Красавица и уебище

Арсений ненавидит Китай. Возможно, если бы он поехал сюда в отпуск, ему бы всё понравилось: он бы прокатился на речном трамвайчике до Летнего замка императора, прогулялся по Великой Китайской стене и Запретному городу, съездил в Чэнду. Но это если бы он поехал в Пекин и как турист. Он же едет по работе и в Шанхай, вернее, в его окрестности, потому что большинство фабрик находится именно здесь. Разумеется, и тут есть достопримечательности, но на них у Арсения нет времени: он носится с одного места на другое так быстро, словно от этого зависит его жизнь. Условно вещи в его бренде можно разделить на три категории: типовые модели, модели по эскизам его дизайнеров и его собственные модели. И если последние отшиваются в России очень маленьким тиражом, то первые — огромным тиражом в Китае, и с этим много проблем. Китайцы постоянно норовят тебя объебать, подсунув тебе то более дешевую ткань, то не те пуговицы, то просто сделав всё тяп-ляп, поэтому их нужно постоянно контролировать. Когда он только создал бренд, то ездил сам каждый раз: смотрел точность выкроек, отбирал каждую молнию, проверял качество всех швов. Потом у него появилась Оксана, но если сначала она была настоящим спасением, то со временем стала сущим наказанием. Арсений долго терпел, но всему есть предел, и когда в последний раз она приняла пятьдесят тысяч платьев с уродской вышивкой, которые смело можно выкидывать на помойку, он психанул и уволил ее — и сейчас опять делает всё сам, потому что довериться кому попало больше не рискует. Когда он возвращается обратно в Москву, то искренне хочет выжечь себе глаза, чтобы не мучиться. Он целую неделю смотрел строчки и вытачки, пялился в кружево и считал дырки на пуговицах, пытался рассмотреть цвета — и теперь от напряжения его глаза болят невыносимо, а вместе с ними и голова. Прибавить к напряжению сухой воздух и смог — и получается такой сильный дискомфорт, что никакие капли не помогают. Так что первым делом по приезде он идет к офтальмологу — если даже он не поможет, то придется смириться с перспективой ослепнуть. — Всё плохо? — Арсений только что полюбовался на домик и воздушный шар, погипнотизировал таблицу и теперь с замиранием сердца ждет вердикта. — Я бы так не сказал, — задумчиво говорит Паша — когда-то Арсений обращался к нему не иначе как к Павлу Алексеевичу, но однажды тот посмеялся и сказал, что они одного возраста и могут фамильярничать. — То есть не плохо? — Давай проведем еще один тест, очень простой. — Паша достает из стола кучу разноцветных карточек, на столик перед Арсением кладет три. — Опишешь цвета? Арсений видит все цвета блеклыми и с примесью серого — он знает это, потому что любой «полузрячий» хотя бы раз в жизни надевал аппарат, который позволяет видеть цвета в их нормальной яркости. Увидев однажды мир цветным по-настоящему, Арсений не хотел расставаться с этим ощущением — поэтому после этого он такую штуку не надевал. Больно смотреть на губы, которые не можешь поцеловать, но еще больнее обрести нормальное зрение всего лишь на пару минут. Карточки почти одного цвета — серо-синего, однако Арсений немножко различает разницу. Он надевает очки для четкости, хотя с каждым днем глаза от них болят всё сильнее, и поясняет: — Эта, — он показывает на первую, — больше в зеленый, а эта, — на третью, — в небесный. Средняя скорее чистый синий, если можно так сказать. — Ты никогда не различал оттенки так точно. — Что это значит? — Арсений хмурится. — Я вчера вернулся из командировки. У меня есть ассистент, но мне всё равно приходилось много работать с цветами. Это могло повлиять? — Ты сам знаешь, что для этого нет тренировок. — Паша на кресле откатывается к компьютеру, напряженно смотрит в монитор. — Твое зрение улучшилось с минус семи до минус шести. Вот почему у тебя глаза вываливаются: тебе просто очки не подходят. Арсений медленно снимает очки, не переставая хмуриться. Это просто невозможно, это какой-то сюр. — Но кто? — глупо спрашивает он, глядя на свои руки. Перед глазами всё размыто, но сейчас становится очевидно: пару недель назад он видел хуже. — Это уже к тебе вопрос, Арсений. Ответ приходит в голову сам: Антон. Да, однополые соулмейты — это редкость, и Арсений не уверен на сто процентов: это может быть один из соседей по бизнес-центру, кто-то из партнеров, клиентов, даже какой-нибудь китаец, а их почти полтора миллиарда. Но что-то внутри подсказывает, что это Антон. Вероятно, потому что Арсений о нем думал примерно тысячу раз за последнюю неделю — тот не выходит у него из головы. Он видит любую старую советскую машину — и думает об Антоне. Он видит кепку, особенно красную — и думает об Антоне. Он смотрит порно — и вспоминает, как прижимался к Антону в лифте, как смотрел в его каре-зеленые глаза, как толкался ему в кулак. Он думает об Антоне и без повода тоже, и уже тридцать раз пожалел, что не обменялся с ним телефонами — и тридцать раз пришел к мнению, что это было правильное решение. — Есть один, — выдыхает Арсений. — Но мы виделись всего два раза. Я не могу сказать, что влюблен или что-то такое. — Не все люди влюбляются в соулмейтов. У меня в университете был курс лекций по родственным душам и, насколько я помню, это частая практика, но тебя же никто не заставляет с ним спать. — Там всё сложно. — Настолько, что ты не хочешь даже попробовать, чтобы восстановить зрение? И вкус, если не ошибаюсь. Перспектива встречи с Антоном пугает так сильно, как если бы тот был трехголовым псом из «Гарри Поттера» — Арсений предпочитает интеллектуальные фильмы, но в плане литературы за всестороннее развитие. В этом он, разумеется, никому не признается, хотя и имеет суперспособность по-снобски рассуждать о чем угодно, даже о Скриптоните, треки которого не слушал ни разу. — Я не знаю, — устало признается Арсений, потирая переносицу. — Если я с ним больше не встречусь, всё вернется как было? — К сожалению, да. Чтобы поддерживать эффект, вы должны хотя бы время от времени контактировать. Но для двух встреч это уже большой прогресс… — Паша щурится. — Слишком большой. — Мы не спали, — увиливает Арсений: это и не ложь, а полуправда. — А это и не мое дело, я твой офтальмолог, а не венеролог. На самом деле Арсений бы спокойно назвал их друзьями — пару раз они тусили в баре, а однажды Арсений был у Паши в гостях. Это тот тип отношений, когда вам не нужно встречаться часто, чтобы сохранять определенный уровень близости. А вот с Антоном нужно встречаться часто, если Арсений хочет себе стопроцентное зрение. Сидя в белом медицинском кресле, он убеждает себя, что встречаться с Антоном нельзя, потому что это использование другого человека в корыстных целях. С другой стороны, для Антона тут плюсов не меньше, но это лирика. — Я тебе дам рецепт на временные очки, — вздыхает Паша, выводя его из раздумий. — Но рекомендую пока больше времени проводить без них. Только смотри в столб не врежься. Арсений слабо улыбается. Есть тут один столб, в который ему нужно врезаться. *** Арсений тянет две недели, прежде чем что-то предпринять. До него наконец доходит, почему Антон так удивился, когда у себя дома схватил его за рукав, и почему с таким непонятным лицом гладил его пальто — он ощущал текстуру. Поэтому он с таким восторгом сказал, что его кожа теплая — он и температуру чувствовать начал. Насчет второго чувства Арсений не уверен, но, вероятно, это всё-таки обоняние. Антон удивился тому, насколько сильно пахнет его собственный освежитель воздуха — а в первую встречу соулмейтов чувства особенно обостряются, так что это объяснимо. И парфюм его он отметил по той же причине: запахи кажутся ему чем-то новым и необычным. Сначала Арсений не понимал, как мог не заметить собственного скачка в восприятии цвета и фокуса, но он и не замечает, когда начинает понемногу их терять — ему говорит Паша. Была какая-то слабая надежда, что чувства восстановятся как-то сами, но без подпитки в виде встреч с соулмейтом они вновь гаснут, и даже самый лучший офтальмолог тут не поможет. Самое отвратительное в этой ситуации то, что Антон ведь понял, что они соулмейты — и поэтому так хотел с Арсением общаться. А Арсений, блин, подумал, что тот просто на него запал, и вышло в итоге неловко. Как теперь вылезать из этого дерьма — неизвестно. Из-за этого депрессия тянет к нему свои скрюченные руки, и у него даже не остается сил ходить к Кате, хотя та несколько раз звонит и интересуется его состоянием. После очередного такого звонка Арсений воодушевляется и решает попробовать, потому что не попробуешь — не попробуешь. Номера Антона у него нет, так что остается лишь заявиться к нему домой: самолет летел, колеса стерлися, вы не ждали нас, а мы приперлися. Он не помнит точного адреса, поэтому на машине едет по маршруту того самого автобуса, заворачивает во двор после нужной остановки, паркуется — и его Ауди среди местных развалюх выглядит так же несуразно, как кожаная рубашка от Гуччи на сельском бомже. Арсений волнуется, как бы ему не побили стекла и не проткнули шины, но кто не рискует, тот не получает пробкой в глаз. Подъездная дверь всё та же, домофон тоже ни капли не изменился, и Арсений, мучаясь вьетнамскими флэшбеками, звонит в тридцать шестую квартиру. — Да? — спустя небольшое время раздается в динамике знакомый голос. — Привет, — выдает Арсений самое тупое из возможного. А ведь в машине он вслух репетировал, что скажет: большинство версий начиналось с извинений. — Это Арсений. — Снова посрать? — Я не планировал, но если надо, то постараюсь. Антон никак не реагирует на шутку и не продолжает с ним диалог, а молча открывает дверь — и Арсений заходит в подъезд. В прошлый раз он был сосредоточен на других вещах, а сейчас отчетливо ощущает запах затхлости и кошачьей мочи (или не кошачьей). Не считая того поносного случая, в подобных домах он давно не был, но в чем-то это напоминает его жилье в Королёве — как же давно всё это было. Стены выцветшего зеленого цвета, краска местами облупилась, а штукатурка поотваливалась кусками. Металлические ящики покорежило, будто их атаковали школьники, не получившие письма из Хогвартса; они поцарапаны и утыканы ожогами от сигарет. Как и тогда, Антон встречает его, стоя на пороге — даже поза такая же, и треники те же. Только улыбки нет, и футболка другая: блекло-красная с белыми полосками, явно от футбольной формы. То есть наверняка в глазах других людей красный цвет яркий и насыщенный, но для Арсения всё иначе. — Ты в футбольной форме? — задает он самый тупой и неуместный вопрос. — У меня закончилась чистая одежда. — Находчиво. Антон отступает от порога, жестом приглашая войти, и Арсений после секундной заминки заходит внутрь квартиры. Они с Антоном оказываются чересчур близко друг другу, в полуметре, хотя они бывали и ближе — но даже тогда это было менее неловко. — Прости, что я без приглашения, — извиняется Арсений, смотря виновато, а Антон всё такой же красивый, с этими своими морщинками у глаз и каре-зелеными глазами. На улице зелени уже почти нет, а тут — есть. — У меня нет твоего номера. — Удивительно, — язвит тот, и Арсений от неожиданности поднимает брови: он и не знал, что Антон так умеет. — Прости, — снова извиняется он. — Я повел себя грубо. Но дело не в тебе… — Дело в тебе? — перебивает Антон и впервые за разговор слабо улыбается. — Слушай, я понимаю, не надо объяснять. Давай сразу о том, зачем пришел. В прошлый раз Антон звал его пить чай — сейчас не предлагает пройти дальше порога. Только отходит чуть дальше, опирается плечом о стену, засовывая руки в карманы, и выжидающе смотрит. Арсений теряется и отводит взгляд, рассматривая прихожую. Ламинат на полу явно новый, стены, очевидно, тоже пытались привести в порядок: покрасили недавно, хотя выравниванием никто не занимался. Вопрос в том, насколько недавно, до или после прошлого визита Арсения? Он не помнит, тогда всё было как в тумане. Шкаф и полка для обуви икеевские — выглядят дешево, но вполне прилично. Смешно, что на полке обуви нет, а вот пол завален разными кроссовками: есть лимитированные Найки, Адики из последней коллекции, даже Кензо. Видимо, кроссовки — это страсть Антона, и на нее тот денег не жалеет. Слишком долго пялиться по сторонам нельзя, так что Арсений вспоминает заученные речи из машины и аккуратно наводит справки: — Ты тоже думаешь, что мы соулмейты? — Понял после первой встречи. Начал, — Антон достает руку из кармана и касается кончиком пальца своего носа, — чувствовать запахи. Сначала думал, что это ты такой особенно вонючий… — Кошма-а-ар, — стонет Арсений. — Уж прости. — Антон пожимает плечами, явно нисколько не смущаясь — ну да, ему-то чего смущаться. — В общем, на следующий день до меня дошло. Щеки опять горят от этих туалетных воспоминаний, но Арсений находит в себе силы ответить: — Мне это даже в голову не пришло. Если бы я знал, что мы соулмейты, то… — То что? — Антон выразительно дергает бровью — мимика у него пиздец, конечно. — То всё было бы иначе? — Да? — получается вопросительно, потому что по интонации Антона заранее ясно, что это вряд ли правильный ответ. — Я тебе обещал рассказать на следующей встрече, и я рассказываю, — вздыхает Антон и вроде как расслабляется, уже не выглядит таким напряженным. — Ты мне понравился сразу, Арс. Я не верю в любовь с первого взгляда и прочую чушь, но я когда тебя увидел, у меня аж что-то ёкнуло. Ты был весь потный, бледный, выглядел так, как будто родишь сейчас — и всё равно мне понравился. И когда ты пердел на всю хату, меня это вообще не отпугнуло. Арсений смотрит на него вытаращенными глазами — кажется, с такими ему никакие очки и не нужны. Не то чтобы его так шокирует признание, что он понравился Антону — об этом несложно догадаться, хотя Арсений и не ожидал столько «комплиментов» в свою сторону. Но дело не в них: его выбивает из колеи то, с какой легкостью Антон это всё рассказывает. — Ты был такой нелепый, — продолжает тот, — весь мокрый, в костюме своем идиотском… Когда ты мне отказал тогда, я подумал: «Ну и ладно, не очень-то и хотелось». Но ты у меня из головы не выходил, и я даже думал съездить к тебе, только испугался, что ты меня за психа примешь. Арсений знает, что умеет нравиться людям. Он знает, что нужно сказать, какую вставить ремарку и каким комплиментом почесать самолюбие, он умеет очаровательно улыбаться до ямочек на щеках. Он знает, как великолепно его задница выглядит в обтягивающих брюках, как открытые щиколотки приковывают взгляд, как идут ему очки. Ему и прическа его дурацкая идет, что уж там. Он всё это знает. Каждый одноразовый любовник предлагает ему встретиться еще, подчиненные подкидывают любовные записки на стол, как симпатичному учителю в школе, бизнес-партнеры намекают на совсем другое партнерство. Арсений не жалуется на отсутствие внимания — он нравится людям, потому что умеет им нравиться. Однако он ни разу не нравился кому-то вот так, без усилий с его стороны, просто за то, что он — это он. — И я забил на всё, — рассказывает Антон дальше. — И в этот же день мы застряли в лифте. Я подумал, что это, ну, судьба? — усмехается он. — В судьбу я тоже не верю, но тут как не поверить… И я… Ты не представляешь, что это такое: всю жизнь не чувствовать почти ничего, а потом впервые поцеловать кого-то по-настоящему. А это ведь даже не полные ощущения, я вообще не представляю, каково это — чувствовать другого человека полностью. — Приятно, — только и говорит Арсений, опуская взгляд. — Наверно. Ты мне понравился, Арс, и мне правда казалось, что у нас что-то наклевывается, а потом ты второй раз меня отшил. А у меня есть какая-никакая гордость. — Я же сказал, что дело не в тебе. Я в принципе отношений не завожу, я женат на своей работе. — Тогда что ты делаешь здесь? Нет, Арсений не симпатичный учитель — он школьник, который положил учительнице на стул подушку-пердушку, а учительница так испугалась, что навернулась со стула и разбила себе нос о столешницу. Он сам не знает, зачем всё это затеял, и ему очень стыдно, хотя он ведь не специально. — Подумал, что имеет смысл попробовать, мы же соулмейты. Антон тяжело вздыхает, и кажется в этот момент таким взрослым, несмотря на футбольную футболку, потому что все остальные его вещи грязные — у взрослых так не бывает. — Ты же сам сказал, что у тебя нет времени на отношения, — поясняет он, словно маленькому ребенку — и школьное чувство Арсения усиливается. — Арс, мне такого не надо. Если я тебя просто так, сам по себе, не зацепил, то пытаться только из-за соулмейтства… или соулмейтов, как правильно сказать? Это риторический вопрос, но Арсений всё равно отвечает: — Ты можешь назвать это судьбой. — Ладно, допустим. Короче, начинать всё из-за «судьбы», — с явной иронией, — или чтобы у тебя стало нормальное зрение и вкус — это параша. Сорян, но я пас. Арсений считал себя самым гордым человеком на планете, но у него появился серьезный конкурент. Вообще-то, реакции Антона понятны: сначала он был отвергнут, а теперь не хочет быть использованным. Арсений бы объяснил, что дело не в «судьбе», не только в ней, но кто же ему поверит после такого? — Разве ты сам не хочешь нормальное обоняние и осязание? — спрашивает он, надеясь хоть так повлиять на Антона, но это определенно неправильный ход: тот как-то в момент замыкается, от него веет холодом — зима близко. Очередная зима, в которую Арсений останется один. — Не, — небрежно бросает Антон. — Нюх мне на хер не сдался, и вообще у меня насморк, — он шмыгает носом, — а осязание… В пизду, я двадцать девять лет жил без этого — и ничего, как видишь. Не умер. В чемпионате по гордости побеждает Антон. У Арсения больше нет ни козырей, ни рычагов, чувствует он себя паршивее некуда. Когда-то в этой квартире его окутали заботой, сейчас и на пороге видеть не хотят — хуево как-то. Не обидно, а именно вот хуево. Мимолетно Арсений смотрит на губы Антона и вспоминает, как целовал их, и становится хуже. А еще эти губы целовали его — и тоже в губы, и в уши, и в лоб, куда врезался козырек кепки. Арсений ненавидит кепки, но он готов сам нацепить на голову хоть пять штук сразу, лишь бы настроение Антона немного улучшилось. — Уже поздно, — явно намекает тот. — Тебе пора, завтра же рано вставать и делать дела? Ты взрослый серьезный дядя, женат на своей работе, совет да любовь. Арсению необязательно вставать рано, он сам себе начальник и сам составляет расписание. Но да, он приходит раньше всех, потому что кто рано встает, тот успевает надавать подчиненным по шапкам с самого утра. Надо что-то сказать. Надо что-то сказать, иначе это их последняя встреча, иначе сейчас Арсений видит Антона последний раз. Слова не находятся. Говорить — не стиль Арсения, он так не умеет, он сворачивает все отношения еще до этапа разговоров, он понимает лишь телесное — а Антон не понимает, он другой. Они совсем разные, и с этой разностью их можно только минусовать друг от друга. Чтобы сохранить остатки гордости, Арсений расправляет плечи, коротко кивает в знак прощания и выходит из квартиры с поднятой головой — хотя ощущает себя опущенным во всех смыслах слова. *** Мир выглядит так, словно из него забрали все краски — и это не метафора. У Арсения ощущение, что цвета он теперь различает даже хуже, чем до встречи с Антоном. Но зато от старых очков уже не болят глаза — а оправа дорогая, так что хоть какой-то плюс во всей этой ситуации. Этот плюс единственный. Чтобы не думать об Антоне, мысли о котором никак не получается выгнать из глупой головы, Арсений уходит в работу с головой, руками и ногами, ныряет в нее без водолазного костюма. Бизнесу это идет на пользу, хотя подчиненные начинают его бояться — они и раньше напрягались при его появлении, а теперь и вовсе разбегаются по-тараканьи, стоит ему зайти в кабинет. Он придумывает футболку с крестом и надписью «Служба спасения, спасите-ка Арсения», хоть понятия не имеет, кто ее будет покупать — это крик души. Вначале он планировал, что крест на груди будет красным, но потом цвета перед глазами совсем потускнели, и он решил оставить идею с цветным элементом — не сможет и близко выбрать оттенок. Все футболки его дизайна черно-белые, и эта не станет исключением. Спустя три недели бесконечного уныния он всё-таки находит в себе силы пойти к Кате и просит ее сменить антидепрессанты или хотя бы повысить дозу. Та говорит, что таблеток от неумения разговаривать не делают, и в его случае лучше начать со стандартной терапии — и они начинают. Арсений три часа жалуется ей на жизнь в целом и на свою работу в частности, а еще на одиночество и усталость — и в процессе общения понимает, что ему хуево не просто так, ему хуево из-за Антона. Ему хуево без Антона. Что-то в этом парне зацепило его, как клешней — и тянет, тянет, тянет на самое дно. Этого стоило ожидать, они ведь соулмейты, и, наверно, это так и работает. Арсению нравится, что Катя ничем не показывает, что ее клиент долбоеб, и не навязывает ему своего мнения, не дает советов — хотя на ее месте Арсений посоветовал бы себе не тупить, съездить к Антону еще раз и поговорить нормально, без выебонов. Но Арсений не на ее месте, он на своем месте, и поэтому после терапии он едет сразу в бар — чем не вторая терапия, в конце концов, большая часть россиян именно так лечиться и предпочитает. Он выбирает не элитный бар для богатых пижонов, где счет за три коктейля равен среднестатистической зарплате в регионе, где все официанты и бармены лижут тебе жопу (в прямом смысле, если попросишь), а в туалете обязательно есть персональные полотенца. Нет, Арсений приезжает в задрипанный бар: где пятнадцать коктейлей за полторы тысячи, и по вкусу они похожи на незамерзайку, где бармен обслуживает симпатичную девицу вместо тебя, где в туалете нет мыла и туалетной бумаги, не то что полотенец. Это место напоминает ему о юности, когда на поход даже в такой бар приходилось откладывать, чтобы «ни в чем себе не отказывать» — смешно. Арсений думает, а был ли он тогда таким: замкнутым, холодным, гордым и заносчивым? Всегда ли он так боялся, как сейчас, или это усилилось с возрастом? Он досасывает очередную «Кровавую Мэри» — томатный вкус Арсений всегда чувствовал особенно неплохо, а там плюсом и ощутимый перец. Хотя он подозревает, что расстройство кишечника у него именно из-за острого, в данный момент это его мало волнует: он обосрал свою жизнь, обосраться в штаны уже не так страшно. Ладно, он драматизирует. Повздыхав над столь мудрой мыслью, он встает из-за своего столика и обнаруживает, что слишком трезв. Наручные часы — Убло, между прочим, Арсений сам себе подарил на прошлый день рождения — показывают почти час, а к этому времени он планировал быть нажратым. Так не пойдет, это же отставание от графика! Пританцовывая, хотя больше гарцуя, как кобыла с имбирем в заднице, он направляется к стойке. Бармен флиртует с двумя симпатичными, но всем своим видом выражающими «Чувак, просто налей нам бухла и отъебись», девушками — Арсений уже планирует вступиться за прекрасных дам, как поскальзывается на чем-то мокром и летит носом в стойку. Очки слетают, боль простреливает до самых кончиков пальцев, голова взрывается, слезы брызжут из глаз — Арсений обнаруживает себя сидящим на полу, из носа что-то течет. Он проводит над верхней губой пальцами и в полумраке бара видит на них что-то темное — сука, кровь. Кто-то рядом визжит, сверху слышится предложение вызвать скорую, всё звучит эхом, а Арсений соображает туго — голова идет кругом и разрывается от боли. Ему к лицу прикладывают полотенце со льдом, и он благодарно кивает, поднимает глаза и расфокусированным взглядом смотрит на того самого бармена, который страдает от недостатка женского внимания: — Ты как? — уточняет тот, нахмурившись. — Скорую вызвать? — Не надо, — отойдя от шока, хрипит Арсений. Держась сначала за стул, а потом за стойку, он поднимается на ноги — люди косятся на него с опаской; он испортил им отличный вечер. — Такси вызвать? Или позвонить кому? — не унимается бармен. — Я в порядке. — Арсений отнимает полотенце от лица — крови не так много, хотя боль ужасная, словно он агрессивно долбил носом дерево, как дятел. — Я его знаю, Тимур, — говорит кто-то рядом. Вернее, не просто кто-то, а кто-то конкретный. Этот голос Арсений знает, он думал о нем последние две недели без остановки, тот крутится в его голове заезженной пластинкой. — Я пораньше закончу, присмотришь за баром, пока Ира не придет? — Без б, — соглашается этот Тимур, а Арсений оборачивается. Его зрения недостаточно, чтобы рассмотреть четко, он видит просто мутный силуэт, но чувствует сердцем: это Антон. Тот подходит к нему ближе и протягивает очки, которые Арсений тут же надевает, хоть и получает за это очередную порцию боли в районе переносицы. Одно стекло треснуто, но плевать. Он трезвеет моментально, словно окунулся головой в ведро со льдом — в принципе это недалеко от правды. Антон стоит прямо перед ним, во плоти, в черной футболке с логотипом клуба и в черном фартуке, будто какой-то официант. — Привет, — здоровается Арсений и мысленно ругает себя, но зато он хотя бы не брякнул: «Что ты тут делаешь?», как в прошлый раз. Позапрошлый, получается, прошлый лучше вообще не вспоминать. — Привет. — Антон явно старается выглядеть мрачным и холодным, но еле сдерживает улыбку — и его сложно за это винить, ситуация тупая до смеха. — Ты самый невезучий человек во вселенной. Веди к своему столику, дурачина. Арсений послушно ведет его к своему месту, где Антон помогает ему надеть пальто и сам берет со стола его телефон, кладет себе в карман. Затем он ненадолго оставляет его в одиночестве, сидеть и охуевать — а потом возвращается уже без фартука, но в уродской толстовке, похожей на огромный разношенный носок. — Пойдем, горе, — вздыхает он, протягивая ему прозрачный пакетик с кубиками льда и новое полотенце. Арсений принимает, оставляя прошлое, мокрое, в крови и с подтаявшими ледышками, прямо на столике. — Ты работаешь в баре? — гнусаво спрашивает он, когда они выходят на улицу. Ночью холодно, температура преодолела минусовой порог — изо рта вырываются облачка пара, а кончики пальцев в момент замерзают. — Я бармен, — поясняет Антон, ведя его во двор дома, в котором находится бар… Может, он решил его добить где-нибудь тут, среди помоек? Хотя вряд ли: он косится на него и следит, чтобы не грохнулся — Арсений пошатывается на ходу, и иногда его заносит то вправо, то влево. — Почему я тебя за стойкой не видел? — Я работал с другой стороны. Круговые стойки — это зло. Арсений не может поверить, что он целых два часа торчал в баре, находясь от Антона буквально на расстоянии нескольких метров. Теперь, прижимая к носу ледяное полотенце, он уже не так опечален своей травмой: если бы не она, они бы с Антоном могли и не встретиться. — А ты меня видел? — ненавязчиво интересуется он, потому что у него закрадывается подозрение. — Я — да. Удивился, что ты тут делаешь. Думал, ты обычно в местах покруче, типа как в фильмах с Бондом. В голосе Антона чувствуются нотки не то презрения, не то насмешки, но Арсений понимает: тот злится не на обеспеченных людей в принципе, он злится конкретно на него. Они подходят к припаркованному у мусорок Фольксвагену — вроде бы серому. Машина не выглядит новой, скорее подержанная, но в хорошем состоянии. Антон снимает ее с сигнализации и, обойдя, открывает дверцу пассажирского перед Арсением: — Залезай. — Ты машину купил? — С рук взял. Вряд ли за две недели у Антона так сильно изменилась финансовая ситуация. Что-то подсказывает, что тот копил на машину спокойно и размеренно, не напрягаясь, а потом появился Арсений в костюме за полмиллиона — и это послужило мотивацией затянуть пояса и вложить всё в тачку. Арсений садится на переднее сиденье, пристегивается, стараясь не отнимать надолго лед от лица. Опьянения он уже не чувствует, но голова по-прежнему болит — хоть и не той острой болью, как в баре, а так, гудит просто. Напряжение такое плотное, что его можно мять, как слаймы — Антон с мрачным видом пристегивается, заводит двигатель, выезжает с парковки, не говоря ни слова. Его слабая радость от встречи (Арсений поклясться готов: он видел этот секундный блеск в глазах) окончательно переросла в ледяное равнодушие. Он устанавливает телефон в подставку на приборной панели и вбивает в навигатор ближайший травмпункт — теперь даже не разорвать тишину вопросом «Куда мы едем?». — Как нос? — произносит Антон первым — но ему, кажется, неинтересно завязывание диалога, его и правда интересует исключительно покалеченный нос. Если бы Арсений его не знал (хотя он и не знает), подумал бы, что тот боится иска на бар. Крови на полотенце не прибавляется, так что Арсений откладывает — прямо на колени, портя очередной костюм из премиальной шерсти. При прикосновении к носу кончиками пальцев боль чувствуется сильная (она и без прикосновений сильная), но перелома вроде нет. — Думаю, что обычный ушиб. — Выглядишь, — Антон кидает на него взгляд, — ужасно. Арсений представляет: будучи подростком, он не раз получал по носу, так что последствия знает прекрасно. — А ты — отлично, — парирует он, и Антон удивленно приподнимает брови: словно не знает, комплимент это или издевка. — Я серьезно. Отлично выглядишь. Еще бы улыбку добавить — и была бы совсем красота. — Когда я увидел тебя в баре, — вздыхает тот, — подумал, что ты специально пришел. Узнал как-то, что я там работаю. Но ты не спрашивал никого обо мне, и я понял, что это опять случайность. — Или судьба. Антон тускло улыбается, и вокруг всё такое же тусклое — не потому что Арсений плохо различает цвета и их соулмейтовская связь не работает, а просто… Салон машины серый, толстовка на Антоне серая, за окнами серая ночь с блеклыми фонарями, его собственный костюм из серой шерсти, даже Альфа на приборной панели серый — такой же облезлый, как и раньше, только в обстановке получше. Арсению так нужно хоть что-то яркое, он угасает в этой серости. Но сильнее он хотел бы, чтобы Антон перестал быть таким холодным, он же не такой на самом деле, просто Арсений его обидел, выстрелил в него своим отказом, как жидким азотом. Он уже хочет сказать всё то, что варилось в его голове последние три недели, как Антон тормозит у какого-то дома и коротко говорит: — Приехали, вылезай. *** Они не расходятся, не теряются: Антон подвозит его домой после травмпункта, хотя Арсений несколько раз сказал, что вызовет такси — но тот ни в какую не соглашался, потому что «Вдруг потеряешь сознание». Вообще риск этого мал, потому что у Арсения всего лишь ушиб носа, без смещения, сотрясения и перелома — а значит, время устроить вечеринку! Он пошутил так в травмпункте рядом с Антоном, и тот неожиданно рассмеялся, бросил «Ты у меня дома одну уже устроил», но тут же взял себя в руки и вновь стал холодным, как андроид из морозилки. Антон — действительно ангел, хотя сегодня включает мамочку, и они заезжают в аптеку за обезболивающим, которое Арсений тут же выпивает, и противоотечными и противосиняковыми мазями — страшно представить, насколько там всё плохо. У Арсения была возможность посмотреть в зеркало, пока он мыл руки ранее, но он стоически сопротивлялся этому и отводил взгляд. И сейчас он избегает всех отражающих поверхностей, даже к окну не поворачивается — поэтому приходится смотреть на Антона, у него же нет выбора. — Ты злишься на меня? — всё-таки спрашивает он, потому что они подъезжают к дому, и если он не спросит, то будет жалеть всю жизнь. На самом деле он и так знает ответ. Антон в который раз за сегодня вздыхает и съезжает к тротуару, останавливается, хотя двигатель не глушит. — Нет, — отвечает он совершенно неожиданное — Арсений бы поднял брови от удивления, но он старается как можно меньше двигать лицевыми мышцами. — Арс, я злюсь не на тебя. Я злюсь на себя. — Что? — Блин, — Антон вырубает двигатель, устало откидывается на подголовник и на мгновение прикрывает глаза, — я же не идиот. Я понимаю, что я из другого теста. Ты весь такой крутой бизнесмен и зарабатываешь до хуя, а я тупо бармен. Я не езжу в командировки в Китай, я вообще из страны ни разу не выезжал и вряд ли выеду, и единственный пляж в моей жизни — это тот, на котором секс. Я про коктейль, если что. — Я понял, что про коктейль. Но у тебя неправильное мнение обо мне. Я не зарабатываю до хуя, у меня нет вилл и яхт. — Сколько стоят твои часы? — Десять тысяч. Чуть больше. — Долларов, ага. А мои десять тысяч рублей, блядь, и для меня это пиздец как много. И я понимаю, почему ты не хочешь со мной чего-то большего, чем дрочка в лифте — я такое тупо не тяну. Я ничего не знаю о твоем мире, мы как красавица и уебище. — Во-первых, Чудовище. Во-вторых, мы скорее из «Леди и бродяги»… В-третьих, сомневаюсь, что сейчас я такая уж красавица… Стой, или я уебище? Бедной ведь была Белль... То есть ты не бедный, конечно, — быстро поправляется он. — Но красивый, в отличие от меня. — Нет, это я уебище, — грустно ухмыляется Антон, и глаза у него совсем печальные — это заметно даже через треснутое стекло. — Но да, ты выглядишь так, будто у тебя на лице летучую мышь расплющило. — Спасибо, — закатывает глаза Арсений, хотя один этот жест причиняет боль — но не такую сильную, как эти сердцеразрывательные комплексы Антона. Тот, видимо, закончил свою часть откровений и смотрит выжидающе, так что Арсений собирается с силами и начинает: — Не буду врать, я думал об этом. Но потом я понял, что это было для меня просто отговоркой, поводом остаться одному. Я… Тебе, наверно, покажется это странным, но я плохо схожусь с людьми. — Покажется странным? — Антон поднимает бровь — его-то ничего не останавливает. — У тебя на лице буквально вывеска, типа «Не входить, злая собака», только собака унылая. Так что это не странно, это очевидно. — Очевидно? — Арсений немного удивляется: он был уверен, что со стороны выглядит независимым, а не социофобом. — Ладно, неважно. Да, я боюсь отношений, Антон. Стараюсь с людьми не сближаться, и обычно, если мне кто-то нравится, я просто держусь от него подальше, пока оно само не пройдет. — Но почему? — Потому что… Я уже говорил, что в детстве был одиноким ребенком, но не сказал, что и в юности тоже. Меня считали странным, смеялись надо мной, я был мишенью для шуток, а мне казалось, что для дружбы это нормально — я же их друзьями считал. Меня звали на вечеринки, чтобы надо мной поугорать, если скучно станет. И каждый раз, когда я кому-то доверялся, это заканчивалось паршиво. И я решил, что лучше ни к кому не привязываться и быть одному. — Ты как из любовного романа вышел, — произносит Антон с улыбкой, и холод в его глазах сменяется нежностью — зеленый снова становится теплым. — Арс, я тебе не могу обещать, что всё будет во, — он показывает большой палец, — мы же виделись три раза. Ну, четыре. Но я не мразь, это я тебе гарантирую. — А если я мразь? — То судьба тебя накажет. — Антон выразительно указывает пальцем на его нос, но кожи не касается. — Точно нормально себя чувствуешь? Если не считать боли, то вполне. У Арсения слегка кружится голова, а еще немного крутит живот, и он надеется, что это от волнения. Возможно, зря он пил «Кровавую Мэри», но это не точно. — Могло бы быть и получше, но до дома дотяну. Я выйду тут, хорошо? Прогуляюсь, подышу свежим воздухом. Антон тем же большим пальцем указывает в окно, на ближайшую стройку. Арсений живет в элитном жилом комплексе, но его элитность несколько снижает то, что планируется он тут такой не один. — Подышу несвежим воздухом, — исправляется он. — Боишься, что меня увидят у твоего роскошного дома? И потом будут стыдить, что тебя какой-то бомж подвозил? — ухмыляется Антон. — Антон, — Арсений хмурится, — не говори глупости. Я и так доставил тебе много проблем, но если хочешь, пойдем со мной. Мне действительно нужно пройтись, а то меня укачало. — Я тебя провожу, а то ты же навернешься где-нибудь, еще и лоб расшибешь, — сказав это, он выходит из машины, чем не оставляет простора для отказов. Они оказываются у двери квартиры как-то чересчур быстро, несмотря на то, что шли медленно и успели поругаться с консьержем, который не узнал Арсения. Вероятно, на лице не просто ад, а ад в квадрате, так что Арсений планирует не смотреть в зеркало примерно месяц — он в лифте даже глаза закрыл, потому что там все три стены с зеркалами. — Как всегда, проведенное с тобой время было незабываемым, — с иронией говорит Антон, хотя наверняка это правда: такое, блин, забудешь. — Тебе разве не понравилось сидеть у кабинета травматолога? — Арсений деланно удивляется, не слишком театрально из-за скованной мимики. — Я был в восторге. В коридоре прочитал брошюрки про ЗППП и геморрой. Знаешь ли ты, что свечи Релиф с акульим жиром — лучшее средство при этом недуге? — При геморрое или ЗППП? — При геморрое. При ЗППП я бы не рискнул, но кто знает… В акульем жире содержатся алкиглицерины, а они великолепно помогают организму противостоять болезням и инфекциям, — так томно и с придыханием произносит он, что Арсений не выдерживает и смеется — боль можно немного и потерпеть. — Как ты всё это запомнил? — отсмеявшись, уточняет он. — Специально заучил на будущее? — Нет, просто я прочел брошюру раз пять. Антон смотрит на него светящимися глазами, будто он и правда какой-то андроид, но хороший — не Терминатор. Других Арсений не знает, он не смотрит такое кино, оно же недостаточно интеллектуальное. Антон красивый даже через треснутое стекло, он улыбается, у глаз расползлись лучики, а из уложенной назад челки выбилась прядка и теперь свисает. Арсений тянется и осторожно ее поправляет, проводя по волосам чуть дольше нужного, а Антон наклоняется и едва ощутимо целует его в губы. Их поцелуй целомудренный и невесомый: Антон явно боится сделать больно, а Арсений просто не хочет спешить, и они стоят так в подъезде будто бы целый час. И стояли бы дольше, но живот Арсения издает такой утробный рык, что становится очень неловко. — Извини, — бормочет Арсений Антону в губы и отстраняется. — Понимаю, — еле сдерживая улыбку, отвечает тот. — Тогда быстро: теперь дашь мне свой номер, или я должен его заслужить? Сразиться с драконом, пройти «Большие гонки», вставить себе в жопу свечи с акульим жиром? — Какие-то неравноценные предложения, — качает головой Арсений, а затем дожидается, пока Антон достанет свой телефон, и диктует номер. Потом они снова целуются, но всё опять портит слабый арсеньевский кишечник — и приходится по-быстрому скрыться в квартире. *** Арсений рад, что на этот раз его организм решил посрать точно по таймингу, однако стоит ему сесть на унитаз и расслабиться, как в дверь звонят. От неожиданности он расслабляется слишком сильно, но это ему только на руку (не руку, срать в руку — это моветон). Это действительно хорошо, а вот то, что он случайно поднимает взгляд и смотрит в зеркало — нет. Эта квартира была после застройщика с уже готовым ремонтом, и, судя по всему, дизайнер интерьера буйный псих, иначе зеркало напротив унитаза не объяснить ничем. Однако Арсений себя видит, и тут уже ничего не исправишь. Он выглядит ужасно. Нос, особенно в районе переносицы, ужасно распух, налился синим, фиолетовым и красным, кровоподтеки расползлись даже под глазами — он, блядь, не чувствует себя так плохо, как выглядит. Отражение напоминает престарелого бомжа, который за мусорками дрался с другим бомжом за полбуханки хлеба и проиграл. Добавить к этому испачканный кровью и помятый костюм — и хоть в квеструм иди, пугать студентов «А вот что с вами станет, если не найдете нормальную работу». И Антон его целовал, серьезно? В дверь продолжают настойчиво звонить, а Арсений не может встать и открыть: он только что пережил первую волну и очень сильно не уверен, что за ней не последует вторая. Кишечник продолжает интригующе крутить, а живот раздувает до уже знакомого ему размера пятого месяца беременности. Видимо, это вернулся Антон, но что он забыл? Арсений неправильно назвал ему свой номер, и тот не смог дозвониться?.. Стоп, его телефон так и остался у Антона в кармане! Вот почему он вернулся! Как плохо, что у Арсения не умный дом, и двери нельзя просто крикнуть «Откройся!». Нет, приходится по-быстрому подтереть задницу и, подтянув трусы с брюками, бежать открывать дверь. Хорошо, что он пошел в ближайший к прихожей туалет, а то мог быть Гретелем, но вместо хлебных крошек — какашки. Он открывает дверь и, бросив «Прости, я обратно», пулей устремляется обратно в туалет, потому что лучше не рисковать. Самое смешное, что ему уже не стыдно перед Антоном, потому что тот, кажется, способен пережить всё, даже если Арсений нассыт ему в ладошки. Золотая чаша, сука, золотая. — Ты там как? — громко спрашивает Антон с порога. — Днище рвет, — возвращает Арсений его же фразу, уже сидя на унитазе. — Ненавижу «Кровавую Мэри». Думаю, у меня с острым не складывается. — Зачем тогда пил ее? — У нее резкий вкус, который даже я чувствую. — Арсений бы договорил, что этот вкус всё же не стоит того, чтобы срать огнем, но это будет чересчур. В остальном ему немного неловко, но щеки уже не горят от стыда, в отличие от задницы — привык, что ли. — Хотя разве она могла так быстро... — Без понятия. Тебе таблеток принести каких-нибудь? После прошлого раза Арсений заказал таблетки в аптеке, но заказ по какой-то непонятной причине отменили — и он на это забил. По-хорошему бы ему давно пора завести ассистента, который будет заниматься покупкой лекарств, продуктов, туалетной бумаги… Арсений косится на держатель и облегченно вздыхает: еще есть. Однако он жалеет, что тот не умеет обновляться как-нибудь самостоятельно. Вот что нужно изобретать и патентовать, а не какие-то там футболки с крестами, которые на хуй никому не сдались. — У меня нет таблеток. У меня и аптечки-то нет. — Тогда я в аптеку сгоняю. Тут на крючке ключи — я ими всё смогу открыть? — Не надо, Антон, я переживу и без таблеток, и вообще… — не успевает он это договорить, как слышит хлопок двери — Антон уже ушел. Таких хороших людей не бывает, но Антон и не человек — он же ангел. Арсений успевает пожалеть, что не забрал у Антона телефон, потому что сидеть на унитазе — это довольно скучное занятие. Он, конечно, не бездельничает и делает очень полезное дело, но, во-первых, не делать его он не может, а, во-вторых, организм справляется и без его прямого участия. Когда Антон возвращается, Арсений рад этому сильнее, чем следовало бы, потому что он откровенно заскучал. И потому что ему нравится, как звучит поворот ключа в замке, шарканье в коридоре, шуршание пакетом — это вдруг навевает ощущение уюта. Не считая родного дома и соседей по квартире в далеком прошлом, Арсений никогда не жил с кем-то, и до этого дня ему и не хотелось. — Ты там как, срешь? — почти кричит Антон. Может, и сейчас не хочется. — Нет, блядь, я тут в Уно играю. — Арсений морщится, потому что на последнем слове его опять немножечко прорывает: вроде всё должно было закончиться, ан нет. — И проигрываешь, — сочувствующе произносит Антон гораздо ближе к двери. — Я купил какие-то невъебенные таблетки, тетя сказала, что отпустит через пять минут. Называются Имодиум. — Надеюсь, это что-то модное. — В твоем случае они иначе не подействуют, — смеется Антон, уже определенно стоя рядом с дверью. — Откроешь? — Открыто. — А в тебе есть дух вуайеризма, — с неким уважением говорит Антон и, приоткрыв дверь, протискивается наполовину с зажмуренными глазами, протягивает руку вообще не в сторону Арсения. А даже если бы он угадал с направлением, то он не Мистер Фантастик, чтобы дотянуться. — Антон, я от тебя метрах в трех. Информацию о Фантастической Четверке Арсений изучал в сугубо познавательных целях, фильмы он не смотрел, разумеется, а комиксы не читал тем более. — В натуре? — Антон приоткрывает один глаз. — Охуеть, эта ванна больше, чем моя квартира. — Ванная, — поправляет Арсений. — И ничего не больше, это так кажется, потому что плитка белая и зеркал много. — Нет, я имел в виду именно ванну. Это ж ебаный бассейн. — Антон тычет пальцем в джакузи в углу комнаты. Какая ужасная гипербола: габариты-то всего два на полтора метра, туда еле два человека помещаются. — Не преувеличивай. — Не преувеличиваю. Хотя я удивлен, что у тебя толчок и ванна в одной комнате, это разве не только у плебеев так? — У меня есть туалет и ванная по отдельности. А тут есть ширма. — Арсений кивает на сложенную в углу ширму. — Если что, могу ее поставить и прикрыть унитаз. — Ебать продуманная система. — Это не я придумал. И ты можешь открыть оба глаза. Ты уже видел мой член, он тебя тоже, вы знакомы… Боже, — стонет Арсений, прикладываясь лицом о руку, — мне ужасно стыдно за тот раз. — Так, вот это, — Антон подходит к нему и вручает блистер таблеток, — под язык и жди, пока растворится. А почему тебе стыдно? — Спасибо, — благодарит Арсений, игнорируя вопрос. — Нет, серьезно, почему тебе стыдно? У тебя была… э-э-э, критическая ситуация, и я типа тебе помог. Так должен поступать любой добропорядочный и сознательный гражданин, между прочим. — Но я не ответил тебе тем же, — невнятно из-за таблетки во рту, пусть она и крошечная, бормочет Арсений. — А-а-а, ты об этом… Антон отходит и садится по-турецки прямо на пол, на коврик у ванны, и между ними вроде бы достаточное расстояние, но с учетом того, что Арсений сидит на унитазе со спущенными штанами, не очень. Впрочем, прогонять его Арсений в любом случае не собирается, тем более что его вроде как больше не полоскает — а скоро и таблетка подействует. И освежитель для туалета работает как надо: действительно пахнет лесной свежестью, а не коровьим сараем. — В общем, — продолжает Антон, видимо, собравшись с мыслями, — у меня с этим так себе дела. — С чем? — С сексом. Арсений смотрит на его смущенное лицо и не знает, как спросить, долго подбирает слова, а в итоге спрашивает прямо в лоб: — Ты девственник? — Что? — Антон поднимает брови. — Нет, конечно. У меня был секс, просто он мне типа… блин, как бы объяснить. Короче, у меня есть коллега, которая тоже была без осязания, Ира. Она недавно нашла соулмейта и объясняла это так: раньше у нее было ощущение, что она трахалась в скафандре. Понимаешь? — Вполне. Ты ничего не чувствуешь? Конечно, туалет — самое лучшее место для разговора о сексе. С другой стороны, пока Арсений сидит на унитазе с разбитым носом и головной болью, он сам себя не возбуждает, так что о каком сексе речь. Вернее, только речь и может быть. — Не то чтобы ничего. Чувствую что-то, но я же не знаю, как должно быть, поэтому объяснить сложно. Секс особого кайфа мне не доставляет — именно в физическом смысле, в эмоциональном он мне нравится. Когда человек дорог, делать ему приятно… ну, тоже приятно, хотя я не особо умею. — Самоотверженно. — Арсений кисло улыбается. — А что насчет оргазма? — Кончать я могу. Но в плане секса это муторно, что ли, мне проще подрочить, я же лучше знаю, как надо. Так что чаще всего во время секса я не кончал. Для меня вообще кончить — это не то чтобы прям вау, но иногда прикольно. — А как ты возбуждаешься? — У Арсения появляется какой-то научный интерес: для него это совершенно другой мир. Когда он был подростком, подрочить было едва ли не единственным смыслом его жизни. Единственным спасением от суровой реальности уж точно — да и сейчас таковым осталось. — Так же, как и все, наверно, — задумчиво произносит Антон. — Когда я представляю что-то такое или когда смотрю порнуху… Но я не думаю типа «Вау, и мне б так», а просто… не знаю. Я не самый лучший объяснятель. Арсений хочет у него спросить, возбудился ли он тогда, в лифте, но на него нападает неуместное в этой ситуации смущение. То есть смущение, конечно уместное, просто уместно оно не по этому поводу. — Понял, — вместо этого говорит он. — Можно попросить тебя выйти? Я хочу штаны надеть, и всё такое. — Насколько сюда подходят шутки про «помыть попу»? — смеется Антон, вставая, а Арсений смотрит на него взглядом мемного мальчика в желтой пижаме. Мем старый, но и Арсений не то чтобы следит за трендами, у него на это времени нет. Только если в чате подчиненных иногда замечает что-то, а так — к черту эти мемы. Когда-то из мемов вообще только Дэвид Блейн был, и ничего. Когда он (Арсений, не Дэвид Блейн: они дома, так что никакой уличной магии) выходит из туалета, то обнаруживает Антона в коридоре: тот застрял между прихожей и гостиной, будто не знает, позволено ли ему вообще здесь находиться. — Как самочувствие? — спрашивает тот, явно пытаясь замять секундную неловкость. — Могло быть хуже. В основном, переживаю из-за этого. — Арсений жестом очерчивает свой нос, вернее то, во что он превратился. — Ты останешься? — Нет, мне завтра утром надо съездить на работу, принять продукты, — отвечает тот так, что создается ощущение, что никакой доставки продуктов завтра нет. — И тебе лучше лечь спать, для головы полезнее. — Есть еще причина, почему ты так стремишься уехать? Боишься находиться рядом со мной, пока я такое чудовище? — шутит Арсений, хотя переживает искренне. — Ты не чудовище, — мягко улыбаясь, Антон подходит ближе и чмокает его в висок. — Ты красавица. Но, кстати, меня особо никогда внешность не волновала. Думаю, я бы отлично жил с хуевым зрением, вообще без напрягов. — Это всё объясняет. Но тогда в чем дело? — В момент, когда Арсений задает вопрос, ему в голову приходит версия: — Это связано с сексом? — Ну… вообще да. Я тебе честно скажу, я в этом полный отстой. Типа реально. А ты, видимо, мастер спорта по ебле. — Уверен, у тебя всё не так плохо. И ты слишком большого мнения о моих сексуальных аппетитах: я и не планировал заниматься сексом сейчас, после того как набухался и пробил носом стойку. У меня до сих пор перед глазами вертолеты летают. — Извини, я подумал… — Антон виновато улыбается. — Не обижайся, но ты похож на человека, который занимается сексом на первом свидании. Хотя вряд ли это можно считать свиданием, да? — А что в этом обидного? Антон, я и есть человек, который занимается сексом на первом свидании, потому что других у меня и не бывает. Но ты — другое дело. И если ты хочешь, мы подождем, — Арсений касается его руки подушечками пальцев, проводит от запястья до кончика указательного пальца, — пока твоя чувствительность полностью не восстановится. — Хорошо, — Антон заметно приободряется: как же он, оказывается, боится облажаться в постели — ну что за чудо, — давай. Когда Арсений провожает его и закрывает за ним дверь, то с удивлением обнаруживает, что стены в его прихожей не светло-серые, как он всегда думал, а нежно-сиреневого цвета. Дизайнер этой квартиры точно псих.