* * *
Куникида ничего и никогда не выбрасывает, не обдумав и не взвесив последствий. В его ванной холодный «дневной» свет. Желтый уютней, желтый недопустим. Куникида не позволяет себе расслабляться, пока мир еще так несовершенен. (Он никогда не станет совершенным, а значит, Куникиде придется покупать только белые лампы.) Зеркало — его (единственный) лучший собеседник в сложных случаях. Зеркала справедливы. Зеркала не лгут. Куникида не выносит кривых зеркал и «комнат смеха». В его доме зеркала идеально ровные. Идеально натертые. Идеально прозрачные. Он смотрит на себя — глаза в глаза. Минута истины. Точка невозврата. — Зачем ты кричишь на них? На него? — Чтобы они стали лучше. — Ты считаешь, люди становятся лучше, если на них орать? Куникида опускает глаза. Отражение — нет. — Я кричу, потому что мне больно, — тихим ровным голосом говорит через несколько минут Куникида. — Им это не приносит никакой пользы. Ему не приносит. Мне больше не стоит этого делать. Отражение удовлетворенно кивает.* * *
Куникиде кажется, что работа в офисе улучшилась. Может быть, потому, что его негромкие, спокойные выговоры пугают всех гораздо больше, чем крик. Но ему хочется думать, что люди действительно стали чуточку совершеннее. Кроме Дазая. Кроме Дазая, у которого окончательно сорвало тормоза. Он вешается, топится и стреляется с пугающей частотой. Он стягивает нервы Куникиды в пучок и завязывает узлом. Он полностью забивает на бумажную работу, а «полевых» выездов у них неделю как нет. Он практикует все: от детской выходки с кремовым пирожным на кресле Куникиды до жутковатой инсталляции из пугающе реалистичных кишок над входом в офис. Куникида говорит себе: крик ничего не исправит. Куникида говорит себе: рукоприкладство не метод. Куникида думает начать курить. С пачки в день, а там видно будет. Он сидит рядом с Дазаем на скамейке у больницы. Тому час назад промыли желудок после очередных грибочков. Куникида хочет промыть ему мозги. Прямо руками. Вынуть и прополоскать в тазике. И сложить заново — красиво и правильно. Или хотя бы просто схватить за мятые отвороты плаща и орать, трясти, требовать все прекратить, потому что… Куникида не знает, почему. Почему все в нем требует любой ценой удержать Дазая по эту сторону жизни. Почему его трясет и колотит всякий раз, когда Дазай в очередной раз проходит по грани. Почему возвращение Дазая срывает в неконтролируемый крик и желание разнести все вокруг, чтобы показать, как он неправ, оставляя Куникиду одного. Дазай ему как кость в горле. Заноза в заднице. Пуля под сердцем. Дазай ему — … Надо все-таки купить сигареты. Куиникида сжимает кулаки и старается, старается, старается быть спокойным. Правильным. Идеальным. — Тебе все равно? — Что?.. Он слишком глубоко ушел в свои мысли и попытки сдержаться, а Дазай сидит рядом нахохленным воробьем, и глаза больные и пустые. — Тебе надоело спасать меня? Ты устал? — Что? Почему ты так решил? — Ты больше не кричишь. Не пытаешься меня образумить. Не обещаешь убить собственноручно, когда мне станет получше. — Что?! — Слушать такое невыносимо. Куникида хватает его за шиворот, попутно понимая, что план улучшения человечества путем доброты и разумных слов идет к чертям. — Мне надоело?! Идиот! Придурок! Мне надоело?!! Да я тебя из ада достану! Я за тобой в любую реку!.. под любую способность!.. Я тебе!.. Я тебя… В глазах Дазая будто включаются теплые желтые лампы. Куникида замолкает, не выпуская его воротник. — Никогда не думай, что мне все равно, — сорванным голосом говорит он. — Тогда… не забывай кричать мне об этом, — отвечает Дазай, чуть споткнувшись. Ни на что другое они пока не способны, но большой палец руки, сжимающей воротник, чуть касается щеки, а Дазай… Дазай едва заметно наклоняет голову.