Black Licorice – Peach Pit
Суббота. Ах, какое прекрасное, полное счастья и спокойствия слово. Когда кто-то произносит «суббота», то у каждого в голове свои ассоциации: вечеринки, посиделки с родными, походы по магазинам, ленивый день в своем доме или традиционный семейный ужин. Все это не важно, хотя то, как ты проведешь субботу, зависит от того, как ты провел всю неделю (да, здесь работают законы Санта Клауса). И если ты ой как поругался со своим мужем чуть больше недели назад, но все, вроде как, устаканилось, это ещё не значит, что тебе все прощено. Фрэнк, встав с кровати в семь двадцать утра, уже около часа крутился перед зеркалом. «Сегодня же суббота, — думал он, — ради такого дня можно и побриться». И пока из раковины в слив утекала вода с пеной и крошечными волосками, он и не знал, что его муж уже давно проснулся. Джерард поправился. Да, строгий постельный режим и таблетки подняли его на ноги, а аппетит на отметку «+100». Уже в пятницу вечером он носился по дому с тряпками и веником, пока ворчливый обеспокоенный Фрэнк не утянул его спать, даже не поужинав. Но больше недели просто непозволительно валяться без дела. Время для него шло быстрее, так что Джерард, решив не терять больше ни минуты, сел за работу сразу в постели, рисуя эскизы будущих иллюстраций и занимаясь раскадровкой сюжета какого-то дряного комикса. Он, конечно, любил свою работу, но не когда рисование приравнивалось к бесчувственной штамповке. Одеяла и подушки остыли, солнечный свет, всё-таки проскользнувший в глубь дома даже сквозь шторы, пытался играть со жмурящимся художником. А тот совершенно не мог сосредоточиться, потому, прижав к груди графический планшет, альбом и тяжеленный, как кирпич, пенал, убежал в свой кабинет, элегантно прикрыв дверь ногой. Фрэнку потребовалось чуть больше времени, чем он закладывал, но ни это, ни затупившиеся лезвия не могли испортить этот день, эту прекрасную субботу. — Джерард, ты проснулся? — спрашивает он, проходя в их спальню. Оперевшись на дверной косяк, он задумчиво разглядывает смятые одеяла и простынь, повисшую в воздухе пыль, и думает о чем-то, но не может зацепиться ни за одну мысль. — Джи, — зовёт он, спускаясь по лестнице. — А? — доносится сверху, и Фрэнк мгновенно разворачивается обратно. В кабинете художника свежо. Множество растений на полках и полу приветственно качают листьями, с которыми играет сквозняк. Все залито приглушённым светом лампы, а шторы задернуты. В виниловом поигрывателе так и осталась пластинка с их прошлых посиделок прямо в кабинете старшего. Фрэнк улыбается. И улыбается шире, видя так смешно устроившегося Джерарда на своем офисном стуле с колесиками, закинувшего ноги аж до самых коленей на стол и с увлечением что-то чиркающего. С его немного пушистых бледных ног до середины голени сползли пижамные клетчатые штаны, а футболка с лягушенком Кермитом задралась на пояснице, от чего остановившийся в проёме Фрэнк чуть ли не мурлычет. — Без четверти девять в суботнее утро, а ты уже за работой, — выдыхает он, а Уэй только вскидывается, выпрямляя спину. — М? — Ты почему работаешь, я говорю. — А, ну, работы много… — говорит он, уже не смотря на мужчину, — нужно сделать все, что накопилось. — Звучит так, будто это займет весь день, — посмеивается Фрэнк, подходя к художнику. Он кладет тому руки на плечи, оглаживая ладонями ключицы и шею и не видит какое грустное при этом лицо у Джерарда. Он дарит ему лёгкий поцелуй, а потом отходит, говоря, — ладно, художник, не сиди тут весь день. Я соскучился. — Я тоже, — с вымученной улыбкой отвечает Уэй, понимая, что скоро очень расстроит воодушевленого Фрэнка. Айеро спускается на кухню, оглядывая ее, такую чистую, будто пылающую в огне — лучах солнца. Вмиг на кухне все оживает — папочка вернулся. Сковородки и чайник послушно устраиваются на плите, нож мягко ложится в татуированную руку, начиная с характерным звуком нарезать фрукты, приборы и тарелки отправляются на стол, укрываясь тканевыми салфетками. Фрэнк любил готовить. Но делал это редко, ведь готовить нужно в хорошем настроении, в коем прибывал он совсем не часто. Но когда он оказывался на кухне, вся утварь оживала, будто в «Красавице и Чудовище». И ему так нравилось, что он мог готовить свои «заумные веганские блюда», ведь Джерард совсем не был против пожевать даже котлетку из капусты, лишь бы она была приготовлена им и с любовью. Как хорошо, когда в доме спокойно. Но даже шипение масла и кипящая вода не смогли заглушить скрипы половиц в холле. Фрэнк отлипает от плиты, на секунду просовывая голову в проем и смотря в зал, где на спинке кресла, поставив босые ноги на декоративную подушку, уселся Джерард, нервно что-то штрихующий. — Ну Джи-и-и, — обречённо тянет он, — слезь с кресла, сядь ты нормально… — Фрэнк, не мешай, — отмахивается мужчина, будто он его мамка. То ли демонстративно, то ли по привычке он устраивается поудобнее, опираясь спиной на стену позади так, что его задница провисает, а ноги удобно держут его. Айеро не может понять: нравится ли ему это или бесит. В итоге он тоже решает проигнорировать супруга, возвращаясь на кухню. Готовка больше не идёт как по маслу, а уголки губ этого временного повара стремительно опускаются. Да, вот он — настоящий Фрэнк Айеро! Вечно хмурый, сердитый и затраханный жизнью. Звенит колокольчик таймера, стараясь приободрить задумавшегося мужчину. И добивается своего: ловкие короткие пальцы быстро украшают завтрак фруктами, шустро достают готовые коржики и делают что-то похожее на капкейки. Стол накрыт так богато, будто у них гости, а не обычный семейный завтрак. Но Фрэнк боготворит субботу, так что любой прием пищи в этот день как в ресторане. — Джерард, идём завтракать! — зовёт он, улыбаясь своему отражению в коридором зеркале. Не получив ответа, он заглядывает в гостиную, где в точности так же, как и сорок минут назад, сидит Уэй, без конца хмурясь и подергивая сжатыми от напряжения губами. Его рука так пляшет над планшетом, что создаётся впечатление, будто у него припадок. Но Фрэнк знает, что с ним случилось ни что иное, как работа. — Джерард. — Голос становится требовательнее и твёрже. — Завтрак. Идём. — Да-да, сейчас приду, — кивает он, не отрываясь от рисования. Хмыкнув, младший из них разворачивается на пятках и уходит, с расстроенно-сердитой миной садясь за стол один. Он без интереса копошится ложкой в овсянке, поглядывая в сторону дверного проема, где должен появиться Джерард. От каши тянется едва заметный пар, как и от кружек с крепким кофе. И кажется от Фрэнка тоже сейчас повалит пар (по крайней мере об этом точно говорит его злое покрасневшее лицо). — Джерард, блин! — выкрикивает он и, – о аллилуйя! – художник проходит на кухню, держа в руках планшет. Он тихонечко, скрючившись, подходит к столу, осторожно ногой двигает стул так, что ножки неприятно скрипят (пора бы поменять шерстяные накладки на них) и садится, рывками придвигаясь к столу. Фрэнк смотрит на все это с немым удивлением и раздражением. — Приятного аппетита, — бормочет Уэй, берясь за ложку, но все также смотря в экран. — Ага, — буркает он, тоже утыкаясь в свою тарелку. Он поглощает пищу точно топливо, тупо и безэмоционально закидывая ее в себя. Ему мама всегда говорила, что едой нужно наслаждаться, но когда ты на взводе, тебе иной кусок в горло не лезет. Фрэнк, как капризный ребенок, бросает ложку, поднимая свой злой взгляд: — Отлипни ты от него, черт возьми! Что, так сложно на пятнадцать минут оторваться от работы?! Джерард, реально напуганный суровым тоном мужчины, натягивается как струна, сразу откладывая планшет. — Неужели! — восклицает Фрэнк, задрав голову вверх. Он глазами прожигает ненавистный потолок и крышу их дома, будто стараясь заглянуть в лицо Богу, а затем хорошо в него плюнуть. Простонав в свои руки, что взметнулись к лицу, он отодвигает тарелку, принимаясь пить остывший кофе. И все это под встревоженный взгляд его мистера-работа-важнее. — Ты опять? — раздражённо шипит он. — Перестань на меня пялиться, когда я ем! — Тогда я бы мог спокойно работать, раз тебе не нравится, когда я смотрю на тебя, пока ты ешь! — Нет, не мог бы, – цидит он, – мы же завтракаем, черт подери. — Почему ты злишься на меня? — возмущается Уэй, тут же утихая — Фрэнк сейчас взорвется. — А разве не очевидно? — Нет… Отсчёт пошел. — Я, блин, все утро вокруг тебя скачу, я даже завтрак приготовил, а ты не можешь уделить мне время! — Но я же объяснял, у меня много работы! Раз… — Да плевать на эту работу, сегодня выходной! — Но я болел! Два… — Ну твои проблемы! Почему обязательно делать все в наш выходной? Завтра у меня работа. — А у меня она сегодня! — Тогда с ней и завтракай! Три… — Надоел, мать твою! Бум. Фрэнк чувствует себя дурно. Разозленный, обиженный Джерард, испорченный завтрак да и сам выходной, пролитый кофе, — это все его рук и длинного острого язычка дело. Но он не чувствует себя виноватым, потому, бросив свою тарелку в раковину, выходит в коридор и начинает собираться. Уэй, как по команде, отмирает: — Фрэнк, — зовёт он, торопливо вставая со стула, — Фрэнк, стой, куда ты? — Подальше от тебя и твоей работы, — грубо отвечает тот, застегивая куртку. — Нет, подожди, — суетится Джерард. В кухне раздается звонок его телефона, муж быстрее натягивает на ноги обувь, и он просто разрывается, на секунду отворачивается в сторону телефона, чтобы глянуть, кто его беспокоит, и вздрагивает от громкого хлопка входной двери. Он ошарашенно пялится на нее, прежде чем понимает, что случилось: — Фрэнк! Блять!.. — стонет он, хватая телефон.***
Ближе к четырем часам в доме снова становится шумно. Джерард, наконец освободившись от работы, занялся домашними делами. Отмывая посуду, брошенную на столе и в мойке после недозавтрака, он то и дело беспокойно оглядывается на дверь через плечо, а если ему покажется, что дверь открывается, он тут же выключает воду, ожидая появления мужа на пороге. Его нет уже пять часов. Телефон он не берет. И скорее всего что-то случилось, но, боже правый, как страшно об этом думать! Да, может Джерард и выглядит как невинное ранимое создание (каким и является), только и за такими экземплярами имеются грешки, а именно один: он часто становится причиной их ссор. Конечно, имея мягкий и гибкий характер, мужчина всегда старается притормозить взбешенного Фрэнка, если не удается избежать ругани в принципе. Но в последнее время он стал сдавать позиции. Им обоим стало трудно даже элементарно говорить друг с другом… И это его ужасно расстраивало. В груди давно ворошилась подлая змеюка, обвивая его ребра и стягивая, стягивая, пока он не задыхался и не погибал в душе снова. Он понимал, что ему стоило отложить все дела на завтра, броситься в объятия Фрэнка и провести с ним весь день… Но он не мог. Просто, блин, не мог, потому что его начальник уже с вечера четверга стал капать ему на мозги своими «Джерард, нам срочно нужны эскизы», «Ты все ещё болеешь? Сможешь докрасить тот комикс?», а также «Оу, я тут вспомнил, что у нас сотрудничество с Cartoon Network над одним комиксом для их мультфильма… Есть идеи? Да, спрос с тебя, ведь ты же хотел карьерного роста». Да, хотел, но не так! И сегодня его нервы сдали, вот почему он как заведённый стал рисовать с самого утра, вот почему он отвлекся на звонок руководителя отдела, и вот почему он стоит теперь на кухне один-одинешенек и нервно трёт тарелки (так сильно, что чуть ли роспись с них не стирая!). Говорят, если в личной жизни все плохо — жди успехов на работе. Ему не нравилась цена его успехов. Не тогда, когда это здоровые и крепкие отношения с его любимым Фрэнком. Закончив мыть посуду, он мокрыми руками хватается за свой мобильный, но не успевает позвонить — долгожданный звук открытия двери наконец разлетается по дому. — Фрэнки! — вопит он, выбегая в коридор. На пороге в своих домашних тонких штанах и длинной куртке стоит Фрэнк, все ещё колким взглядом смотря на взволнованного мужчину. В его руках набитые до краев пакеты из супермаркета, а на меху капюшона немного снежинок. Ноябрь близится к концу. Как и самообладание Джерарда. — Где ты был? Почему не брал трубку? — Игнорировал тебя, как и ты с утра, — язвит Айеро с каменным лицом, будто это так просто, а Джерард настолько тупой, что не догадался. Разувшись, он снова поднимает пакеты и проходит на кухню, начиная раскладывать все по своим местам. — Нет, серьезно, где ты был? Ты же выскочил из дома в одних домашних штанах, где ты был все эти пять часов? — У твоего босса в офисе, даже там, знаешь ли, к тебе больше внимания, чем в собственном доме, — отвечает он, сощурившись. Уэй смотрит на него возмущенно, с распахнутым от растерянности ртом. — Ты не шутишь? — звучит так наивно, что Фрэнк не может сдержать смешка. — В торговом центре сидел. Играл в змейку на телефоне. А потом пошел в магазин, ибо я думаю о том, что мы будем есть, в отличие от некоторых. — Перестань, — просит Джерард, стоя в одном из кухонных проемов. — А что? На правду не обижаются, — пожав плечами, отвечает Фрэнк, продолжая непринуждённо раскладывать покупки. Он не подпускает Уэя, всячески обрубая его попытки помочь: заступает дорогу, отворачивается, выставив на него плечо, загребает в руки все и сразу. Он отталкивает его, принимаясь готовить ужин в одиночку. Джерард ненавидит такое: когда Фрэнк расстроен и сердит по его вине, но он не может ничего исправить, ибо он, Фрэнк, просто не позволяет ему этого. В такие моменты он понимает своего мужа, и почему тот любит все и всегда держать под контролем. Невольно он принимает правила игры и оказывается наедине с сервизом, начиная протирать и ставить на стол чистые приборы. Но его руки немного дрожат, намокшее полотенце скользкое, а суббота уже давно испорчена. Один из винных бокалов падает на пол, разбиваясь на множество осколков так громко, что не слышно, как в пятки падает сердце Уэя. Выключив воду, Айеро осторожно поворачивается одним лишь корпусом, стараясь не делать лишних движений. Он оглядывает окаменевшего от испуга Джи и осколки на кухонном полу, которые гаденько блестят на свету с каплями крови на себе. Джерард обхватывает губами порезанный палец, обалдевшими глазами таращясь на мужчину. — Вот скажи мне, пожалуйста, почему ты такой рукожоп? — спрашивает Фрэнк. — Ты же, блять, даже бокал удержать не в силах, ну что за херня? — Голос повышается, как и уровень адреналина. — Джерард, ты вроде художник, как ты работаешь с такими кривыми руками?! Или ты художник от слова «худо»? — Я не… — Не знаю как так получилось, бе-бе-бе, — продолжает за него он. — Знаю. Проходили. Есть что добавить? Джерард, отрицательно мотнув головой, отправляется в кладовку, доставая из маленькой комнатушки веник. Он ползает по полу на коленях, маленькой щеткой собирая осколки даже из-под стола и в коридоре, терпит жгущую боль в пальце. И пока он старается всхлипывать тише, слышит ещё: — Вот… Эх, иди ты в задницу, нихрена попросить тебя нельзя! Что может быть проще, чем протереть посуду и поставить ее? Я же готовлю ужин, не жалуюсь, с продуктами пришел!.. Но я вечно забываю важную деталь: какой редкостный придурок живёт со мной, и как он вечно портит все, за чтобы ни взялся. Хотя как уж такое забыть… Джерард не выдерживает. Он вскакивает с пола и, хватая тарелку, со всей дури швыряет ее на пол. Осколки, отскочив от пола, долетают аж до голеней Айеро, в упор смотрящего на будто с цепи сорвавшегося мужчину. — Ты что… — Иди ты нахер, Айеро! Ты замучил меня уже! — выкрикивает Джерард, выбегая из кухни. Из-за осколков по всему полу музыкант остаётся на месте, вслушиваясь в топот на втором этаже. Джерард, выкрикнув надорваным голосом ещё что-то, хлопает дверью, после чего по лестнице скатывается белоснежная пушистая подушка Фрэнка, мягко плюхаясь на один бочок и оставаясь лежать у подножия лестницы. Не все скандалы заканчиваются в тот же день. Осколки отправляются в мусорку, как и недоготовленный ужин. Каждый остаётся в своих комнатах: Джерард в спальне (в слезах и тяжёлых мыслях), а Фрэнк в зале (в пледе и сожалении). Что это трещит, будто рвется по швам? Неужели их семейная жизнь?