Вызов

— Не давайте Дазаю включать гирлянды, он ударится током! А впрочем… пусть включает. — Не разрешайте ему брать мишуру, он на ней повесится! Хотя… пусть берет, черт с ним. — Не позволяйте Дазаю грызть елку!!! Хотя… пусть грызет. Только скажите, чтобы грыз нижние ветви, которых не видно. Потому что в них токсинов больше! Честное слово, я читал! — Куникидушка, — ластящимся тоном спрашивает Дазай немного позже, за шумным и ярким столом, — Куникидушка, почему ты сегодня такой до-о-обрый? — Рождество ведь, — отвечает Куникида — его глаза шампанское тоже заставляет блестеть, а язык — чуть заплетаться. — Решил сделать тебе подарок. — А я тебе ничего не приготовил, — расстраивается Дазай. — Не страшно. Ты не убился, даже не попытался — вот и подарок, — подбадривает его Куникида. -Ты такой хоро-о-оший, — грустно сообщает Дазай. Он немного пьян, немного печален и гораздо более, чем немного, очарователен. Куникида признает это, потому что превыше всего ставит честность. И потому, что, вполне возможно, тоже немного пьян. Совсем чуть-чуть. Самую капельку, честно. На всякий случай Куникида выходит на крохотный офисный балкон — проветрить голову от алкоголя и разговоров с Дазаем. И обнаруживает там — кого бы вы думали? — того самого Дазая, любующегося звездами. Не то Куникида очень долго шел, не то Дазай обзавелся еще и способностью к телепортации. — Декабрь, — осуждает Куникида. — А ты даже без плаща. Дазай без плаща, в неожиданно светлом костюме. К его глазам и волосам внезапно чертовски идет. Куникида внезапно чертовски восхищен этим. — Расслабься, — говорит Дазай, не поворачиваясь. — Куникидушка, праздник же. Рождество предназначено для того, чтобы люди почувствовали себя счастливыми. — И что нужно, чтобы ощутить счастье? — спрашивает Куникида. Ему интересно. От Дазая — всегда интересно. — Конечно же, выпить и делать, что захочешь. — Да ты почти всегда делаешь, что захочешь. И как у тебя со счастьем? Вот так всегда — едва один перестает подкалывать, а другой — орать, они тут же съезжают на какие-то предельно серьезные темы. За пару реплик — и как только удается. — Вот осуществлю двойной суицид и буду совершенно счастлив. — Брось, — говорит Куникида. — Ты же на самом деле не хочешь умирать. Ну я же вижу. — Да не в этом дело, — говорит Дазай. — А разница? Разница в чем? В данный не вполне трезвый момент Куникида считает, что разница может заключаться в возможности смотреть, как Дазай лохматит и без того лохматые волосы. — Живой человек имеет шанс исправить совершенную ошибку. — Дело и не в этом, — Дазай морщится, — не в ошибках. Вся моя жизнь сплошная ошибка. Как ты это исправишь? — Никак, — непедагогично соглашается Куникида, следя за таким подвижным, таким живым лицом Дазая. — Но даже если ошибка непоправима, ты можешь принести пользу. Знаешь историю про мальчика и медуз после шторма? Для спасенных медуз разница была. — Для меду-у-уз… — Дазай все смотрит в ночь. Или это она смотрит на него? — Скажи, Куникидушка, вот ты любил кого-нибудь? Когда-нибудь? -Ну… Я люблю коллег. Я люблю свою работу. Я люблю свою жизнь — такой, какая она есть. Дазай качает головой. — Я не об этом. Это все тоже важно, правда, я не шучу, это здорово, я даже немного завидую, но я не об этом. Ты кого-нибудь любил так, чтобы все капилляры наружу и связаны друг с другом? И когда человека больше нет, из тебя жизнь вытекает? Их же тысячи, понимаешь. Все не закупоришь, не пережмешь. Куникида смотрит на него, как никогда не смотрел — серьезно, не сводя глаз. — Нет, — качает он головой. — И я даже не знаю, хочу ли такого. — Да никто не хочет, — хмыкает Дазай. — Так получается. — Но если жить по правилам… — Ты такой зануда, Куникидушка, — перебивает Дазай. — Но очень теплый. И жмется к его плечу. А Куникида перехватывает его руки и обнаруживает, что они ледяные. — Все, — говорит он, — хватит разговоров, пойдем обратно. Они возвращаются, встречаемые смехом, гомоном и бессвязными выкриками от души веселящихся детективов. — В чем дело? — строго спрашивает Куникида. Никто не пугается. Смех становится громче. — Целуйтесь! — давясь хохотом, требует всегда невозмутимая Йосано. — Целуйтесь! — подтверждает Ацуши, улыбаясь до ушей. Этот-то куда лезет? — С ума сошли? — возмущается Куникида. — Да я вас завтра!.. Дазай молчит. Потом говорит тихо, на ухо мурашками: — Они над балконной дверью омелу повесили, пока нас не было. — И что? — так же шепотом отвечает Куникида. — Делать им нечего. — А кто недавно распинался о своей любви к коллегам? — Дазай поднимает на напарника невыносимо блестящие, яркие глаза — а все шампанское, верно? — И теперь отказываешься порадовать их таким пустяком. Тем более — традиции. — Ну я не знаю, — Куникида смущен. Ведь в самом деле — пустяк. И традиции. И веселье всем портить не хочется. Поцелуй — это ведь весело, не так ли? «Конечно», — подтверждает шампанское в нем. «Конечно», — подтверждают сияющие глаза Дазая. И пока Куникида еще раздумывает — или делает вид — Дазай кладет руки ему на плечи и прижимается губами к губам. Стоять столбом глупо. Только поэтому Куникида обнимает напарника — как же торчат у него лопатки, боже — и запутывается пальцами в темных волосах, еще холодных и слегка влажных от растаявших снежинок. И чуть разжимает губы. Это очень целомудренный поцелуй — и в то же время с целомудрием он не имеет ничего общего. Это приятно. Это очень приятно. И спешить никуда не хочется, и так бы долго, и так бы — чаще, и так — спокойно и радостно, будто праздник. Ну да — праздник, вспоминает Куникида, слыша ликующие возгласы коллег. Они мягко отстраняются друг от друга, не сразу убирая руки. — Вот видишь, совсем не страшно, — улыбается Дазай. И Куникида улыбается, потому что… действительно, ничего страшного не произошло. Просто Дазай его поцеловал. Или это он поцеловал Дазая. В общем, они целовались. Ничего страшного. Наверное, он очень сложно думает, потому что Дазай окликает: — Напарник, ты чего? Хорошо же было? — Ничего плохого, — соглашается Куникида. — Только ты в следующий раз снимай очки, — добавляет Дазай. — Да? — переспрашивает Куникида. — Это на следующее Рождество, что ли? Так долго. — Типа того. — Дазай будто вот-вот рассмеется — смех таится в его теплом, мягком взгляде. — Или можно на Новый год. Куникида не успевает кивнуть, как Дазай добавляет: — Хотя мы все еще под омелой… Куникида смотрит на него немного отчаянно, немного растерянно, очень решительно — будто сейчас сделает что-нибудь очень страшное, например, расколотит вдребезги фужер с шампанским, — и уверенным движением снимает очки.