Вызов

Куникида растягивает его долго, аккуратно и тщательно. Так же он подшивает документы. Может быть, поэтому Дазай и выбрал его, когда стал слишком часто ловить на себе задумчивые и явно приглашающие взгляды. С Куникидой максимально безопасно, во всех смыслах. Правда, с документами он более сух — не целует их в губы, не перебирает волосы и не стонет сквозь сжатые зубы, изредка негромко матерясь. Все-таки секс — это не работа. Дазай знает, почему выбрал Куникиду. Дазай не знает, почему Куникида выбрал его. Хотя если подумать… Танидзаки слишком друг в друге, Миядзава слишком прям, Рампо слишком молод. Фукудзаву Куникида слишком уважает. Йосано слишком женщина, а женщин Куникида, видимо, рассматривает только на предмет соответствия своему списку. Для создания крепкой счастливой семьи, а не для секса без обязательств. Для без обязательств Дазай наиболее подходящая кандидатура. Наименее подходящая кандидатура, если честно. Просто Куникида где-то проебал свой инстинкт самосохранения. Связаться с Чуей или Акутагавой и то было предпочтительнее. При мысли о Чуе и Куникиде на языке кислеет. Дазай тянется к волосам Куникиды, накручивает прядь на палец. — Давай уже, — говорит он. — Я не тресну пополам, обещаю. Куникида зачем-то целует его в висок и наконец входит в него, берет, двигаясь сильно и плавно. И смотрит в глаза — дурацкая привычка. Дазай отворачивает лицо. Ему нравится секс с Куникидой, но личное — это личное. Даже если личного там тьма да плесень. Куникида проводит носом по щеке, целует подставленное ухо, ведет языком по краю. Щекотно. Дазай сдерживает тихий смех. Куникида не обидится, если он рассмеется, Дазай знает. Просто не хочет объяснять, отчего вдруг. Просто не хочет ничего о себе объяснять. С Куникидой удобно трахаться. Куникиде с ним, наверное, тоже удобно. Ну, может, бинты мешают, но Куникида никогда ничего не говорил. Без бинтов ему, наверно, было бы приятнее, зачем-то думает Дазай. Куникида двигается быстрее, держит за плечи крепко, но не больно. Дазай поднимает ноги выше, придерживает себя руками под колени. Ему нравится этот финишный этап, когда можно ни о чем не думать. Чистое физическое наслаждение, возможное только, когда тебя больше одного. С игрушками или собственной рукой не так. Человек — социальное животное. Чертову уйму вещей он делает в одиночку, но для пяти минут секса обязательно нужен кто-то еще. Дазай снова вспоминает про Чую и едва не портит себе весь оргазм. Когда он вытягивает ноги и выравнивает дыхание, Куникида снова целует его в мокрый от пота висок. — Я в душ, — говорит он. Всегда предупреждает. Будто иначе не ясно. У них сразу так сложилось: Куникида первый, потому что моется быстрее, а длинные волосы сушить дольше. Дазай возится долго, потому что бинты, зато волосы почти успевают высохнуть сами собой и завиться на концах. Куникиде почему-то нравится пропускать эти завитки между пальцев. Он все-таки странный. С Дазаем вот связался. Ладно, когда-нибудь найдет себе невесту и будет жить нормально. На языке все кислее. Он долго распутывает бинты. Именно сегодня они не хотят нормально развязываться, путаются в узлы, местами грязные, местами влажные — прямо как жизнь Дазая. Ножницами бы, но идти лень. Не хочет, чтобы Куникида — свежий, помытый и чистый — видел его сейчас. Бинты наконец поддаются. Дазай тоже оттирает себя до сияющий чистоты — не как Куникида, конечно, у того гладкая кожа и здоровый ровный цвет — ни заросших шрамов, ни близких синеватых вен, как дождевые червяки. Дазаю таким уже не бывать. Да и черт с ним. Ему даже сожалеть не о чем. Он лезет в шкафчик. Там пусто. Бинты, вспоминает Дазай, и перед глазами — полочка в прихожей. Он купил бинты взамен закончившихся, выложил на полочку, чтоб не забыть, и забыл. Полочка как раз за стеной — десяток шагов туда-обратно. Как раз напротив арки гостиной, где Куникида сушит волосы феном. Полотенце одно, и то на бедрах, в маленькие, для рук, не завернешься. В корзине с бельем лишь пара футболок, халатов Дазай не признает и дома не держит. Дурацкая ситуация. Ему вдруг хочется плакать. Из-за шрамов, из-за одиночества, из-за забытых бинтов. Какого черта он такой не такой? Надо сказать Куникиде — пусть едет на работу один. Поорет, конечно, через дверь и успокоится. Дазай что-нибудь наврет. Врать он умеет. Сухие глаза режет и щиплет. Дазай знает: дело не в полотенце. Устал он. Устал прятаться, но не прятаться еще хуже. Вот и приходится… шутом на полставки. И так уже хочется, чтобы все закончилось… Но он обещал. Не сдаваться. И хуево от всего этого – неописуемо. И бинтов нет. В дверь стучат. Дважды. — Извини, — голос ровный, как на совещании, — я подумал, может, тебе надо. В коробке, я заметил, закончились. Идеальная, без единого шрама рука протягивается из слегка приоткрытой двери, кладет на корзину для белья бинты. Две упаковки. Ровно столько, сколько нужно на один раз. Дазай смотрит на них. Глаза щиплет еще сильнее. Проблема решена, ведь так? Надо взять себя в руки. Он ведь… Сильный? Слабый? Ненужный? Одинокий? Зачем? — Спасибо, — шепчет он. Пытается открыть одну из упаковок. Пальцы почему-то скользят, в глазах двоится, покорившаяся упаковка выглядит не вскрытой, а изнасилованной. А как он будет бинтоваться? Дазай все же предпринимает несколько попыток, прежде чем совершить реально самоубийственный поступок. Он выходит из ванной в одних трусах и протягивает Куникиде бинт. — У меня что-то не получается. Ты не мог бы?.. Сердце колотится где-то двумя этажами выше. Дазаю кажется, что у него сейчас будет инфаркт. Он смотрит на свою трясущуюся руку и не понимает, что с ним. Он убийца из Портовой мафии. Нет на свете дерьма, в которое бы он не вляпался. Он просто не может бояться взгляда напарника. Жалостливого? Презрительного? Осуждающего? — Щаз, — невнятно отвечает Куникида. Вынимает резинку из зубов, стягивает ей хвост, берет бинт, спрашивает, откуда начинать. — Вот, — показывает Дазай чуть ниже локтя. В ярком свете утра его рука как преступление против человечества. Летопись трусости суицидника-позера. Да, Дазаю это тоже не нравится. Зачем это делает, кто его за язык тянул, зачем он вышел из ванной, зачем связался с Куникидой… — Не туго? — Что? — Не туго затянул? — будто о галстуке говорит. Дазай качает головой: нет, не туго. С запозданием соображает, что Куникида и шею его видит. Блядь, ну он сегодня реально самоубийца. Что, собственно, так и есть… Куникида берется за правую руку, а Дазаю с каждым витком бинта страшнее. Сейчас Куникида закончит и скажет, что все в порядке. Или обнимет. Или поцелует ладонь, с него станется. И что тогда с этой хуйней делать? Дазай все ближе к раннему инфаркту. Куникида закрепляет конец бинта. — Дальше справишься? — спрашивает он. — Только не тяни, если опоздаем, я тебя убью. Как будто каждое утро только тем и занимается, что превращает Дазая в мумию. Как будто в этом нет ничего странного, пугающего, извращенного. Будто Дазай обычный человек. Дазай хоть убей не помнит, когда был обычным. — Конечно, — говорит он. — Я постараюсь. Хочет добавить «Куникидушка», но с языка не идет. Ничего с языка не идет, даже простое «спасибо», которое Дазай вроде как должен, но забывает. Зато идиотская фраза про список слетает с губ, как птица с ветки. — Что, в твоем «Идеале» нет пункта про ежеутреннее бинтование? — Есть, — отвечает Куникида так, будто вовсе не шутит. Научился, зараза. Дазай широко улыбается. Шире, чем нужно. Ярче, чем нужно. Гротескнее, чем следовало бы. — Сейчас, конечно, есть. — Сейчас? Конечно? Дожили — до Дазая не доходят шутки. — Я внес в список все твои привычки. — С лица Куникиды стекает деловитое утреннее выражение и обнажается что-то растерянное и даже испуганное. — Не надо было? Дазай не знает, что ответить. Накручивает волосы на палец. Вспоминает симптомы инфаркта. Гадает, в самом ли деле сердце может сломать ребро, если как следует разгонится. Или взорвется. Или… Дазай очень плохо разбирается в кардиологии. — Лучше оденусь, — говорит он, — а то и правда опоздаем. Или… Он не знает, что «или». Он не знает, почему. Он не знает, как. Похоже, что Куникида тоже не знает, и только это спасает Дазая от очередной глупости. Угроза инфаркта, впрочем, по-прежнему остается. Дазай планирует вечером попросить Куникиду перебинтовать ему сердце. На всякий случай. Не говорить же ему впрямую, что… Может, Куникида и так поймет. Про остальное же понял. Дазай знает, что однажды скажет. Просто… Привыкнуть надо.