хуже. Он орет на Дазая, чтобы не спрашивать. Дазай издевается над ним, чтобы не отвечать. Они идеальные напарники. Скорее всего, Фукудзава в курсе прошлого Дазая, но верит в лучшее. Скорее всего, Рампо тоже догадывается, но в лучшее не верит. Он умнее и хуже знает жизнь. Когда три пули проходят через легкие навылет, а одна застревает в ключичной кости, Куникида тоже не верит. Не верит, что все кончено, не верит, что ему все равно. Странно вышло. Он не должен был, не сейчас, не здесь… Какая глупая случайность. Он кривит губы в усмешке, когда Дазай склоняется к нему. Нет, сначала падает на колени, наверняка больно ударяясь об асфальт, а потом наклоняется. «Смешно, правда?» — хочет сказать Куникида, но из губ — лишь сипение. И, кажется, кровь. Жаль. Он бы хотел сказать что-нибудь Дазаю напоследок. Просто так. Знает, что не запомнит. Дазай — пустой космос, ни памяти, ни жалости, ни любви. Дазай вытаскивает из кармана видавшего виды плаща набор экстренной помощи, срезает жилетку — мудак, любимая жилетка же! — накладывает тампоны на входные-выходные отверстия, бинтует, тоже поверх рубашки. — Йосано скоро будет, — говорит он. — Попробуй только сдохнуть до ее приезда. У Куникиды что-то со зрением — мир мутнеет. В фокусе только их руки: его ладонь, зажатая между двумя чужими. С трудом он поднимает взгляд выше и видит, как пустой космос глаз Дазая наполняют тревога, страх и… Дазаю действительно жаль. Куникида не может оставить его с жалостью наедине. Куникиде придется выжить.